Немного магии (СИ) - Ахметова Елена

Наверное, мы все это понимали, но Тэрон к концу первой страницы все равно вжимал голову в плечи, словно был в чем-то виноват.

А автор не спешил исправлять впечатление. Текста в принципе оказалось куда меньше, чем хотелось бы: изрядную часть книги занимали иллюстрации — красочные, но для дела совершенно бесполезные, призванные, казалось, только подчеркнуть инаковость эльфов. Но в ней я и так не сомневалась — и, признаться, не видела в ней ничего плохого.

А вот Ксенакис, похоже, всё-таки видел.

Нет, кое в чем я была вынуждена с ним согласиться: бездумная лёгкость, с которой эльфы меняли смертных любовниц, не трудясь обезопасить их от неизбежных последствий, особой симпатии не вызывала даже сейчас — несмотря на то, что теперь люди знали о волшебном народце куда больше. После войны любая девица твердо сознавала, что от эльфа бессмысленно ждать предложения руки и сердца (разве что в буквальном смысле), и что любые нежные чувства, вызванные потусторонней красотой и загадочностью, лучше бы оставить при себе. О, эльфы были верны — слову, клятве, своим женщинам. Но человеческие ценности им казались такими же чуждыми и непонятными, как нам — их восхищение холодным, лишенным перемен и солнечного света Миром-под-Холмами, где невозможно выжить без помощи магии.

Все случаи, когда эльф делал своей избранницей девушку-человека, можно было сосчитать по пальцам, и ни у одной из этих историй не было счастливого конца — с любящей семьёй и вереницей потомков, большим теплым домом и чувством безопасности, уверенности в своем будущем. Ксенакис не поленился описать каждую из сгинувших девушек так трагично и мрачно, что мне даже почудилась в этом какая-то извращённая, исковерканная романтика — того самого сорта, что отвергает спокойный, размеренный быт, полагая ежедневную рутину противоположностью жизни, а драму и надрыв — единственным способом возвыситься над собой.

С возвышением у «счастливых» избранниц, впрочем, тоже как-то не сложилось. В серебряных туманах под Холмами они вскоре затосковали по солнцу и стали чахнуть; эльфы отпускали их повидаться с семьёй, позабыв предупредить, что время под Холмами и в человеческой реальности течет иначе. Избранницы обнаруживали, что прошла не одна сотня лет и их родных давно нет, и до того дружно убивались с горя, что я невольно заподозрила, что это история одной и той же женщины, рассказанная на разные лады.

Правда, одну из возлюбленных эльф всё-таки попытался сберечь, задурманив ей разум и вместо настоящего визита на поверхность явив ей видения живых и здоровых родителей, которые радовались за дочь. Только не учел, что при таком раскладе та захочет снова погостить у них, и попался на повторениях. Заканчивалась история так же невесело, как и прочие, и, видимо, ее-то Ксенакис и полагал примером того, как невинные и хрупкие смертные девушки попадают под чары коварных эльфов и превращаются в марионеток.

Про них Тэрон читал с заметным напряжением на лице. Но главная угроза и в самом деле казалась такой страшной только потому, что была бессовестно вырвана из контекста.

— Итак, — я прикрыла глаза, собираясь с мыслями, но все равно успела заметить, как резко повернулся ко мне Тэрон, — что мы имеем. Господин Ксенакис боялся и не понимал эльфов, а потому посчитал допустимым написать о них книгу в довольно пренебрежительном тоне; впрочем, он жил на пороге войны, и ничего удивительного в его неприязни нет. Насчёт того, что эльфы не делали ничего предосудительного, я размышлять не берусь. Женщин часто забирают из семьи, зная, что они больше никогда не увидятся с родными, но обычно об этом всё-таки предупреждают заранее… впрочем, не суть.

Я вздохнула, стараясь не слишком заметно коситься в сторону Тэрона. То, с какими напряжением и надеждой он смотрел на меня, царапало и задевало до такой степени, что хотелось растерзать весь мир за его глупую несправедливость.

— Судя по тому, что во всех историях, где эльф брал в жены человеческую девушку, он узнавал о ее кончине в тот же миг, какая-то связь и в самом деле существует, — констатировала я, — но она не кажется мне… — я запнулась.

Опасной? Опасной она была однозначно. Правда, скорее для самого Тэрона, чем для меня. Кто знает, что сделает отчим, выяснив, что на моей свадьбе с его протеже может выйти крайне мокрый и весьма неудобный казус? У виконта имелось достаточно возможностей, чтобы обезопасить грядущее мероприятие, и я не хотела об этом даже думать.

Неудобной? Тысячу раз да, но, опять же, для Тэрона. Это не меня выдернуло из постели среди ночи просто потому, что у сокурсника было плохое настроение, а накопители переполнились.

Неподобающей?.. Здесь я вовсе затруднялась ответить.

— Как она ощущается? — вдруг спросила Хемайон, которая до того просто рассматривала иллюстрации, кажется, изрядно заскучав над однообразными историями.

Я развела руками.

— Никак.

А вот Тэрон опустил взгляд и потёр шею, словно опасался по ней получить, и мы дружно повернулись в его сторону. Собраться с мыслями это ему не помогло.

— Я… — он запнулся и взъерошил волосы на затылке, безуспешно пытаясь подобрать слова. С красноречием у него, в отличие от красных ушей, как-то не складывалось. — С тех пор, как проснулся мой дар, я всегда ощущал его как холодок где-то… — ещё одна запинка. — Где-то в животе. Как будто сильно замёрз и никак не можешь согреться, хотя уже спрятался в дом и сидишь у огня.

Я понятливо кивнула. Мой собственный дар тоже будто бы поселился где-то под грудиной и горел там размеренно и ровно, будто свеча в темноте. Особого неудобства это не доставляло — только на первых порах, когда мне казалось, что магия жжется, как огонек свечи, которую поднесли слишком близко к коже. Но со временем я привыкла, как, наверное, волей-неволей привыкали все одаренные.

Почти все.

— Рядом с тобой этот холод пропадает, — беспомощно улыбнулся Тэрон. — Мне снова становится тепло. Я почувствовал это с первого взгляда.

Кровь бросилась мне в лицо. «С первого взгляда» — это звучало не просто неподобающе, это звучало непозволительно, но до того лестно, что я едва не вспыхнула в самом прямом смысле слова.

— Профессор Биант сказал, что я должен был насторожиться ещё тогда, — виновато признался Тэрон, кажется, из чистого упрямства не отводя взгляд. Я из чистого упрямства отвечала тем же, хотя смотреть ему в глаза было невыносимо. — Что настоящие эльфы часто отказываются говорить с одаренными людьми именно поэтому — чувствуют, как их магия отзывается и начинает строить ту самую связь. Из-за этого их долгое время и считали высокомерными и спесивыми, но на самом деле… — он опять запнулся и наконец-то потупился, снова взъерошив волосы на затылке. — Не знаю, правда, что ими двигало: то ли забота о людях, то ли банальное нежелание выстраивать связь с кем попало. В смысле, я не считаю тебя кем попало! — поспешно выпалил он и накрыл ладонью мою руку, придерживающую раскрытую книгу, хотя я ничем не выдавала своего отношения к его подбору слов. — Но те эльфы вполне могли так думать о человеческих магах. А связь… до вчерашнего вечера я ощущал только тепло, как будто после долгой дороги пришел домой и сел к огню. Но потом… знаешь это ощущение, когда из камина вылетает искра, и ты подсознательно понимаешь, что она слишком большая и может поджечь что-нибудь?

Я неуверенно качнула головой. Следить за каминами в обязанности воспитанниц «Серебряного колокольчика» не входило — достаточно было следить за собой. И ничего не поджигать, разумеется.

— Я даже не понял, как оказался в зале накопителей, — сознался Тэрон, — и откуда знал, что делать, — тоже. Но в тебе был огонь, слишком много огня, я это… не то чтобы видел, скорее ощущал… и, кажется, вытянул его из тебя, как это обычно делают накопители, — неуверенно произнес он и, помолчав, добавил: — Было горячо. И холода я не чувствовал до самого утра, хотя и обращался к дару, когда испугался, что подпалит меня самого.

— Накопители вытягивают дар не так, — сообщила я, не подумав, и покраснела. Но идти на попятный было поздно. — От огненных накопителей веет холодом. От тебя — нет, — я осеклась, размышляя, стоит ли упоминать то волшебное умиротворение, которое испытала в тот день, но не могла решиться.