Сладкий яд - Миа Эшер

— Я не боюсь, — лгу я, вздергивая подбородок. Он явно не верит мне, и меня раздражает то, с какой легкостью он считывает всю мою ложь.

Его рука обнимает меня за бедро.

— Тогда пошли. Покажи им, из чего ты сделана.

Мгновение, которое кажется вечностью, мы глядим друг на друга, а потом, уступив его просьбе, я решительно шагаю вперед. Что бы он ни чувствовал ко мне и чем бы ни было то, что случилось между нами в особняке, я не сомневаюсь в одном: за свои слова Лоренс всегда отвечает. Он не отпустит меня, и эта мысль дарит мне ощущение безопасности.

Он представляет меня Бену Стэнвуду, своему адвокату — мужчине с приятнейшими глазами цвета теплого меда и лицом, закрытым полумаской пантеры. После короткого обмена любезностями я, извинившись, ухожу искать дамскую комнату.

На обратном пути я вижу, что Лоренс общается с группой людей, и, чтобы не мешать ему, ухожу в бальный зал — посмотреть, как кружатся под музыку пары. Я останавливаюсь у колонны около входа, полускрытой за высоким коктейльным столиком, и прислоняюсь затылком к прохладному мрамору. Отсюда открывается прекрасный вид на танцпол. Когда ко мне кто-то подходит, я, погрузившись в мысли, смотрю, как мужчины и женщины танцуют медленный танец. Я чувствую его тепло еще до того, как он заговаривает, и мой пульс предательски ускоряется. Он берет меня за руку и крепко сплетается со мной пальцами. Когда мелодия подходит к концу, повисает долгая, гулкая пауза.

— Потанцуй со мной? — наконец просит он хрипло. Вопрос напоминает мне о другом моменте, когда он пробормотал те же слова. И мой пульс подскакивает при этом воспоминании.

Не в силах ответить отказом, я поворачиваюсь к нему. Лоренс снимает с нас маски и кладет их на столик.

— Так-то лучше. — Он касается моей щеки с такой нежностью, что у меня сжимается сердце. — Теперь я могу тебя видеть.

Сквозь расступающуюся перед нами толпу Лоренс заводит нас на середину танцевальной площадки. Мое сердце не прекращает гулко стучать. Он кладет мою дрожащую левую руку себе на плечо, стискивает правую одной своей рукой, а второй обвивает мою талию, сокращая расстояние между нами. Мы так близко, что я чувствую жар его тела, слышу в его дыхании запах шампанского, вижу, как его глаза поглощают мое лицо — лед медленно тает, и они вновь начинают сиять теплым светом.

Когда оркестр приступает к следующей композиции, мы начинаем двигаться. Я больше не думаю. Я окружена волшебством. Мы снова на Кони-Айленде. На пляже. У меня в спальне. Неделя без него и то, что случилось между нами по его возвращении, кажется теперь не более, чем уродливым сном.

Прикрыв ненадолго веки, я плыву в объятьях мужчины, который держит меня, словно нечто бесценное. Это пьянящее ощущение. Открыв глаза, я вижу на себе его взгляд. И чувствую себя самой прекрасной женщиной в этом зале — и во всем мире. Я вижу перед собой только его. Чувствую только его руки и тело, его дурманящий запах. Он больше не незнакомец, каким был в начале этого вечера. Он мой Лоренс, мужчина, который обнимал меня, пока я плакала. Мой друг.

Наклонившись, он прикладывается к моему лбу в ласковом поцелуе, так отличающемся от предыдущих, наполненным чем-то, что я боюсь осознать.

— Прости меня.

В его голосе столько невысказанных слов, что у меня в груди разливается тепло, а в животе начинают беспорядочно метаться бабочки. Может, это делает меня доверчивой дурой, но прямо сейчас я безоговорочно верю в то, что он искренен. Спрятав лицо у него на груди, я говорю:

— Ты меня тоже прости.

Он перестает танцевать.

— Посмотри на меня, Блэр.

Я поднимаю лицо, и он берет мои щеки в ладони. Словно загипнотизированная им, я кладу поверх его ладоней свои и тихо спрашиваю его:

— Лоренс, что изменилось?

— Бесполезно. Как ни пытался я задушить свою лю… — Он делает паузу. Его прикосновение становится более собственническим, более напряженным. — Неужели ты правда не видишь? — с мольбой произносит он, и в его голосе вибрирует глубокая страсть.

Я в ошеломлении трясу головой. Лоренс улыбается болезненно нежной улыбкой. В ней столько красоты, что я готова заплакать.

— Я ревную ко всем мужчинам, которые глядят на тебя. Я ревную ко всем, кто был у тебя до меня. Я хочу, чтобы ты была моей и только моей.

Он прижимается губами к моим губам и одним этим волшебным, завораживающим поцелуем прогоняет весь мой внутренний несмолкаемый шум. Разум твердит мне, что это всего лишь очередной поцелуй мужчины без сердца, но мое собственное сердце просит прислушаться к его молчанию, просит почувствовать и понять, что его тело пытается до меня донести — но это не может быть правдой…

Он отстраняется.

— Любовь моя, — шепчет хрипло, — изменилось все.

Я в оцепенении, я словно сплю, все это будто бы не со мной, но у меня кое-как получается вымолвить:

— Лоренс… я…

Я замолкаю, краем глаза увидев, как какой-то человек снимает с лица маску. Я бы не обратила внимания, но что-то в нем кажется мне знакомым. Повернувшись, чтобы присмотреться получше, я вижу, что он разговаривает со светловолосой женщиной, своей спутницей. Спустя бесконечное мгновение он лихо улыбается ей, наклоняется к ее шее и целует туда. И мое сердцебиение останавливается. Возникает ощущение, что меня сейчас вырвет — боль и ревность бьют меня в грудь.

В момент, когда его губы опускаются на ее бледную кожу, Ронан поднимает взгляд и смотрит мне прямо в глаза.

Глава 16

— Ты так побледнела. Все хорошо?

— Все нормально. Не беспокойся… Просто я… извини. — Я отпускаю Лоренса и, оставив его стоять посреди бального зала, спешу выбежать из помещения. Я бегу, натыкаясь на сердитых гостей и официантов, пытающихся не уронить подносы с шампанским и деликатесами. Я бегу, спасаясь от Ронана, Лоренса, от боли, в которой тону, бегу, не останавливаясь, пока не оказываюсь снаружи, в саду, окружающем дом.

Перед глазами мелькают картинки — Ронан с той женщиной, его губы на ее коже, то, как интимно он целовал ее. Ревность запускает свои острые когти мне в грудь, и у меня темнеет перед глазами. Я твержу себе, что не имею права на такую реакцию, что я сама его отпустила, что мне должно быть плевать на то, что он с ней, однако убедить себя не выходит. Мозг приказывает забыть его, но сердце — мое глупое, вероломное сердце — не поддается.

Когда мое дыхание наконец-то выравнивается, я перехожу на шаг и несколько минут бесцельно брожу, сосредоточив внимание на окружающем мире. Мои высокие шпильки проваливаются в мягкую землю. Хруст травы — единственное свидетельство того, что я здесь. После недавнего дождя в воздухе висит запах земли и осени.