Слёзы Шороша - Братья Бри

Из отверстия сбоку торчит ключик.

– Поверни, – подсказывает Савас, хотя Фэдэф и сам знает, что ключ надо повернуть, но испытывает внутренний трепет перед мгновением, которое вот-вот наступит.

И вот этот миг. Фэдэф поворачивает ключ, и тут же раздаются переливчатые звуки – это смех камешков, которые подмигивали ему. Крышка шкатулки открывается. Фэдэф заглядывает в неё: внутри ничего, кроме черноты. Фэдэф растерян и напуган, но он не в силах оторвать взгляда от черноты и обратиться за помощью к Савасу.

– Обернись! – повелевает голос, вышедший из чёрного нутра шкатулки.

Фэдэфу страшно, но он покорно поворачивает голову: перед ним пещера, та самая. Фэдэф уже не ребёнок, которым был за мгновение до этого. Ни праздничного Дорлифа, ни Саваса, ни шкатулки – всего этого будто и не было. Перед ним – мрак пещеры, разбавленный лишь тенью света одиноко догорающей свечи.

– Иди! Не бойся!

Фэдэф делает несколько шагов в глубь пещеры. Свеча гаснет – холодная тьма в мгновение окружает его. Она прикасается к нему, испытывает его. Фэдэф ждёт. Что-то подсказывает ему, что надо ждать. Если он не выдержит, сам растворится во тьме.

– Протяни руку и возьми кусок черноты.

Фэдэф не понимает, как можно взять кусок черноты, но, повинуясь голосу, протягивает руку перед собой, захватывает пальцами и зажимает в руке то, что нельзя захватить и зажать. Вдруг рука его начинает что-то ощущать и тяжелеть. Он раскрывает ладонь и пытается разглядеть то, что, хоть и неотчётливо, но проявило себя… Чернота. Чернота вокруг. Чернота в ладони. Он снова сжимает руку – то, что внутри неё, тянет Фэдэфа, ведёт его. Он противится этой силе.

– Следуй за тем, что ведёт тебя!

Фэдэф подчиняется. Он делает несколько шагов и натыкается на каменную стену пещеры. Но камень её слабеет… слабеет… теряет твёрдость и исчезает.

День начался для Фэдэфа и Лелеан со сборов.

– Лелеан, Повелитель Мира Грёз позвал меня в путь – я должен ехать.

– Куда?

– Хавур.

Лелеан вздрогнула, но не проронила ни слова.

– Сверху положи коробочку со вспышками. Из тех, что подарили лесовики. Хочу кое с кем повидаться.

– Ты не навестишь Тэоэти и Брарба?

– Ты же не об этом подумала. Тебя волнует, возьму ли я с собой Рэгогэра? Нет, Лелеан, он мне не понадобится.

Лелеан молча подготовила всё, что требовала дальняя дорога. Она не успела отвыкнуть от этого. Фэдэф тоже был неразговорчив: он продолжал жить сном. Он должен был соединить его с явью.

Перед тем как отправиться в путь, Фэдэф зашёл в комнату сына и долго смотрел на него, покойно спавшего. Лелеан ждала его во дворе, с трепетом в сердце. Она боялась мгновения, когда дверь откроется… Фэдэф обнял её, вскочил на Корока и ускакал. Лелеан разрыдалась от счастья: его глаза сегодня не были глазами воина, и на нём не было пояса с двумя короткими мечами.

Фэдэф не стал заезжать в Нэтлиф. Он не хотел обидеть Рэгогэра отказом, а в том, что Рэгогэр не согласится отпустить его во владения Кадухара одного, он не сомневался. На этот раз он решил оставить Корока у старика Малама, который жил один на отшибе в лесной сторожке на пути от Нэтлифа к Кадухару.

Поговаривали, что Малам из лесовиков. Но слухи эти ничем не подкреплялись, кроме его особой внешности, про которую другие говорили: «Просто такая порода», имея в виду, что он вовсе не лесовик, а такой же, как они, только какой-то другой. Он и на самом деле был какой-то другой, и наружность его была далека как от облика лесовиков, так и сельчан. Ростом Малам был невелик, по крайней мере, на голову ниже самого низкорослого взрослого сельчанина. Люди относили это на счёт его большого горба на спине, который, по их мнению, и вобрал в себя силы, коим должно тянуть человека вверх. Кожа Малама была оранжевого цвета, и во всей округе он был единственным человеком с такой кожей. Соломенные волосы его кудрявились. Его большое круглое лицо с пухлыми щеками и круглыми весёлыми карими глазками говорило о том, что он не погрузился душой в свой горб и не спрятал её от света.

Больше всего в жизни – и никто бы не взялся оспаривать это – Малам любил празднование Нового Света. Он подолгу стоял, опёршись на свою палочку, у Новосветного Дерева, и глаза его искрились счастьем. Постояв на одном месте, он переходил на другое, потом на третье… и так, пока не сделает полный круг и не осмотрит Дерево со всех сторон. Он будто боялся пропустить хотя бы одну игрушку, хотя бы одно украшение на нём. Были у него и свои любимые шары (а шары он выделял из всех игрушек), которые он знал наперечёт. Каждый Новый Свет он выискивал их на Дереве и приходил в восторг от встречи с ними. Маламу доставляло удовольствие, когда неожиданно на глаза ему попадался новый шар, который душа его тотчас относила к любимым. И он что-то тихонько говорил, знакомясь с ним.

На Новый Свет Малама видели и в Нэтлифе, и в Дорлифе, и в Крадлифе, и где его только не видели. Но окончательный выбор он сделал в пользу Дорлифа и три последних праздника провёл в нём. Для себя он объяснял такой выбор просто: Дорлиф больше, там всегда больше людей, там и дорлифяне, и лесовики, и гости из других селений. Там веселее и богаче. (Под словом «богаче» он имел в виду разнообразнее, наряднее). Там, наконец, на Новосветном Дереве его ждали два шара: тёмно-лиловый и оранжевый в серебристых блёстках, который он называл оранжевый в слезинках.

Жил Малам на отшибе не от обиды на сельчан, обижаться ему было не на что. Он просто не хотел никого смущать своим видом (празднование же Нового Света было исключением из правила), а они, в свою очередь, не мешали ему жить так, как ему нравилось. Ни у кого из сельчан язык не поворачивался называть обитателя сторожки, единственного взрослого человека в Нэтлифе и его округе, пережившего нашествие каменных горбунов, горбуном. Про него говорили просто и немного по-детски: морковный человек. Однако без шуток в его адрес, конечно, не обходилось.

– Эй, Малам, признавайся, ты прячешь в мешке за спиной морковь? Не жадничай – дай одну морковку!

Малам относил подобные шутки на счёт морковного цвета своей кожи, но никак не на счёт своего горба, и на такой случай в кармане у него была припасена пара морковок, которые он вручал шутнику, чем и обескураживал его.

– Что у тебя в мешке, коротышка? Никак клад на себе таскаешь?

– Клад и есть: мудростью называется.

– Поделись. Может, и мне на что сгодится.

– Поменяемся?

– На что меняешь?

– Я тебе – немного мудрости, а ты мне – столько же росточку.

Балаболке оставалось только с улыбкой покачивать головой и разводить руками.

Дверь жилища Малама и его душа всегда были открыты для тех, кому случалось зайти к нему. Он был гостеприимен и щедр, но немного сдержан в своих чувствах. Чувствам предавался, когда гость покидал его. Он был счастлив и благодарен тому, кто переступал порог его дома, и долго ещё жил этой встречей, припоминая и проговаривая сказанное им и его собеседником.

Фэдэф остановился у открытой двери.

– Эй! Дома есть кто-нибудь?

– Заходи, Фэдэф, – раздался голос из кухоньки. – Чаю попьём. Только что заварил. Паратовый.

Фэдэф прошёл на кухню.

– Вон я сколько насушил, – Малам указал рукой на мешочки, висевшие над камельком. – Аромат… чудный!

Малам налил чашечку для Фэдэфа.

– Присядь-ка. Отведай. И я с тобой ещё одну выпью. Ты с баранками или с лепёшками?

– Спасибо, Малам. Я только чаю попью – не голоден.

– Баранки слаще. Но лепёшки свежее: сегодня купил, у Трорта. У Вартрава бывают вчерашние, а у Трорта всегда свежие, прямо из печки.

Фэдэф взял и баранку, и лепёшку.

– Проверь-проверь. Ну что, сладкая? Я же говорил… Ты лепёшку пальцами попробуй… Ага, мягкая!

– Всё очень вкусное. Спасибо, Малам. Сколько же мы с тобой не виделись? С Нового Света?

– Ты-то меня с тех пор не видел, а вот я-то тебя не так давно… Не старайся, не вспомнишь. Ты и не мог меня видеть. Друзья твои, Рэгогэр и Лебеард, принесли тебя в Нэтлиф мертвецом.

– Ну, так уж и мертвецом! – Фэдэф махнул рукой.

– Всё, что выказывает в человеке мертвеца, у тебя было…

И хозяин, и гость немного помолчали.

– Вижу, тебя снова горы позвали, – нахмурив брови, сказал Малам.

– Позвали, Малам.

– Я как тебя в окошко усмотрел, так и подумал: горы Фэдэфа позвали. Далеко путь держишь?

– Хавур.

– Далеко, – протянул Малам.

– Ну, мне пора. Спасибо тебе за угощения. Чай у тебя славный. Давно такого чая не пил. В Дорлифе руксовый привыкли пить.

Малам расплылся в улыбке.