От Альбиона до Ямайки - Калашников Сергей Александрович

Откуда у нас в доме столько моющих средств? Из-за моего прокола с применением мыла в напалме в качестве загустителя. Может, у кого-то оно что-то и загущает, но не у нас. А закупили его с большим запасом, потому что оптом дешевле. Да и выбирали максимально недорогое, похожее на наше хозяйственное. Зато сразу два ящика.

Контролировать исполнение и проверять доходчивость донесения стратегически важных сведений до населения отправились обе дочери хозяев и хозяйская же крестница. Угроза смертельного поноса оказалась убедительной – не напрасно мы четыре дня подряд умоляли наших арендаторов не умирать по-глупому.

Чтобы сразу стало ясно, докладываю: весной случаи этой болезни унесли несколько жизней и в Ипсвиче, и в окрестных деревнях. Даже в отдельных хуторах были жертвы. Но на землях Корнов никто не заболел.

Вернусь, однако, к дяде. Он заметно моложе нашего папы. Науками, похоже, интересуется всерьез, потому что бойко шпарит на латыни – международном языке нынешних ученых. Посещает все наши уроки, отчего Сонька мгновенно запрягла его вести английскую грамматику. Но на математике и природоведении он молча слушает, временами записывая. Бывает и на работах – в кузнице послушно крутит валки. То есть заменяет пару детских сил. Прорвало его, однако, когда мы отстреливали пушку по схеме «полчаса пальбы в режиме боя». Два-три выстрела в минуту. Пуляли березовыми чурбаками, поскольку нормальных подогнанных снарядов у нас мало, а отрезки бревен ободрали в размер на токарном станке, выбрав длину, чтобы получился вес в канонические четыре фунта.

Беспокоил меня процесс отката – нестабильно он выглядел. Разная длина, торможение от участка к участку меняется с неодинаковой скоростью. Поэтому после десятка выпущенных снарядов мы приподняли заднюю часть орудия, вынув ее из рамы, подставили ведро и открутили пробку.

«Семен Семеныч!» – воскликнула Софочка на чистом русском и хлопнула себя ладошкой по лбу – масло было белесым, что указывало на присутствие в нем мелких пузырьков газа. Думаете, воздуха? Отчасти. То есть это мог быть азот, в то время как кислород в условиях высокой температуры, возникающей при сжатиях, сжег сколько-то масла, образовав водяной пар и углекислый газ, которые во взвешенном состоянии и создали белесое облако, висящее в недавно чистом, как слеза, масле. Так мы в эту не от великого ума возникшую топку еще и подпускали свежего воздуха, отчего процессы окисления проходили в трудноописуемых вариациях, причем неоднородно. Хорошо, что стенки цилиндра и поршня толстые, ведь могло и бабахнуть! Оно, может, и бабахало, замедляя скорость отката. Снаружи-то не видно.

«Флогистон?» – уточнил Эдуард. И тут я сообразил, что в запале и по привычке работать с учениками открыто, вывалил и про кислород, и про водород, и про углерод, помянув заодно и азот. Но если простые деревенские парни восприняли информацию без задних мыслей, то образованный начинающий ученый рассмотрел мои откровения через призму современной ему науки. Пока Софочка оправдывалась, блея невнятно насчет не вполне ясной пока гипотезы, шустрый парнишка – сын молочника – принялся спорить с самим Биллом из Дальних Вязов о том, какой длины свободно перемещающийся поршень нужно вставить внутрь цилиндра откатника, чтобы этот вредный флогистон вместе с безвредным азотом перестали пачкать масло – суть проблемы мои Ломоносовы ухватили влет и сразу принялись генерировать идеи по ее решению. На этот раз попали с первой попытки. Коллектив, прихватив с собой ствол с неотнимающимся от него поршнем, потянулся в кузницу, воплощать возникший на ходу замысел. Как они эту тяжесть уволокли? Как всегда, всем детским садом, опутав веревками. Все сто пятьдесят без малого килограммов.

И тут обратил я внимание на дядю Эдуарда. Он знатно измял и выпачкал свою университетскую мантию, которую продолжает носить с упорством священнослужителя, не вылезающего из сутаны. Даже валки в кузнице крутит в этом неуклюжем балахоне. Однако на этот раз, кажется, он ее дорвал до предела. Он мне чем-то напоминает кузена Бенедикта из «Пятнадцатилетнего капитана». Но до Паганеля категорически не дотягивает. Короче, энтомолог какой-то, еще не определившийся с тем, в какую сторону распространится полнота его компетентности. И вообще мне кажется, что в настоящий момент он более всего изучает племянницу в ее естественной среде обитания. Например, на лекции о простых линейных углеводородах, начиная с це аш четыре и до парафиновых цепочек, дядюшка был очень внимателен.

– Откуда ты знаешь про маленьких невидимых зверьков? – спросил он как-то Софочку за ужином.

– Так голландец Левенгук их видел и всем остальным рассказал, – как всегда в острых ситуациях управление было предоставлено мне без промедления. Мол, выкручивайся, если такой умный!

– Энтони Левенгук! – обрадовался дядюшка. – Да, что-то припоминаю было о нем пару лет назад в Лондоне. Но не все доверяют результатам его наблюдений. А уж чересчур смелые выводы, которые он себе позволяет!.. – в этом месте Эдик академически значительно развел руками.

– Вот не строил бы ты из себя великого ученого, дядюшка, – не удержался я от подколки. – Создан прибор с принципиально новыми свойствами, позволяющими разглядывать предметы с увеличением в сотни раз. С его помощью обнаружены дотоле неведомые объекты, а ты, чем репетовать суждения скептиков, взял бы, да и проверил. Линзы-то давным-давно известны. Есть люди, создающие и подзорные трубы, и телескопы, вот и додумайся, как спроворить микроскоп, да и выясни, врет Левенгук или искренне заблуждается. А вдруг он прав?

После этой отповеди Эдик сделался исключительно сдержанным, потому что папа и мама ни слова не сказали поперек Софочкиных не самых учтивых слов, а Консуэллка еще и язык показала, за что мигом отхватила затрещину от Мэри, сменявшей в это время блюда. Так служанке еще и кивнули благодарно. Вот говорю же – семейка у нас с особенностями.

Глава 18. Боеприпасы

Нетрудно догадаться, что тщательная подготовка к занятиям в школе отнимала у меня массу времени и душевных сил – и в математике, и в природоведении материал пошел уже не самый элементарный, отчего многие дела в мастерских невольно ускользали из виду. Но на третьем году обучения школяры превратились в неплохо соображающих работников, достойных возведения в ранг подмастерья. Кто-то, может, и на мастера бы потянул, имей он побольше силенок, кто-то только на помощника, но толкового. Я в среднем оцениваю. Опять же появились малыши… Но толпа выделила талантливых ребят. Не организаторов, а авантюристов в хорошем смысле слова. Так вот. Один любитель фигурного литья из чугуна принялся отливать ядра с внутренней полостью. В форме для образования этой внутренней полости устанавливал пустотелую керамическую сферу, ножка которой обеспечивала отверстие снаружи внутрь. Этакую колбочку, которая после остывания отливки погибала вместе с горлышком-ножкой, раздавленная силой сжатия чугуна при остывании. После чего ее обломки добивались металлическим штырем и вытряхивались из изделия, а сама сфера вместе с ножкой заменялась новой с другим диаметром и другой длиной ножки. Похожий прием с гибелью части формы мы еще при отливке шестерен прошли. Здесь просто навороты круче.

Этот юный Леонардо да Винчи, хотя имя у него было совсем другое, варьировал толщину стенки чугунной сферы, увеличивая ее до тех пор, пока не убедился – когда размер внутренней полости становится чересчур маленьким, силы уместившегося туда пороха недостаточно для разрыва чугунного шара. Зато сам этот шар о деревянную стенку, имитирующую борт корабля, раскалывается. То есть доказал – на нашем калибре в четыре фунта, который на метрические меры выходит восемьдесят четыре миллиметра, бомбический снаряд не получается. Зато получается из двенадцатифунтового ядра, которое оказывается уже в сто двадцать миллиметров диаметром. То есть, пробив борт и залетев внутрь, бомба взорвется, едва догорит фитиль.

Упомянутый кадр наведался в сарай на верфи и тщательно обмерил жерла хранящихся там орудий с флейта, после чего отлил нужного размера ядро и начинил порохом, вставил фитиль и предложил выпулить его из орудия.