Воспоминания - Сергей Юльевич Витте
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во всяком случае, как со стороны Лопухина, так в особенности князя Урусова, бывшего при моем министерстве товарищем министра внутренних дел, было некорректно разглашать такие вещи, которые им сделались известными только вследствие их служебного положения.
При первом докладе я дело рассказал Его Величеству, Государь молчал и, по-видимому, все то, что я Ему докладывал, Ему уже было известно. В заключение я просил Государя не наказывать Комиссарова, на что Его Величество мне заметил, что Он во всяком случае его не наказал бы ввиду заслуг Комиссарова по тайному добыванию военных документов во время японской войны.
Провокаторская деятельность департамента полиции по устройству погромов дала при моем министерстве явные результаты в Гомеле.
Там в декабре последовал жестокий погром евреев. Я просил Дурново назначить следствие. Он назначил члена совета его министерства Савича, толкового и порядочного человека. Савич представил расследование, я потребовал копию. Расследованием этим неопровержимо было установлено, что весь погром был самым деятельным образом организован агентами полиции под руководством местного жандармского офицера гр. Подгоричани, который это и не отрицал. Я потребовал, чтобы Дурново доложил это дело совету министров. Совет, выслушав доклад, резко отнесся к такой возмутительной деятельности правительственной секретной полиции и пожелал, чтобы Подгоричани был отдан под суд и устранен от службы. По обыкновению, был составлен журнал заседания, в котором все это дело было по возможности смягчено. Согласно закону журнал был представлен Его Величеству. На этом журнале совета министров Государь с видимым неудовольствием 4 декабря (значит, через 40 дней после манифеста 17 октября) положил такую резолюцию:
«Какое мне до этого дело? Вопрос о дальнейшем направлении дела гр. Подгоричани подлежит ведению министра внутренних дел». Через несколько месяцев я узнал, что гр. Подгоричани занимает пост полицеймейстера в одном из Черноморских городов.
Те, которые знали, что главная причина, почему я не мог после 17 октября вести дело, как я это считал нужным, и не мог оказывать влияния на Государя, без коего быть во главе правительства немыслимо, мне впоследствии говорили: «Это правда, что вы при Трепове не могли вести дело, но отчасти вы сами виноваты. Зная Государя, вы должны были Его ежедневно видеть, стараться постоянно быть при Нем, тогда вы парализовали бы влияние Трепова». Но едва ли нужно объяснять, что совет этот по меньшей мере наивный.
Государь жил в Царском Селе, а я должен был жить в столице, в Петербурге. Значит, наибольшее, что я мог сделать, это чаще ездить с личными докладами. Если же я бы ездил ежедневно; если бы, предположим невозможное, т. е. что я бы занимался не делом, а охраною исключительно своего личного влияния на Государя и жил бы в Царском Селе, то я все-таки мог бы видеть Его Величество только раз в день и в заранее определенный час с подготовленной обстановкой, а Трепов, в качестве хранителя физической личности Государя, мог Его видеть при всякой обстановке несколько раз в день. Я бы делом не занимался и ничего бы не достиг, скорее достиг бы обратных результатов относительно влияния на Государя, но главное, совсем бы уронил себя в собственных глазах.
Несомненно, что на Государя абсолютное влияние имеет Императрица, и не потому, что Она Его жена и Он Ее несомненно любит, по потому, что Она с Ним постоянно находится и может непрерывно на Него влиять. Это уже такая натура.
Характерным примером того, как Трепов наподобие азиатских любимых евнухов верховенствовал, может служить внешняя часть истории с вопросом об обязательном отчуждении земель и об уходе министра земледелия Кутлера, честного, умного и дельного человека, которого травлею загнали в лагерь партийных левых кадетов (см. главу XL.).
Таким образом, Трепов во время моего министерства имел гораздо больше влияния на Его Величество, нежели я; во всяком случае, по каждому вопросу, с которым Трепов не соглашался, мне приходилось вести борьбу. В конце концов он явился как бы безответственным главою правительства, а я ответственным, но мало влиятельным премьером.
В дальнейших рассказах это ненормальное положение вещей будет еще неоднократно иллюстрироваться фактами. Это было главнейшею причиною, вследствие которой я не мог вести дело, как считал нужным, и это привело меня к необходимости покинуть пост за несколько дней до открытия Государственной Думы. Горемыкин был призван заменить меня несомненно, между прочим, потому, что он был в отличных с Треповым отношениях. Горемыкин, когда еще был министром внутренних дел, очень заискивал все время у московского генерал-губернатора Великого Князя Сергея Александровича, а чтобы быть с ним в хороших отношениях, нужно было быть в хороших отношениях с его обер-полицеймейстером генералом Треповым. Тогда же были у меня вполне натянутые отношения с Великим Князем, вследствие того что Трепов сделал эксперименты насаждения полицейского социализма в среде московских рабочих, поведшие сперва к зубатовщине в Москве, а потом к гапоновщине в Петербурге.
Несмотря на то, что Горемыкин был назначен председателем совета министров после меня по внушению Трепова, он не мог продержаться на этом посту более 72 дней, и одновременно с роспуском первой Думы Горемыкин оставил пост председателя совета не по своему желанию, как это сделал я, а по желанию Его Величества. Как-то раз, уже в 1908 году, Горемыкин был у меня с визитом, и я его спросил, какие были причины его ухода. На это он мне ответил, что быть председателем совета при Трепове было невозможно, что он ушел потому, что он не мог исполнять все предъявляемые ему требования Его Величества, которые, в сущности, исходили от Трепова.
Судя по его рассказу, чаша была переполнена вследствие следующего инцидента, характеризующего положение вещей. «Как-то раз, незадолго до закрытия Думы, я получил от Его Величества, говорил мне Горемыкин, род письменной инструкции, как должен себя вести председатель совета вообще относительно Думы и специально в ее заседаниях. Инструкция эта была составлена Треповым и сводилась к тому, что председатель должен действовать более активно относительно Думы, бывать чаще на заседаниях и не давать никому спуска, т. е. вести политику словопрения „зуб за зуб“. Инструкция эта была одобрена Государем и прислана мне к руководству.
Я докладывал словесно Его Величеству, что этакое мое (Горемыкина) поведение ни к чему не приведет, что нужно просто закрыть Думу. Государь тогда с первым положением согласился (конечно, это так
