Образ смерти - Робертс Нора

Да, это была проблема. Какое уж тут партнерство, если партнерша практически отсутствует и в представлении участвовать не желает?

– Мы позже попробуем еще раз, – утешил он ее. – Мне больно видеть такой провал с твоей стороны. Физически ты в прекрасной форме – одна из моих лучших партнерш, но, судя по всему, тебе не хватает психической и эмоциональной выносливости. – Он бросил взгляд на часы. – Всего двадцать шесть часов. Да, это, безусловно, шаг назад. Не думаю, что ты побьешь рекорд Сарифины.

Он сложил инструменты, вернулся к столу, на котором лежала его партнерша. Свежие раны кровоточили, все тело было пятнистым от кровоподтеков и пересекающихся порезов.

– Оставлю тебе музыку. Посмотрим, может, она пробьется, наконец, в твою упрямую головку. – Он постучал пальцем по ее виску. – Поживем – увидим, дорогая. А теперь я должен спешить, в самом скором времени я ожидаю гостью. Только я не хочу, чтоб ты думала о ней как о замене тебе. Или даже как о твоей преемнице.

Он наклонился и поцеловал ее пока еще нетронутую и гладкую щеку с такой же нежностью, с какой отец мог бы поцеловать дочь.

– Ты пока отдохни, а потом мы попробуем еще раз.

Пора было – пора, пора, пора – подниматься наверх. Надо вымыться и переодеться. Потом он заварит чай и выложит на блюдо вкусное печенье. У него же гостья.

Гостья – это такая радость!

Он отпер дверь лаборатории и вновь запер ее за собой. У себя в кабинете он бросил взгляд на стенной экран и сокрушенно прищелкнул языком, увидев лежащую в коме Джулию. У него возникло опасение, что придется все закончить очень скоро.

Он сел за письменный стол, аккуратно поддернув брюки безупречного белоснежного костюма. Надо ввести в компьютер последние данные. Джулия просто не реагирует ни на какие стимулы, размышлял он, внося в файл ее жизненные показатели, пущенные в ход методы и музыкальные отрывки, использованные во время этого получасового сеанса. Он полагал, что применение сухого льда поможет вернуть ее к жизни. А если не сухой лед, тогда лазер, иглы, медикаментозные средства, которые ему удалось достать.

Что ж, пора смириться с очевидностью. Время Джулии истекает. Ничего не поделаешь. Заполнив страницу виртуального журнала, он пересек весь большой, выстроенный лабиринтом подвальный этаж, миновал более не используемую кладовую и старую рабочую зону, где когда-то совершенствовал свое искусство его дедушка.

«Семейные традиции, – повторил он себе, – это основа цивилизованного общества». Он прошел мимо лифта на лестницу. Джулия была права. Ему пойдет на пользу регулярная физическая нагрузка. В последний период покоя он позволил себе несколько расслабиться, признал он, похлопывая себя по пухлому животу. Вино, еда, тихая созерцательность, ну и лекарства, конечно. По окончании этого рабочего периода он поедет на курорт, к целебным источникам. Надо заняться своим физическим и душевным здоровьем. То, что доктор прописал.

Пожалуй, на этот раз можно совершить космическое путешествие. Он еще ни разу не бывал на спутниках. Пожалуй, это будет забавно и уж, безусловно, полезно для здоровья – провести время на курорте «Олимп», в космическом центре развлечений Рорка.

После того как он завершит свою нынешнюю миссию, это будет чем-то вроде вишенки на торте.

Ева Даллас, лейтенант полиции Нью-Йорка. Вот уж она-то точно его не разочарует, в этом он был уверен. Нет, он готов признать, что захватить ее будет не так-то просто. Он еще не все продумал. Но ничего, он найдет способ.

Он отпер стальную сейфовую дверь, ведущую в подвал, с помощью кода и ключа и шагнул в просторную, безупречно убранную кухню, после чего снова запер дверь. С этой стороны она выглядела, как обычная деревянная.

Он заранее решил посвятить лучшее время на следующий день изучению данных, собранных по его последней Еве. Она не была такой предсказуемой, как те, кого он обычно выбирал. Но именно поэтому она казалась совершенно особенной и такой желанной.

Он с нетерпением ждал новой встречи с ней после стольких лет.

Он прошел по прекрасному старому дому, оглядываясь вокруг, чтобы убедиться, все ли в порядке. Миновал парадную столовую, где всегда завтракал, обедал и ужинал, миновал библиотеку, где часто читал или просто слушал музыку. Он вошел в гостиную, самую любимую свою комнату. Тут у него был зажжен камин, красиво отделанный розовым мрамором, а в большой напольной хрустальной вазе стояли роскошные бело-розовые лилии.

В углу помещался концертный рояль, и он все еще видел, как Она сидит за клавиатурой, создавая и воссоздавая прекрасную музыку. Он до сих пор помнил, как Она пыталась научить его, к несчастью короткие, пальчики игре на фортепьяно.

Играть он так и не научился, и певческого голоса – такого, чтобы покорить вершины вокала, – у него не было. Но он глубоко и преданно любил музыку.

Двойные двери напротив гостиной были закрыты и заперты. Они оставались запертыми много лет. То, что за ними когда-то делалось, он делал теперь в другом месте.

Его дом – это его дом. И Ее дом, подумал он. Этот дом навсегда стал Ее домом.

Он поднялся по изящно изогнутой лестнице. Он до сих пор пользовался комнатой, в которой жил, когда был мальчиком. Не мог себя заставить использовать спальню, где когда-то спали его родители. А потом спала Она.

Он сохранил все в этой спальне. Содержал ее в безупречном состоянии. Такой же безупречной некогда была Она.

Проходя мимо, он взглянул на Ее портрет, написанный в ту пору, когда она светилась, буквально светилась молодостью и здоровьем. Она была в белом. Он считал, что Ей всегда следовало носить только белое. Белый – цвет невинности. О, если бы только Она осталась невинной!

Белое платье облегало Ее тело, это стройное и сильное тело, сверкающее ожерелье – символ жизни – обвивало Ее шею. Ее волосы, зачесанные наверх, напоминали корону. И в самом деле, впервые увидев Ее, он подумал, что Она принцесса.

Она улыбалась ему с портрета так нежно, так по-доброму, с такой любовью…

Смерть была его подарком Ей, подумал он. Смерть была подношением Ей через всех дочерей, которых он сложил к Ее ногам.

Он поцеловал серебряное кольцо, которое носил на пальце. Точно такое же кольцо было выписано на портрете. Символ их нераздельной связи.

Он снял костюм. Сложил пиджак, брюки, жилет, рубашку в корзину для стирки. Потом он принял душ. Он всегда принимал душ. Ванна, возможно, расслабляет и успокаивает, но все-таки ужасно негигиенично отмокать в собственной грязи.

Он энергично терся целым набором щеток – для тела, для ногтей, для ног, для волос. Щетки тоже подвергались санобработке и заменялись раз в месяц.

Он пользовался сушильной кабиной. Полотенца были, по его убеждению, такими же негигиеничными, как и вода в ванне.

Он почистил зубы, побрызгался дезодорантом, намазался кремами.

Прямо в халате он прошел обратно в спальню и начал рыться в гардеробе. Дюжина белых костюмов и рубашек висели в одной секции. Но он никогда не принимал гостей в рабочей одежде.

Он выбрал темно-серый костюм, светло-серую рубашку и жемчужно-серый галстук. Он оделся, причесал свои белоснежные волосы, а потом занялся аккуратной бородкой и усиками.

После этого он вновь надел ожерелье – Ее ожерелье, – которое снял перед тем, как принять душ.

Символическое дерево с множеством ветвей, сверкающих золотом. Древо жизни.

Довольный своей внешностью, он спустился на лифте в кухню и прошел через нее в гараж, где держал свой черный седан. И проделал приятное путешествие по городу под негромкую музыку Верди.

Припарковался он, как и было условлено, на маленькой, плохо охраняемой площадке в трех кварталах от магазина «Ваш праздник», где работала его потенциальная партнерша. Если она пунктуальна, значит, уже сейчас идет сюда и думает о том, какую уникальную возможность он ей предоставляет.

Она, наверно, торопится… На ней темно-синее пальто и разноцветный шарф.

Он оставил седан и двинулся к магазину. Впервые он увидел ее именно там, в кондитерском отделе, и был сразу же сражен ее изяществом, ее прекрасной внешностью, ее искусством.