Слепые подсолнухи - Альберто Мендес

Но кровь в Испании продолжала литься и после войны. По всей стране начались массовые аресты и казни тех, кто сражался на стороне республиканцев.

О том, что происходило во время войны, в первые три года после нее, и рассказывается в книге испанца Альберто Мендеса «Слепые подсолнухи».

Об Испанской войне написано уже немало[55]. Несомненно, самым известным во всем мире произведением является роман Эрнеста Хемингуэя «По ком звонит колокол» (1940), свидетеля и участника войны в Испании, будущего Нобелевского лауреата. Но скажу, положа руку на сердце: из всех прозаических произведений, посвященных Испанской войне, которые мне довелось прочесть, книга Альберто Мендеса — самая значительная. И самая страшная.

Помимо прочего, книга Мендеса обладает редкой в наши дни способностью: она заставляет читателя сострадать вымышленным героям.

Автор «Слепых подсолнухов» не был свидетелем военных событий — он родился два года спустя после победы франкистов. Но его детство пришлось на то время, когда испанцы жили в атмосфере страха и доносительства, когда повсюду выискивали и разоблачали «врагов народа» (если проводить аналогию с тогдашней ситуацией в нашей стране). Память детства остается с человеком на всю жизнь. Это и помогло Альберто Мендесу, уже взрослому, воссоздать реальную и символическую картину Испании той поры. Кроме того, он писал книгу тогда, когда мог взглянуть на происшедшие в его стране трагические события с более чем полувекового расстояния. Оценить их, я бы сказал, со страстной беспристрастностью.

Мендес, хотя, может быть, он и не думал об этом, сумел создать универсальный антидиктаторский роман. То, что происходило во франкистской Испании, до жути напоминает происходившее в гитлеровской Германии и в сталинском Советском Союзе. Оставим в стороне идеологию. Репрессивные режимы — во все времена — не отличаются особой изобретательностью, их задача примитивна: уничтожение людей. Ну а количество жертв определяет, так сказать, прогресс: мечом или гильотиной можно отрубить одну голову, из пулемета можно расстрелять сразу десятки людей, которые к тому же теряют для палача свою индивидуальность, превращаются в безликую массу. А масса — это нечто неопределенное, неодушевленное; так что никаких угрызений совести, никаких душевных терзаний. Уже давно было сказано кем-то (кажется, Наполеоном): «Смерть одного человека — трагедия, смерть тысяч — арифметика».

Унижен человек — мир захватили тюрьмы,ползут по тайным тропам трибуналов,взять одною, взять весь народ — в железо,во мрак, в небытие.

И что им стон и жалобы металла,рыдания оков из казематови плач меча, грозящего расплатой, —что это им?

Там, в подземельях каменных, стенают,там — фабрика по производству горя,там суждено — в отчаянье, с надеждой —страдать. И исчезать.

Эти строки могли бы стать эпиграфом к «Слепым подсолнухам». Их написал великий испанский поэт Мигель Эрнандес (о нем Мендес упоминает в своей книге), погибший в 42-м году во франкистской тюрьме.

Да, именно о тюрьмах, о трибуналах, о людях, страдающих и исчезающих во мраке небытия, говорит Альберто Мендес в своей книге. Все верно. Но: почти ничего не говорит о каменных подземельях. Казематов в послевоенной Испании для арестованных явно не хватало. Мстящие республиканцам победители превратили в тюрьмы даже такую «романтическую» особенность испанских зданий, как галереи: их закрывали крепкими решетками[56]. Идеальная тюрьма — убежать узникам невозможно, зато можно без лишних хлопот (удобно!) вывести их во внутренний двор, посадить в грузовик и отвезти на расстрел.

Определить жанр «Слепых подсолнухов» не так-то и просто. Возможно, если пользоваться привычными литературоведческими терминами, правильнее всего назвать книгу Мендеса романом-тетралогией.

Четыре части мендесевского романа — четыре варианта встречи человека со смертью. Все части связаны между собой местом и временем действия (а также единым словом в названиях: «поражение»). Кроме того, главные герои того или иного рассказа вновь появляются в дальнейшем — уже на периферии повествования.

Но все-таки каждая часть романа — это отдельное, замкнутое в себе произведение. Автор исследует четыре человеческие судьбы. И, описывая их, в каждом конкретном случае использует особую интонацию и особую форму подачи материала.

Сюжет первой повести — совершенно необычен.

Карлос Алегриа, капитан-интендант франкистской армии (за всю войну не убивший ни одного человека), зная, что Республика наутро падет, ночью переходит в стан побежденных. Переходит не по каким-либо «шпионским» либо идеологическим причинам, а только потому, что со всей ясностью осознал: франкистами, ведущими войну, владеет «одно лишь желание убивать». И герой Мендеса противопоставляет звериной страсти убийства свой сугубо человеческий (жертвенный, донкихотовский) поступок. Хотя и отлично понимает: он идет навстречу собственной смерти, — ведь его не пощадят ни побежденные, ни победители.

Навряд ли в действительности мир когда-нибудь видел подобных безумцев-перебежчиков, и уж точно такого сюжета не было во всей мировой литературе. И здесь автору можно с чистой душой сказать: браво!

Вторая повесть — на мой взгляд, самая горестная в книге «Слепые подсолнухи». Это дневник юноши-поэта, почти мальчика, обреченного на смерть. В данном случае Альберто Мендес столкнул два мира, по сути своей, казалось бы, исключающих друг друга: высокую поэзию, которой грезил когда-то герой повести, и жестокую, не щадящую никого реальность войны.

Позволю себе еще раз процитировать Мигеля Эрнандеса:

Отшатнулась природа,увидев, что человекбросается на человека.Беги от меня, мой сын.

Я сегодня способенкогти вонзитьв тело твое.…Ныне любовь — это смерть. И человекчеловека подстерегает в засаде.

Трагическая, тупиковая ситуация: выбора нет, человеку остается только одно — достойно встретить свою смерть. В полном одиночестве. Безо всякой надежды, что его дневник когда-либо прочтут.

У русского народа есть поговорка: «На миру и смерть красна». Испанский поэт-республиканец лишен даже подобного утешения.

Герой третьей повести, казалось бы, может спасти свою жизнь — ценой лжи. Поначалу он и лжет. В конце концов, вранье — по сравнению с жизнью и смертью — это ерунда, пустяк, о котором впоследствии, успокаивая свою совесть, можно с легкой душой и позабыть. Но происходит нечто неожиданное, не объяснимое «нормальной» человеческой логикой: инстинкт самосохранения уступает место совести. Герой знает: высказав правду, он подпишет себе смертный приговор. И тем не менее, уже не колеблясь, говорит правду. А затем без страха идет на казнь.

Антонио Мачадо (он, как и Эрнандес, тоже упоминается в «Слепых подсолнухах») в одной из статей, опубликованной в республиканском журнале «Revista de Espana» в 1938 году, написал: «Человеческие достоинства тем выше, чем глубже они коренятся в высочайшей безнадежности трагического осознания и агонии человека… Незаслуженная победа есть моральное поражение, и заслужить победу в конечном счете намного важнее, чем одержать ее». И далее: «Живите так, чтобы смерть стала для вас высшей несправедливостью»[57].

Последняя повесть романа — полифоническая. В ней, чередуясь, дополняя друг друга, звучат три голоса: влюбленного святоши, ребенка и рассказчика. Но голос главного героя практически не слышен. Впрочем, это и понятно: опасаясь ареста, Рикардо Масо прячется в потайной комнатке. (Русский поэт Осип Мандельштам написал еще в декабре 30-го года: «И всю ночь напролет жду гостей дорогих, / Шевеля кандалами цепочек дверных».)

Герой, университетский профессор, для которого тюрьмой стала собственная квартира, пытается писать о Лопе де Веге, переводить Джона Китса. Он хватается за работу, как утопающий за соломинку. И понимает: спасения все равно нет. Ни внутри убежища, ни тем более вне… За долгие месяцы затворничества он деградировал как личность; но ничего поделать с собой не может — страх за себя и свою семью парализовал его волю. И все-таки он, как и другие герои мендесовского романа, совершает героический для себя поступок: защищая жену, идет навстречу гибели.

Интонация всего романа — кроме велеречивых излияний слуги Божьего, — можно сказать, будничная. В рассказах о смерти — ни малейшей сентиментальной нотки, ни единого пафосного слова. Мендес хорошо усвоил давнюю литературную истину: чем более сухо, «приземленно» ведется повествование, тем более сильное впечатление оно способно произвести на читателя.