На руинах империи - Брайан Стейвли

Дельта реки Ширван была огромным лабиринтом, треугольником со стороной более пятидесяти миль, переплетенным сотнями тысяч проток, то позволяющих пройти трехмачтовому судну, то извилистых, в полшага шириной и глубиной едва по щиколотку. Здесь невозможно было двигаться по прямой. Солнце, если его было видно, помогало держать курс, но чаще над головой вставали камыши и тростник в два-три человеческих роста, и сквозь них сочился размытый зеленый свет, который лился, казалось, со всех сторон. На редких настоящих островах росли деревья канг, но, если и удавалось найти такое и, взобравшись на него, определиться по солнцу или по звездам, камыши снова смыкались над головой, едва вы спускались вниз.

Рыбаков находили иногда всего в тысяче шагов от Домбанга – так близко, что они должны были видеть дым, ловить душные запахи, слышать отзванивавшие время городские гонги; так близко, что, решись они выбраться из лодки и пойти напрямик по илистым отмелям, вплавь по протокам, могли бы выжить. На это мало кто отваживался. Что ни говори, их воспитывали на историях о стаях квирн, до костей обгладывающих бьющегося пловца; об оторванных крокодилами руках, о пауках и змеях. Каждый знал, как оно бывает: быстрый укол в икру, судорога, боль сведенных и не желающих расслабляться мышц, дрожь и окоченелая неподвижность, слепые глаза, запертый в легких последний вздох. Всем этим опасностям почти каждый предпочитал сомнительную безопасность лодки – звал на помощь, а потом, когда не оставалось сил на крик, ждал и надеялся, медленно теряя надежду по мере того, как зной убивал их день за днем, пока не оставались только шорох камышей и бормочущая на непонятном языке дельта.

«Вот этого, – напомнил себе Рук, направляя лодку в узкую протоку, – хорошо бы избежать».

Конечно, и в дельте были способы найти дорогу. Не будь их, вуо-тоны не прожили бы столько поколений среди камышей. Рук сызмала научился читать речное течение по изгибам струй: узнавать, какая протока разветвляется, а какая сомкнется вокруг него. Ветерок тоже несет подсказки; и блеск рыбьего плавника под водой, и птицы. Кто умел, мог связать воедино все знаки: если синеголовки порхают вот так, значит вылупились мушки бо, а значит, течение ускорится. Отыщешь стремнину, и мир разделится пополам – на запад и восток, потому что, как бы ни вились протоки, быстрая вода, настоящее течение, никогда не петляет. Чем дальше на запад, тем тростник выше и зеленее. А ночью, когда не различить цветов, можно уловить привкус морской соли в речной воде. Искусных путеводителей вуо-тоны почитали почти наравне с самыми яростными бойцами, но проложить путь – не прямой, не с первой попытки, много раз возвращаясь по своим следам, – с островка на островок умел и ребенок.

Первый такой остров Рук нашел без особого труда – возвышение в форме полумесяца, называвшееся у вуо-тонов Крысиным Пиром. Ведущих от него проток он не узнал, но наугад выбрал стремящуюся более или менее к юго-западу и держался ее как мог, пока ему не посчастливилось сквозь сетку тростника заметить кружащего большого коршуна и выйти за ним к западу, к Старому Могильнику. Оттуда широкая протока – такая широкая и медленная, что напоминала скорее длинный пруд, – довела почти до Четырех Перьев. Оттуда…

Он постепенно, как опускаются в холодную ванну, погружался в дельту, отдавался ее гудению и стрекоту, тонул в ее теплом илистом зловонии, в жаркой буро-зеленой дымке. Десять тысяч осколков солнца снова и снова вспыхивали на воде. Он не знал, или знал, да забыл, какую большую часть себя – полжизни – упрятал в деревянный ящик сознания и спихнул его с глаз долой. Удивительно, как быстро все возвращалось – словно сокол на руку хозяина: удар весла, привычка держать равновесие в легком челне, нюх на проходы в стене тростника. Он так долго прожил в городе, что почти поверил в самые буйные враки про дельту, но, конечно, не так все было страшно. Ради Эйры он выжил здесь ребенком, снизал ожерелье из змеиных клыков…

И тут, словно тварь почуяла теплое эхо его гордыни, лодыжки коснулась холодная чешуя. Весло замерло в воздухе. Вода капала с кончика лопасти; капли разгоняли кружки по поверхности, складываясь в дорожку, которая растает задолго до его возвращения.

Рук медленно опустил взгляд на корму, туда, где лежала разрисованная красными и желтыми полосами змея – наполовину уйдя в тень, наполовину обвившись вокруг его ноги.

Хозяйка танцев.

Такое имя дали ей вуо-тоны за то, что ужаленный дергался и корчился в ритме жестокой и беспощадной мелодии. Домбангцы называли змею проще: «двенадцать вздохов». Примерно столько вам оставалось после того, как ядовитые зубы погрузятся в плоть.

Сердце запнулось и неровно забилось снова.

«Эйра, смилуйся…» – безмолвно взмолился он, но остановил себя.

В могуществе богини он не сомневался. Он тысячу раз видел, как любовь преображает человека, делает его сильнее, светлее, лучше. Но здесь, в милях от окраинных лачуг Домбанга, не было подвластных преображению людей. Звери дельты повиновались богам древнее, темнее и кровавее богини любви.

Он всмотрелся в красные глаза обвившей его ногу змеи. Она, верно, заползла на корму – хозяйки танцев лазали не хуже, чем плавали, – привлеченная плеском и движением лодки. Раздвоенный язычок мелькал, пробовал воздух на вкус. Под влажной чешуей переливались мускулы, и неподвижная с виду змея витками поднималась выше, пока ее голова не оказалась почти вровень с лицом Рука и не уставилась на него в упор.

Легкое течение развернуло лодку, стало сносить назад.

Рук медленно, очень медленно разжал пальцы одной руки, сжимавшей весло.

Ребенком он бы только посмеялся над такой змеей. Кем Анх с Ханг Локом носили их, как женщины в Домбанге носят кольца и браслеты, и сам Рук привык играть со змеями: проверял, сумеет ли ухватить за шею, не дав вонзить клыки себе в руку. Он и не догадывался, что такой укус – который жег, точно вшитый под кожу уголек, – другого убил бы. Он так и не понял, что хранило его от действия яда. Теперь, разглядывая остроконечную головку, Рук не мог знать, сохранилась ли защита много лет спустя. Довериться ей было бы безумием, а потому оставался один вопрос: сколько проворства он растерял, полжизни прожив жрецом Эйры?

Тишина дельты грохотала в ушах.

Он смерил расстояние от змеиной головы до своего лица, от своей руки до змеиной головки. Слишком далеко. Если не отвлечь змею, ничего не выйдет.