Ещё вчера… - Николай Мельниченко

– Я тебе ничего не скажу! Я тебе ничего не скажу! – повторяет он как заклинание одни и те же слова, пятится к двери и уходит.

В палате ничего не изменилось: незримый колокол пробил для меня одного, развеяв остатки сомнений и надежд. Значит – рак. Значит впереди 10 месяцев агонии с безусловным концом.

Любое лечение рака сокрушает человеческий облик больного и продлевает страдания. Это я уже видел своими глазами еще до войны, когда лечили облучением моего маленького младшего брата Жорика, которого душила саркома… Он был маленький, ничего не понимал, что с ним происходит. Изводились – очень долго и мучительно, – только отец и мама.

Я – большой и все понимаю. Я не буду мучить своих родных и себя долгой агонией. Надо обрубить швартовы бренной жизни, пока есть для этого силы. Решение принято.

Теперь я начинаю жить и чувствовать, как Фучик, приговоренный к казни. Беспорядочные, но яркие, картины прошедшей жизни кружат в голове, как осенний листопад. Под подушкой у меня круглосуточно работает приемник. Внезапно начинаю по-другому понимать музыку: меня просто потрясает какая-то симфония, которую раньше слушал бы как набор звуков…

Независимо от чувств непрерывно решаю чисто практическую задачу: как и чем буду рубить свои швартовы. Косая несколько раз очень близко уже подходила ко мне, но тогда она выбирала внешние орудия убийства. От них я, собравшись с силами, мог как-то уклониться. Теперь моя неотвратимая гибель засела внутри меня. Шансов уклониться от длительной агонии – никаких, кроме ускоренного ухода из жизни. Этот уход, пока есть силы, должен сделать я сам, конечно, – исходя из реальных возможностей. Оружия-то – нет, вешаться – щекотно.

Обращаюсь к Дине:

– Что-то я плохо стал спать, Дина Иосифовна. Не назначите ли мне снотворное?

Дина охотно соглашается, и вечером мне, среди прочих, сестра приносит еще одну небольшую таблетку, предупреждая, что это – снотворное.

– Такая маленькая? Да для моей массы это – что слону дробина!

Сестра согласна. На свой страх и риск добавляет еще одну таблетку, но требует, чтобы завтра я договорился с врачом, и он вписал цифру "2" в мою карточку.

Две таблетки – первый взнос – укладываются в освобожденный от спичек коробок. Мне нужно накопить два полных коробка, на это потребуется время.

Дни и ночи заболевшего болезнью Фучика сливаются в непрерывное бодрствование, иногда прерываемое полусном по десятку минут. И музыка из-под подушки. Даже веселенькие арии и напевы приобретают глубину реквиема…

Время теперь движется двойными толчками в сутки: это две таблетки пополняют мою надежду на избавление. Один коробок уже наполнен, второй – наполовину. Осталось не так много.

Мои усилия не остаются незамеченными. Молодой симпатичный парень, кажется, капитан ВДВ, присаживается на мою кровать:

– Ты что задумал, командир? Ты это зря: надо бороться до конца. У меня положение более безнадежное, и то я намерен терпеть и сражаться!

У капитана редкая и страшная болезнь: медленно, но бесповоротно, перестают работать все до единой мышцы. Я видел такого больного еще в госпитале: это был труп с открытыми глазами. Жена возле него находилась постоянно, выходя только чтобы тихонько повыть в коридоре, вытереть слезы, и возвратиться к мужу бодрой и внимательной. Она кормила и поила его с чайной ложечки, а он благодарил ее только движениями век.

В нашей клинике есть пример "облегченного варианта" и моей болезни. Двадцатилетнему моряку, старшине первой статьи, лихой врач где-то на ТОФе сделал операцию на позвоночнике. Из-за неумения и (или) неосторожности хирург обрезал ему весь пучок нервов к нижней половине тела. Рослый и сильный парень-красавец передвигается теперь на кресле-каталке, еще не представляя всей глубины своей трагедии. Ему сказали, что массаж оживит ноги и все остальное. Без ног люди живут довольно успешно, без "остального" – стают тяжелым бременем для близких на всю оставшуюся жизнь… Сестры разговаривают с моряком бодрыми голосами, оживленно отмечают несуществующие улучшения, и плачут после вывоза кресла-каталки…

Мы долго беседуем с капитаном "за жизнь", которой у нас уже не остается у обоих. Я уважаю его желание стоять до конца, но решение распорядиться остатками своей жизни не меняю: надо уйти пока есть силы для этого. Иначе – я превращусь в скулящее от боли беспомощное животное, и будет это состояние длиться нескончаемо долгие месяцы.

Ах, обмануть меня не трудно:

Я сам обманываться рад!

В будний день в неурочное время у меня вдруг возникает мираж: на кровать подсаживается Эмма и берет меня за руку.

– Ты что придумал??? – грозно вопрошает прекрасный мираж без всяких вступительных аккордов. Обычно видения так и разговаривают: без всяких предисловий. – Нет у тебя никакого рака, нет! Понимаешь? Я разговаривала с начальником клиники, с врачом: ничего у тебя нет! Нет, нет, нет!!!

Я молчу и смотрю в родные глаза, которые постепенно наполняются слезами.

– Ничего, ничего нет, Коленька, Кузенька мой, ты все сам придумал! Ты выздоровеешь, ты будешь здоров, у тебя обычный радикулит, просто – в тяжелой форме! Я разговаривала с Диной: у тебя просто очень запущенная болезнь! Все будет хорошо, ты вылечишься!

Я молча и недоверчиво слушаю эти заклинания дорогого человека, но внутри у меня что-то медленно начинает оттаивать. А вдруг, и в самом деле, я – не простой смертник, а сложный больной?

Стойкий капитан отзывает жену в коридор для беседы. Вскоре Эмма возвращается, отгибает мою подушку и решительно конфискует два спичечных коробка с моим избавлением:

– Забудь и думать об этом!

Мне почему-то не жаль накопленных с таким трудом таблеток, и очень-очень хочется "забыть и думать об этом"…

Моя ненаглядная прорвалась ко мне в будний день, просто разметав стражей. Поводом ее подвига стал сигнал от Володи Волчкова. Он туманно объяснил жене, что мне "плохо", уклонившись от разъяснений за обширным суесловием.

Взгляд из будущего (уже наступил 2007 год!). Если Володя Волчков чуть не погубил меня подтверждением диагноза, то он же и спас, своевременно прислав Эмму. Еще немного, и было бы поздно. Наверное, Дина тогда предполагала тяжелый диагноз, о чем и сказала ему. Дины уже нет в живых, выяснять прошлые подробности у больного Волчкова мне не хочется и не можется… Тем более, что чуть позже Володя помог мне по-настоящему!

Эмме выдают постоянный пропуск, как к "тяжелому". Теперь мы встречаемся почти каждый день. Эмма приходит после работы, кормит меня салатами, помогает всей палате. Палата немного завидует нам, и ждет прихода Эммы тоже с нетерпением.