Книга воспоминаний - Игорь Дьяконов

— Здесь!

Смотрю — над входом чуть ли не метровыми буквами мелом начертано: БАРДАК.

— Как, — говорю, — здесь мы будем ночевать? Ну нет, я поеду в гостиницу.

Но мои лейтенанты уже повыскакивали из кузова. Только старший из них, инженер, говорит мне:

— Ну что ж, товарищ капитан, может быть, попробуем, что у вас за гостиница.

Я приказал шоферу везти меня к высотному зданию Междурейсовой гостиницы — кажется, единственному целому зданию в городе.

Как я и ожидал, гостиница пустовала — не было ни иностранных судов в порту, ни командированных из Москвы в потерявший свое значение Мурманск. Я подошел к окошечку портье и заказал два отдельных номера. Затем привел моего инженера в его номер — он был на этаж ниже моего. Открыли дверь ключом — хорошая гостиничная комната, застеленная постель, ковровая дорожка на полу. Столик с салфеточкой, телефон, в углу полированный шкаф. За дверцей ванная с унитазом.

Мой товарищ остановился на пороге в полной немоте. Потом проговорил:

— Так я в жизни никогда не жил…

И мне представилась его жизнь. В детстве коммунальная квартира где-нибудь в Челябинске. Одна комната на семью; потом студенческая общага; потом армейские землянки; потом комната-общежитие в комендатуре… Я пожелал ему всего хорошего и пошел к себе, а утром вышел на знакомые и почти родные улицы разбомбленного Мурманска — купить на вокзале билет до Ленинграда. Через сутки я был дома на Суворовском проспекте.

Всю войну я возил в кармане ключ от квартиры и стеклянный «литик» с изображением скорпиона — мою личную эрмитажную печать. Я открыл дверь ключом — в квартире никого не было. Я прошел по коридору до нашей комнаты. Вхожу — меня встречает необыкновенно очаровательный пятилетний мальчик и смотрит на меня с недоумением. Я подумал: сказать ему «я папа» — это будет, может быть, сразу слишком большим нарушением его уже сложившегося детского мира. Я протянул ему руку и сказал:

— Здравствуй, Миша. Я Игорь Михайлович Дьяконов.

Он пожал мне руку и вдруг побежал куда-то. Смотрю — он несет мне семейный альбом фотографий. Раскрывает страницы, показывает пальчиком и спрашивает:

— Это кто? А это кто?

Только убедившись, что я всех узнаю, он ко мне смягчился и пошел показывать мне какие-то свои вещи и немногочисленные игрушки.

Я оставил мальчика — не помню, на кого, может быть, на самого себя — и поехал в университет, где встретил Нину и почему-то Тату Дьяконову, мою невестку. Мы пошли через Дворцовый мост — я хотел сразу зайти и в Эрмитаж, но Нина увела меня домой.

Встретились мы, с одной стороны, так, как если бы и не расставались, а с другой стороны, уж очень как-то буднично. Нина была худая, все еще с нсидущими ей косичками вокруг головы. Наш дом — наша комната — тоже была та, но как бы и не та. На стенах не помню фотографий. Вся мебель стояла почему-то вдоль одной стены без разбору (перед моим отъездом она была разгорожена шкафами, за которыми спала нянька Настя, умершая в блокаду). Только Нинино старинное бюро сразу узналось.

«… Но в мире новом друг друга они не узнали». Начиналась эпоха нового знакомства между нами — за спиной у Нины был голод, невыносимые условия работы, мальчик на руках и многие, многие неизвестные мне волнения. За моей спиной было четыре года штабной службы, без голода и в полнейшей безопасности, и мои приключения Нину мало интересовали.

Забегая вперед, скажу, что нам пришлось пройти через длинные полосы взаимных испытаний, но кот мы справили уже нашу золотую свадьбу, и скоро бриллиантовая.

На следующий день я все-таки попал в Эрмитаж, где представился И.А.Орбсли, а потом пошел на Комендантский подъезд, в наш «Египет». Внизу была только М.Э.Матьс на своем обычном месте. Она встретила меня возгласом: «Капитан!» — а потом уже так и называла меня до конца жизни. В наших верхних кабинетах все с виду было по-прежнему, но не было ни М.А.Шсра, ни К.С.Ляпуновой. У нас наверху на своем месте сидел И.М.Лурье, а за столом Шсра — наша милая лаборантка Леля Яковлева, и за своим столом — Б.Б.Пиотровский, еще не успевший укрепиться в Институте археологии. Не помню, была ли Наталия Давыдовна Флиттнср — она теперь работала в Академии художеств, а в Эрмитаже была то ли на полставки, то ли просто приходила по старой привычке — все в такой же зеленой кофточке и с черной лентой на седых волосах.

Впрочем, мне повезло, что я застал весь «Египет» в его нынешнем составе — М.Э.Матьс исполняла обязанности заместителя директора и большей частью сидела в большом кабинете напротив Орбели на Служебном подъезде; а Исидор Михайлович больше сидел в парткоме.

Оттуда я попал в университет. Мне было известно, что там теперь был создан на базе филологического новый Восточный факультет (в значительной мере — усилиями моего учителя А.П.Рифтина, которому не дали им заведовать, хотя во время войны он был деканом филологического факультета: «не задвигать, но и не продвигать»); знал и то, что А.П. по возвращении университета из Саратова создал новую ассириологическую группу на Восточном факультете, но что в самом начале этого, 1945-го, года он умер, надорвавшись, таская дрова к себе на пятый этаж. Мне было известно, что в России испокон веку бывал только один ассириолог — сначала М.Н.Никольский, потом В.К.Шилсйко, потом А.П.Рифтин — и что на мне лежит моральное обязательство не только продолжить ассириологию в России, но и создать школу.

В факультетском коридоре я встретил нашего арабиста, красивого В.И.Беляева.

— Виктор Иванович, — сказал я, — вот прошла война, а на факультете та же студенческая толпа, как будто ничего не изменилось.

— Очень много изменилось, — сказал он. — Замученные, изголодавшиеся преподаватели и буйные студенты. Часть из армии, отвыкли от студенческих порядков, часть — довольно неуправляемые девицы.

— Я слышал, — говорю я, — что Александр Павлович создал ассириологическую группу — осталось ли от нес что-нибудь?

— Осталось; две девицы; или, кажется, уже только одна. Да вот я попрошу Сережу Псвзнсра позвать ее.

Сережа Псвзнср, студент-арабист, был одним из немногих выживших моих учеников из блестящего довоенного школьного кружка при Эрмитаже, который я вел. Он побежал в читальный зал и привел очень тощую девочку с длинным подбородком и довольно жидкой прической. Когда она волновалась, она косила одним глазом. Я спросил се:

— Вы ученица Александра Павловича Рифтина?

— Да.

— А где же вы теперь числитесь, когда его больше нет?

— Нигде. Я жду, когда специальность возобновится.

Тогда я схватил ее за руку и потащил через мост в Эрмитаж, в замдирскторский кабинет к Милицс Эдвиновнс Матьс. После блокадного мора в музее было много свободных штатных единиц, и ее зачислили научно-техническим сотрудником (лаборантом). Так была заложена основа моей будущей научной и жизненной школы.