Кто написал «Тихий Дон»? Хроника литературного расследования - Лев Колодный

До сих пор об авторе «Тихого Дона» я знал только то, что это 25-летний юноша, едва окончивший гимназию. Он совсем не участвовал в войнах и так живо нарисовал картины войны. Я очень серьезно сомневался в том, что этот труд принадлежит ему, так как он ведь мало или почти совсем не знает жизни, не знает нравов и быта казачества и так ярко, так мастерски рисует его в романе.

Теперь вот я буду иметь возможность собственными глазами видеть все те же места (хутора и станицы), где происходило действие романа. Увижу героев и действующих лиц романа – они ведь не вымышленные, а живые лица, и многие из них живут еще и теперь. И уж непременно увижу автора, Шолохова. Я побеседую с ним во что бы то ни стало. Говорят, что он только что вернулся из Москвы и теперь работает над окончанием «Тихого Дона» (до сего времени выпущено 2 книги, роман еще не закончен).

Как это будет интересно – непосредственно чувствовать такой великий, наблюдательный ум юноши! Скорей бы! Свою восторженность я высказывал своему приятелю и тут же выговорил о нищете современной художественной литературы…».

Взяв в командировку общую тетрадь в коленкоровом переплете, прокурор ежедневно заполнял ее страницы рассказами о том, что увидел в дороге, делился с возлюбленной переживаниями, воспоминаниями, анализировал свои чувства. Она вдохновляла его жить и писать это сочинение.

В центре титульного листа название сочинения:

«Десять дней на берегу Дона»

(5-15 июня 1930 года).

Цитирую дневник:

«II июня, ст. Вешенская.

Наконец-то я посетил писателя Шолохова. Он живет на центральной улице, вблизи от соборной церкви, в собственном – одном из лучших в станице – доме. Когда я зашел во двор, моим глазам представились целые стаи домашней птицы – кур, гусей, уток, индеек. Весь двор заново оборудован служебными помещениями.

У коридора дома меня окружили четыре здоровенные породистые собаки рыжей масти. Они нисколько не огорчались моим визитом и повиливали хвостами, обнюхивали полы моей шинели.

Первое, что я подумал при входе в коридор, это: очевидно, его хозяйство не признано явно кулацким и не претерпело раскулачивания.

Как-то, сверх ожиданий, я был совершенно спокоен и совсем не чувствовал обычной в таких случаях внутренней тревоги, смущения и даже страха предстать пред очи человека, который в десятки раз превосходит тебя по уму и общественному положению. Может быть, потому, что в этот момент все мое существо было захвачено одним только страстным желанием – скорее увидеть живого писателя и непосредственно чувствовать гениальность его ума.

Меня встретила болезненно-бледная женщина лет 25. Она молча уставилась на меня недоумевающими голубыми глазами и на мой вопрос: «Дома ли товарищ Шолохов?» – вместо ответа через свое плечо певуче крикнула: «Миша, выйди», и сама скрылась за дверью.

В ту же минуту в дверях появился он – этот самородок, даровитый мастер пера. «Вы товарищ Шолохов?» – спросил я. «Да, он самый», – как-то просто ответил он.

«Я хотел бы поговорить с вами по некоторым частным вопросам. Вы уделите для меня хоть несколько минут вашего времени?» – «Пожалуйста, заходите». Он повел меня через столовую в свой рабочий кабинет, и я тем временем бегло рассматривал его внешность.

Это среднего роста человек, на вид лет 30 (это точно), крепкого телосложения. Одет он был в одной нательной сорочке, темно-синих брюках и сандалиях. Голова брита, и широкий лоб, не совсем удачной архитектуры, выпукло напущен на брови. Мелкая вкрадчивая поступь его походки сообщила мне расчетливость и осмотрительность характера.

Мы уселись у письменного стола, на котором в беспорядке были нагромождены разные книги, журналы, рукописи и всякие прочие атрибуты.

«Готов вас слушать», – проговорил он таким тоном, в котором сказывалась подчеркнутая самоуверенность.

«Я один из ваших читателей, – начал я, – один из тех, которые, оценив ваш труд, интересуются вами и как писателем, и как человеком».

«Собственно, о каком труде вы говорите?» – спросил писатель так, как будто бы он автор целой серии трудов.

В этот момент на его лице я заметил легкую улыбку самодовольства. «Я имею в виду роман «Тихий Дон». Мне хотелось бы знать, действительны ли те картины и действующие лица, которые изображены в первой книге романа, или они вымышлены, подобно «Войне и миру» Толстого. Затем меня очень интересует вопрос: из каких источников вы собирали материалы для этого труда, и самое главное – это чем будет закончен этот роман?».

Когда я говорил, писатель, покуривая трубку, пристально всматривался в меня своими серыми открытыми глазами. Потом он, вместо ответов, тихо, почти шепотом, стал осаждать меня своими вопросами:

«Как попали в Вешенскую? Кто вы и где работаете? Какое получили образование? Читаете ли литературу? Какого течения придерживаетесь в современной художественной литературе?». И даже – сколько мне лет.

Я отвечал на каждый вопрос с исчерпывающей подробностью, и когда на его вопрос о литературном чтении ответил, что большую склонность имею к футуризму, то он, как бы в подтверждение своих догадок, часто закивал головой.

Уже после десятиминутной нашей беседы писатель пригласил меня высвободиться из шинели, а сам надел пиджак и попросил подать нам чай. Беседа наша длилась около трех часов. С каждой минутой мы чувствовали себя и держали в отношениях друг к другу все проще и проще. Говорили все время о литературных трудах новых писателей, о литературных течениях. Его гибкий наблюдательный ум буквально поглощал меня, и, разумеется, я – ради тишины и приличия – больше молчал, чем говорил.

Оказывается, он начал писать с 16-летнего возраста, и до этого романа имел уже несколько изданных мелких рассказов. «Тихий Дон» он пишет с 1926 года и думает закончить его к сентябрю месяцу. Недавно закончены снимки, и уже произведен монтаж кинофильма по роману «Тихий Дон». Он только на днях вернулся из Москвы, где участвовал в этой работе и делал надписи на киноленте. Скоро пойдет эта картина.

На мои вопросы он ответил, что места и лица в 1-й книге вымышлены им, но они являются настоящим отражением действительности, и кое-кто узнает себя на страницах этой книги. Материалы он собирал среди казачества – в хуторах и станицах. Приходилось месяцами проживать там. Вторая книга является сборником исторических материалов в художественной обработке.

Интересным местом нашей беседы был такой разговор. Я спросил его, как он смотрит на самоубийство поэтов Маяковского и Есенина. И он «мудро» ответил: «Я никак не смотрю, а только констатирую как совершившиеся факты». «Но на улицах существует мнение, что современные условия тяжелы или почти невозможны для литературного творчества. Что писатели не находят тем для художественных трудов, что им нечего воспевать, что они выдыхаются, и что якобы вообще наблюдается обмеление в писательских кругах», – стал пояснять я смысл своего вопроса.

«Да, такое мнение существует, и именно на улицах. Есть люди, – продолжал он, – которые имеют привычку вламываться со своими грязными сапогами в душу человека и хотят найти в ней объяснение тому или иному поступку этого человека. Для обывателя было легче всего объяснить эти два печальных факта обмелением, застоем и т. д. На самом деле пищи для литератора и поэта в наше время сколько угодно, материалы для трудов валяются у нас под ногами».

Я не удовлетворился таким пояснением и заметил, что, как мне кажется, для поэта недостаточно только одного обилия материалов и тем. Очевидно, нужны условия, при которых поэт или художник был бы духовно захвачен содержанием своего труда, нужны какие-то движущие силы, иначе он может превратиться в простого ремесленника, и его песни будут звучать тоскливо, как у Есенина.

Писатель как бы заранее приготовленной фразой ответил: «Недостатка нет и в духовной пище. Писатель не может быть не потрясен, когда потрясена стихия».

Я как-то инстинктивно почувствовал неискренность в этом утверждении, и мне стало нехорошо. Я был уверен, что он подделывается и так говорит «с расчетом». Я знал, что эта последняя фраза у него приготовлена «на всякий случай». И он ничего другого не скажет, когда отвечает на вопрос коммуниста и государственного агента.