Тени Реальности 2. Час Быка - Дмитрий Алкар

Я должен. И там — враг, который хочет отобрать его у меня. Мой разум захватывает тут же возникшая мысль. Я обязан избавиться от врага. Раз и навсегда! Потому что все твари этого искаженного мира — теперь ничто для меня, ведь у меня есть вновь обретенная мощь, за которой я долго охотился по местным руинам. И противостоять мне теперь может только один конкурент. И кольцо настойчиво зовет к нему, чтобы расправиться.

По дороге я с хриплым заливистым смехом взмахиваю ладонью с зажатым в нем кольцо, сметая со своего пути любую жизнь и не-жизнь, которая мне встречается. Могущество. Оно снова в моих руках.

Я захожу в заброшенное здание. Оно как будто собрало в себе черты всех… промзон. Эклектика.

Но я не боюсь. Я могущественен.

С презрением взмахиваю ладонью и взлетаю под потолок, медленно опускаясь не верхнюю балюстраду перекрытий. Враг где-то рядом, а с верхней решетчатой ленты навесного коридора я его найду.

Магический удар. По мне. Я отбиваю его одним жестом, опять же. Кольцо выжигает мне ладонь, идет дымок. Но это приятная боль, старо-привычная, правильная.

Вновь взмахиваю рукой, и ответный удар приходится по скрытому пока конкуренту, — единственному, как шепчет мне вновь обретенная власть, кто достаточно силен, чтобы отобрать его у меня. Я чувствую, всеми обостренными донельзя чувствами, что конкурент пришиблен. И он прямо подо мной. Если перегнуться с навесного коридора, через маленькие ржавые перила, я его увижу и добью.

С тихим смехом, я поднимаю другую руку — левую, потому что кольцо хранится в правой. И из ничего создаю свой меч. Без мук, без поисков — одним усилием мысли у меня в руке оказывается гигантский двуручный тесак, который я удерживаю парой пальцев, буквально.

«Я отрублю ему голову» — бьется в уме кровожадная мысль.

Я смотрю вниз, на пол завода.

И вижу… со спины… Человека, которого мгновенно узнаю. Он ошеломлен моей ответной атакой. Но стоит ровно, прямо. Ожидающе. Я лишь пожимаю плечами — «конкурент» — шепчет мне моё могущество, моё снова обретенное кольцо.

Я начинаю заносить меч и время растягивается…

Человек, не оборачиваясь ко мне лицом, просто наклоняет голову, одним коротким жестом откинув волосы с затылка, подставляя шею для удара сверху.

И тихий ехидный голос с едким смешком раздается в моих ушах:

«Руби, если сможешь».

И я теряюсь. Меч в моей руке останавливается и начинает дрожать.

«Я… не знаю…» — шепчу. Кольцо отзывается эхом в мою голову: «руби! руби! руби!».

Человек слегка поворачивает голову, оставляя ее наклоненной и смотрит мне в глаза — но не давая словить свой взгляд моим при этом. Он смотрит мне в глаза, а я глаз не вижу, они скрыты лохмотьями волос.

«Я не могу…» — Наконец, выдаю я. Меч отводится как сам собой в сторону и безвольно повисает над полом в стороне от человека.

«Почему?» — вновь ехидная ухмылка. Теперь я ее вижу, частично скрытую волосами.

«Потому что мы… Мы…» — я уже не слышу воплей кольца, требующего растерзать.

«Были вместе целую вечность и давали обеты» — продолжаю было… Но эту фразу, до того как я раскрыл рот и начал ее говорить — с моей же интонацией, с непередаваемым ехидством произносит человек, зеркаля. Я смешиваюсь, не в силах начать говорить то, что подумал. Отвожу взгляд, глядя себе под ноги. Меч выпадает на пол из резко обессилевшей руки. Только кольцо жжется в ладони, но я о нем забываю, впадая в прострацию и начиная краснеть, как ощущаю.

Молчу, не в силах ничего произнести…

«Дай мне руку» — шепчу я, подразумевая: «Я помогу тебе отсюда выбраться, ведь ты сейчас в ловушке здесь, а я чуть не убил тебя вместо помощи» — но сказать я это не могу. Нет сил.

И опускаю вниз другую руку, правую, чтобы помочь ему выбраться из ловушки на дне завода, спастись, поднявшись на перекрытия решетчатого коридора. И я не знаю, куда девается кольцо. Его нет в той руке, что я опускаю вниз, чтобы схватить человека. Либо оно обиделось и ушло, либо упало вниз, потому что я раскрыл ладонь и не заметил в смешанных эмоциях, либо всосалось в обгоревшую ладонь, дав мне силы… Не знаю.

Человек вновь отворачивается от меня — ощущаю — потому что у меня нет сил смотреть на него, только стоять и краснеть. Единственное, что я вижу и ощущаю — он поднимает вверх свою левую, кажется, руку и хватается за мою протянутую ладонь, чтобы выбраться из ловушки. И всё понимаю — что человек не может выбраться с завода. Двери на вход и выход только на уровне перекрытий, а он внизу, заперт здесь чем-то. Наши ладони сцепляются, и я начинаю тянуть наверх, шепча про себя что-то дебильно-глупое, в духе «ничего страшного, я спасу тебя…». Ощущая, что я не скажу этого вслух — просто спасу, просто помогу, потому что я буду не в силах смотреть в глаза этому человеку, зная свою вину и подозревая, что в ответ я услышу только слова «тебе нет прощения», которые слышать я совсем не хочу, ведь они полностью сомнут моё самоощущение.

И когда я начинаю тянуть наверх, по чуть-чуть, за сцепленное рукопожатие за ладони и запястья — я очухиваюсь, с дичайшей головной болью, бешено хватая ртом воздух, и вскочив с пыльной земли.

Однажды мир раскроет тайны нам,Взорвав цветные сны из грязи с кровью,Вернутся ломко-золотые дни, горящие,Холодным светом изо льда на небе,Сойдутся в ржавых небесах и лёд, —И ярость, столкнувшись в бесконечном,Пунктирно-злобном танце, без гноя боли,Только верь…

Странные слова шепчу я, очнувшись, пытаясь изгнать образ того, кого я видел, до сих пор стоящий перед глазами. Также как и ощущение прикосновения, как будто наши руки до сих пор сцеплены в невозможном пожатии. Я кричу, глядя в небо, не обращая внимания на жгущее лицо солнце. Я согласен, согласен вспомнить! Но это слишком больно, слишком страшно, слишком изменит всё! Не могу себя потерять, только не это. А ведь полотно судьбы — оно такое, нельзя противостоять ему так долго, иначе можно выпасть из него навсегда. Неужто всё происходящее завязано на то существо, чьё имя я даже не могу вспомнить — из животного страха, из лютой гордости, из ощущения самопожертвования, ведь именно я сделал всё то, что сделал ради… Того, чтобы спасти всех… Как я думал.

Но я много что думал. Нет, нереально сложно. Поднимаюсь на ноги, открывая без страха искривленное изуродованное лицо солнцу, глядя по сторонам. Вокруг что-то происходит, нечто важное, однако меня не интересует ничего из окружающего. Я воздеваю руки к небесам, чувствуя как, по потерявшим чувствительность руинам щек, стекают слезы, и рычу в пространство, извергая из себя поток невозможной, нереальной мощи энергии:

— Я готов упасть на колени, но тебя всё равно нет!

И горькая ярость раскрывается крыльями за моей спиной, поднимая в воздух, заставляя взлететь и подставить горящее, я даже язычки пламени и дымок перед глазами, лицо свету. Весь я охватываюсь пламенем, начиная гореть, но разве такая боль имеет значение, когда ты на грани принятия и осознания самого себя и своего вычеркнутого ритуалами прошлого? Нет, не имеет. Имеет значение лишь невозможность ничего изменить, к чему тогда эти все видения?

И ярость выплескивается снова и снова, заслоняя местные небеса черными тучами, возникшими из ниоткуда, и синими бушующими молниями. Порывы ветра колеблют моё пылающее существо, с рук и туловища сползают и срываются ветром тлеющие и дымящие руины балахона, обнажая меня. Тело горит, обнажая мускулы и сосуды, череп, плавя мышцы, заставляя их течь и меняться.

— Я согласен, я принимаю свой путь, я принял дорогу ярости, чтобы искупить очищающим огнём всё, слышите?!

И протягиваю руки вниз, туда, где шло, но уже останавливается в связи с произведенной мною бурей, сражение между безнадежно проигрывающей группой мародеров-иномирцев, которых привел сюда я — и местным воинством света.

Это всё слишком глупо, — они ничто по сравнению с моим горем и болью. Опускаю ладонь вниз, туда же, где в десятках метров подо мной застыли фигуры людей и прочих разумных существ…

Разглядываю свою конечность, продолжающую тлеть — черная корка кожи, покрывающая белую кость, местами проглядывающую через оную. Длинные загнутые когти, из сплавленной плоти и кости, — ничего человеческого.

И даю излиться своей ненависти, всей, что накопилась за столь долгое время, заставляя сорваться с кончиков когтей черные, жирные, толстые молнии, сетью падающие на всех, кто находился там, далеко подо мной.

Спину разрывает поток живительной боли, крылья разворачиваются целиком, заставляя меня заорать в диком вопле, запрокинув голову к затянутым Тьмой небесам, и опустить вниз ещё одну искаженную ладонь, чтобы излить болезненную лихорадку и через неё.