Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова

В тот же день мы совершенно неожиданно удосужились отведать знаменитое итальянское блюдо – «спагетти». Началось с того, что мама решила угостить итальянцев и разогрела на сковороде оставшиеся от завтрака «деруны». Они все с удовольствием ели горячие картофельные оладьи, смачно облизывали пальцы. Потом вдруг все и сразу стали повторять с разными вариациями слово «спагетти».

– Спагетти – это какое-то экзотическое растение, – авторитетно заявил Миша. – Я где-то читал.

– Обыкновенные макароны, – охладила я его. – Я тоже где-то читала.

– Макаронэ!.. Си! – обрадовалась Катарина, и они дружно, как дети, захлопали в ладоши. – Спагетти – макаронэ. Си!

Старая Амалия и Катарина, а за ними и Джованни с Кончиттой принялись наперебой перечислять, из чего изготовляются спагетти. Мы поняли – мука, вода, соль, яйцо (толкуя слово «яйцо», Джованни коротко кудахтнул и обвел пальцем в воздухе овальный круг). Мама с Симой покивали: мол, хорошо, хорошо… Все понятно. Мол, по-видимому, премудростей тут нет никаких. Но синьора Амалия все никак не могла успокоиться. Она продолжала взволнованно лопотать о чем-то, жестикулировала руками, наконец показала на кухонную дверь.

– По-моему, она горит желанием лично продемонстрировать изготовление этих спагетти, – неуверенно предположила я.

– Сейчас? Здесь? – изумилась мама, но все же жестом пригласила Амалию в кухню. – Ну, если уж так ей приспичило… Милости прошу. Все, что потребуется для этих ваших спагетти, у нас, кажется, найдется.

В кухне старая Амалия решительно отставила в сторону клюку. Она потребовала от мамы поставить на огонь большую кастрюлю с водой, сама принялась колдовать у стола. Катарина с Кончиттой, поминутно, с улыбками оглядываясь на нас, послушно стоящих поблизости в позе учеников, азартно помогали ей: просеивали горкой ячменную муку, месили, колотили о стол плотный комок теста, резали на тонкие длинные полоски раскатанный почти до прозрачности упругий пласт.

Словом, меньше чем через час мы все сидели за столом перед огромной миской с дымящимися спагетти. Вначале итальянцы деликатно отошли в сторонку, к двери, мол, мы вас научили, а дальше – наше дело сторона. Но мы тут же усадили их вместе. Нет уж! Сами затеяли свои спагетти, так давайте-ка не увиливайте!

Каким же веселым оказалось это наше неожиданное совместное пиршество! Вареные полоски теста (по виду и по вкусу спагетти напоминают русскую домашнюю лапшу – только чересчур-чересчур длинную и темную по виду – выскальзывали из ложек, и мы, хохоча и потешаясь друг над другом, стали есть их руками. Джованни взял лежащую на столе единственную нашу вилку и продемонстрировал употребление спагетти по-итальянски. Опустив вилку в миску, он сделал пару ловких вращательных движений, затем, подняв высоко вверх висящую гроздь, стал медленно опускать змеящиеся полоски в свой раскрытый рот.

Ну, в общем, когда итальянцы собрались наконец уходить, мы стали уже совсем-совсем друзьями. Старая Амалия и Катарина любовно хлопали маму и Симу по плечам, Кончитта нежно обнимала меня и Нинку, а Джованни, энергично встряхивая каждому руку и показывая в улыбке белоснежные зубы, с удовлетворением повторял, как заклинание: «Ривароччи, компанелло. Рюсски – гут, Гитлер – капут!»

Ну, вот я и добралась наконец до сегодняшнего дня. Итак, сегодня, в понедельник, 20-го марта 1944 года, произошли два более-менее заметных события. Одно из них то, что Шмидт получил на наши «бецугшайны»[17] очередную партию одежды из Данцига и, когда мы возвращались вечером с работы (весь день ровняли на бурачных буртах землю. Надоело – ужас!), вынес на крыльцо большой узел. Сказал, что это еще не все, что еще какие-то тряпки должны поступить для нас из Мариенвердера.

В узле оказалось несколько поношенных женских платьев, две совершенно новенькие, ситцевые, голубые ночные сорочки с короткими, отделанными узкими кружевами рукавами, по комплекту нижнего трикотажного белья, местами штопаного, две пары грубых чулок, а также три сильно поношенных мужских костюма с бахромой на рукавах, несколько рубашек и пять пар штопаных носков. Как заявил Шмидт, в целом вся эта «прелесть» стоит 274 марки. Ого! Ничего себе, какую цену заломили немецкие благодетели за свое барахло! По всей видимости, нам не видать теперь своих «получек» еще долго-долго.

Пока занимались в кухне разборкой и примеркой шмоток, ужин, естественно, затянулся. Только мы с Симой принялись чистить картошку, как вдруг – стук в дверь… И тут я уже перехожу на рассказ о втором сегодняшнем событии. Вновь явился «Харитоша – аккуратный почтальон». Сдержал свое слово, когда сказал в субботу – «бис монтаг»[18]. На этот раз он пожаловал с формуляром, и мне пришлось, отложив в сторону нож и сняв передник, провести его в комнату. Заполнив подписную квитанцию и получив деньги, «бриефтрегер» помедлил у порога.

– Как тебя зовут? – бесцеремонно перейдя на «ты», спросил он и, получив ответ, представился в свою очередь: – А меня – Ганс Дитрих. Бывший банковский служащий – «Банкангештеллер…».

Я решила тоже не церемониться: «Ты, вероятно, был на фронте. Не в России ли?»

– Да, именно ин Руссланд… Может быть, ты слышала, течет в России такая тихая-тихая река Ловать, и стоит на ней тихий город Холм. Так вот, под этим тихим городком, который наши сраные вояки не могли взять почти год, я и получил свое грандиозное ранение… Теперь списан из армии подчистую. – Ганс Дитрих смотрел на меня с непонятной усмешкой. – Ты хочешь еще что-нибудь спросить?

– Хотела бы. Да боюсь, что ты не скажешь.

– Ну, валяй. Спрашивай. Бояться нечего. А впрочем, я сам скажу… Германия проиграла войну. Это, конечно, уже всем ясно, безусловно, ясно и тебе. И знаешь, почему? Потому что она противопоставила себя всему миру – своим непомерным высокомерием, агрессивностью, жестокостью. Когда я еще лежал в госпитале, один очень умный, толковый человек дал мне почитать книжку какого-то немецкого философа. Раньше-то я не интересовался подобной литературой, да, честно говоря, и некогда было. Ну а в госпитале времени оказалось навалом, к тому же люди там подходящие подобрались. Так вот, в той книжке говорится о том, что у каждой нации своя, особая судьба, но что у германской – она может и должна быть и удачливее, и счастливее, чем у остальных. Только для этого нам, немцам, необходимо собрать и впитать в себя все лучшее, что есть у всех народов. Увы, мы не сделали этого. Уверовав в свою исключительность, мы решили силой возвысить себя над всем миром. Мы, немцы, оказались слепы и глухи, вернее, нас сделали такими. Мы самонадеянно провозгласили себя высшей нацией на земле, при этом не приняли во внимание, что и у других народов имеются свои национальные ценности,