Сибирская жуть - Александр Бушков

Борис Петров

Хозяин старого пчельника

В конце сентября у меня выкроилась охотничья поездка дней на пять. Тихая, смиренная пора, когда осыпается легковесное золото листвы, дышат грустным запахом увядания березняки и осинники и хлебные поля желтеют стриженой стерней сквозь белые стволы колков. Я забрался в самый глухой угол далекого района, в сторону от оживленных дорог, и душа замирала в предчувствии покоя, одиночества и полной расслабленности.

Давно не езженная колея привела на обширную поляну, молодо зеленевшую сочной отавой; посреди чернела старая-престарая приземистая изба с насупленной замшелой крышей и криво распахнутой тяжелой дверью из плах. Я слыхал, где-то в этих местах сохранился брошенный пчельник, и сразу понял, куда попал. Но рано обрадовался ночлегу под крышей: уж очень запущенным оказалось жилье. Пол за порогом провалился, перекособоченная дверь еле затворялась, всякий раз издавая ржавый скрип, а матица потолка угрожающе провисла, при её виде голова сама старалась вобраться в плечи. Хорошо еще, что в низких окошках уцелели стекла, только одна рама была выставлена, однако сохранилась снаружи, прислоненная к бревенчатой стене в зарослях почерневшей крапивы. В общем, картина полного запустения.

Это тем более удивляло, что поляна возле пчельника имела обжитой вид. Рядом с избой из горбыля и рубероида был сколочен аляповатый балаган, громоздился длинный артельный стол на колченогих козлах, чернел обширный круг кострища, валялись вокруг напиленные бензопилой чурки. Бригада жила капитально, о чем свидетельствовало также количество консервных банок и пустых флаконов за углом. Ставили сено или заготовляли дрова. Ребята, видать, молодые и веселые, что я определил по художественному оформлению стана, – по притолоке над входом было выведено: «Аттракцион “Проверь себя”», а на двери мелом же представлена прекрасная русалка с фигурными губками карточной дамы, легкие волночки ласкали обольстительно пышные груди. Я усмехнулся романтической фантазии небесталанного художника. Одно было непонятно: для чего понадобилось разваливать в избе печку? (От нее осталась лишь груда закопченных с одного бока кирпичей.) Сами квартировали в жаркую пору, но зачем же безобразничать? Э-хо-хо, забыты старые таежные законы.

Ужинал в темноте одиноко за длинным столом, как председатель, покинутый членами коллегии. Отблески огня играли на двери – казалось, прекрасная русалка иногда шевелилась и подмигивала, я нет-нет, да и оглядывался на неё. Спать, разумеется, пошел в избу. Притащил из балагана охапку утолоченного сена, сверху расстелил пиджак, в изголовье, пока устраивался, затеплил свечку. Наконец вытянул усталые ноги, прикрылся курткой и задул огонек. В темноте проплыло облачно едкого парафинового чада, затем из углов потянуло тонким, впитавшимся в стены медовым духом и ароматом сотового воска. Я глубоко вдыхал этот старинный ладанный дух, истома расслабленных мышц разлилась по телу. Сладкий сон принимал меня на свои пуховые крылья…

И тут в темноте неподалеку что-то зашушукало. Зашепталось, невидимо прошелестело проворными лапками и поскреблось. Вот же тварь – мыши, терпеть не могу. Спасу от них нет в таежных избушках: все источат, крупу просыпят, сухари обгадят, полиэтиленовые мешки издерут в мелкую крошку. Я громко постучал ладонью возле себя и выругался:

– У, паразитки, пошли прочь!

Как будто они меня послушаются… Пришлось зажечь свечку. Тщательно осмотрел нары вокруг себя, на всякий случай поколотил по ним торцом топорища, еще поругался. Мыши пришипились. Однако стоило загасить огонь и отдаться дреме, темнота снова ожила.

На этот раз звуки послышались более грубые, откровенные и… непонятные. Не рядом, а в противоположном углу кто-то ворохнулся, почесался и вздохнул. Хрустнула старая, прогнившая матица. Только этого не хватало! Потрещит, да и рухнет на голову. Парни жили молодые, а лодырюги: нет, чтобы подпереть потолок – все бросили и убрались на улицу… Не успел я про себя поругаться, как в раме слегка задребезжало стекло, что-то прошелестело от стены к стене и будто слегка опахнуло. Нет, это не мыши, скорее – птица. Живет под крышей сова и в темноте начинает шастать. Что ей делать-то в избе, в лесу надо охотиться! А-а, я же вставил раму и затворил дверь – не может вылететь! Чтоб у неё глазищи лупатые вовсе выпучило. Придется вставать еще раз. Поднялся, распахнул дверь в темноту:

– Прошу, пани Совушка, чертова вдовушка. Выметайся и не мешай отдыхать порядочным людям.

Постоял у порога, придерживая дверь рукой наотмашь, подождал… И вдруг подумал: «Но если она живет на подловке, то как попала ко мне в избу через закрытые окна-двери? Ерунда какая-то…» Плюнул, затворил дверь (до чего отвратительно скрипит!), снова устроился на своей лежке. Подождал, прислушался. Кажется, стихло. Нет, опять в темноте кто-то зашевелился и даже как будто презрительно фукнул, потом что-то ударилось… Ну вот что, все равно больше вставать не буду, хоть распляшитесь посередь избы!

Конечно, любопытно, что это может быть. Ласка гоняет мышей? Для неё звуки тяжеловаты. Кстати, когда сегодня черпал в ручье воду, видел на грязи медвежий след, довольно свежий. Эдакая первобытная растоптанная лапища с узенькой пяткой. А когтищи! Так и подворачиваются под след, глубоко впиваясь в грязь. Разумеется, миша тут ни при чем, просто вспомнилось. А вот кошку парни могли бросить – одичала и шмыгает, вполне реально. Хотя звуки вроде крупнее, как бы сказать собачьи.

Я лежал в темноте и спокойно перебирал варианты, может, лишь немного сердясь. Однако усталость после долгого дневного перехода брала свое, дрема одолевала. «Надо днем слазить на чердак, посмотреть, кто там обитает», – подумал я, засыпая.

Утром, прежде чем отправиться на весь день, я по двери взобрался под крышу избы. Там было пыльно и пусто. Валялось несколько старых рамок для сот, сопревший мех с железным клювом – остатки дымокура, пучок пересохшей, потерявшей вид травы. Никаких признаков чьего-либо присутствия – ни следов на сухой земле, ни птичьего помета, пахло пылью и сажей.

Зато в горнице, в углу под потолком, я обнаружил не замеченное накануне в сумерках гнездо ласточек. Вот для кого была выставлена рама из окна! Вспомнилась детская примета: «Кто ласточек зорит, будет конопатый!» Обитатели гнезда давно улетели. «Может, в нем поселился кто-то другой? – мелькнула догадка. – Сломать гнездо – разогнать ночную нечисть…» Стать конопатым я уже не боюсь, но… какое же существо может спрятаться в этом гнездышке? Даже молодые охламоны, жившие до меня, не тронули птичьего дома (хотя и развалили печь). Нет, просто смешно: с перепугу начал громить ласточкино гнездо! Стыдно, братец, стыдно.