Воспоминания - Сергей Юльевич Витте
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я не уважал Лопухина, потому что он был директором департамента полиции в самое политически бессовестное плевенское время. Будучи тогда министром финансов, затем председателем комитета министров, я видел, что Лопухин человек политически недобросовестный, и имел основание даже с личной точки зрения относиться к нему неприязненно, но что касается увольнения его с поста Ревельского губернатора, то находил, что к этому не было достаточных оснований, но, конечно, нисколько не дорожил таким губернатором. Увольнение его произошло приблизительно по следующим обстоятельствам.
В Ревеле кроме губернатора живет другое важное лицо – начальник дивизии. После 17 октября в прибалтийских губерниях, и в том числе в Ревеле, было очень неспокойно. Мне не было известно ничего, что показывало бы, что губернатор Лопухин как бы сдал власть – испугался, но губернаторы часто находятся в натянутых отношениях с начальниками войск, один гражданский начальник, другой военный и оба независимые. Понятно, что после 17 октября явился жгучий материал для недоразумений между двумя начальствующими петухами. Начальник дивизии донес главнокомандующему войсками петербургского военного округа Вел. Кн. Николаю Николаевичу, что губернатор из трусости крайне либеральничает и сдал власть революционерам. Великий Князь сейчас же донес Государю, а Государь потребовал от Дурново увольнения Лопухина. Другой министр, может быть, отстоял бы своего подчиненного, но Дурново оказался не из таких, хотя он сам мне после говорил, что поторопились с увольнением Лопухина и что он докладывал Государю, что нужно ранее разобрать дело на месте, но что Его Величество не захотел.
После увольнения Лопухина до меня из военных сфер дошли сведения, что ревельский начальник дивизии после 17 октября сидит запершись у себя на квартире, и охраняется часовыми. Я как-то сказал, об этом Великому Князю. Великий Князь ответил, что это не может быть, что он хорошо знает этого начальника дивизии. Но почему-то в скором времени он послал одного генерала (кажется, Безобразова, бывшего командира кавалергардского полка) произвести ревизию в Ревеле, и оказалось, что то, что я слыхал о сказанном начальнике дивизии, в известной мере было правильно. Он тем же Великим Князем был устранен от ревельского поста.
Итак, я назначил прием д. с. с. Лопухину. Он явился ко мне и передал, что ему достоверно известно, что при департаменте полиции имеется особый отдел, который фабрикует всякие провокаторские прокламации, особливо же погромного содержания, направленные против евреев, что этим отделом заведует ротмистр Комиссаров и что прокламации эти массами посылаются в провинцию, еще на днях тюк послан в Курск, другой в Вильну, а самый большой в Москву, что этот отдел был организован еще при Трепове и находился в ведении Рачковского и что Рачковский и до сего времени имеет к нему отношение. Зная крайне враждебное отношение Лопухина к Трепову и Рачковскому и вообще не доверяя по вышеизвестной причине Лопухину, я ему сказал, чтобы он мне представил доказательство тому, что он говорит.
Через несколько дней я вторично принял Лопухина, который мне принес образцы отпечатанных прокламаций, уже разосланных, а равно и приготовленных для рассылки. Затем он меня предупредил, что если я не устрою так, чтобы накрыть работу сказанного отдела Комиссарова совершенно для всех неожиданно, то, конечно, все от меня будет скрыто, Я ко всем этим указаниям отнесся совершенно равнодушно. На другой же день неожиданно позвал в свой кабинет одного из находившихся в канцелярии чиновников и сказал ему, чтобы он поехал сию минуту в моем экипаже в департамент полиции и чтобы он узнал, там ли находится ротмистр Комиссаров, если же его там нет, то чтобы он поехал к нему на квартиру и сейчас же в моем экипаже привез Комиссарова ко мне. Если он не будет в форме, то пусть едет в том костюме, в котором он его застанет.
Через полчаса сказанный чиновник мне доложил, что он привез ротмистра Комиссарова.
Я его видел в первый раз. Он был одет в рабочий штатский костюм. Я его усадил и прямо начал разговор о том, как идет то весьма важное дело, которое ему поручено, которым я очень интересуюсь, и передал ему такие детали, что он сразу немного растерялся.
Я ему сказал, что посвящен во все – тогда он начал мне докладывать различные подробности. По его словам, прокламации действительно рассылались, но он указывал цифры меньшие, нежели те, которые мне передавал Лопухин; печатанье происходит на станках, которые были забраны при арестах некоторых революционных типографий, и эта секретная прокламационная типография помещается в подвальных комнатах департамента.
На мой вопрос, кто же это организовал и кто этим руководил, – он меня начал уверять, что это он делал по собственной будто бы инициативе, без ведома начальства, из убеждения полезности этой меры, и что начальство его прежде и теперь об этом ничего не знает. Что новое начальство не знает, это совершенно возможно, так как новый директор департамента полиции Вуич был только что назначен из прокуроров Петербургской судебной палаты. После такого признания я сказал ротмистру Комиссарову следующее:
«Дайте мне слово, что вы немедленно, возвратившись, уничтожите весь запас прокламаций, что немедленно уничтожите или забросите в Фонтанку ваши типографские станки и что более никогда такими вещами заниматься не будете, так как я считаю подобные действия и приемы совершенно недопустимыми, все это вы должны сделать до завтрашнего утра, так как завтра я буду объясняться по этому предмету и, если окажется, что вы не исполните то, что я вам говорю, я буду вынужден поступить с вами по закону».
Комиссаров дал мне честное слово, что он исполнит буквально то, что я ему приказал, и затем с Комиссаровым я встретился только через год после этого в моем доме на Каменноостровском проспекте, когда организация союза русского народа, с участием агентов правительства союза, особо отличаемого Его Величеством, заложила адские машины в печах моего дома, который уцелел только благодаря произволению Божьему.
На другой день я заехал к министру внутренних дел Дурново и из разговора с ним убедился, что вся работа отдела Комиссарова была для него нова, что он во всяком случае не интересовался этим делом, но, вернее, совсем о нем не знал. Дурново, видимо, был озадачен, назначил следствие.
В моем архиве хранится сообщение
