Святослав. Хазария - Валентин Гнатюк

– А я, Овсенушка, не отрок малый, я тысяцкий дружины киевской, сам за себя решаю! – Олеша нахмурился. – Ежели только это тебя волнует, то, считай, нет помех на нашем пути! Я тебя буду так наряжать да лелеять, что не токмо купеческие, а и боярские дочки завидовать станут! Или, может, кто иной взял в полон твоё сердце? – Дружинник наклонился, пристально заглянув девушке в очи.

– Ежели б кто объявился, ты давно бы знал, у нас ведь на Подоле всяк про другого ведает… – торопливо ответила Овсена, опуская очи.

– Это точно! – сразу успокаиваясь, проговорил тысяцкий. – Тогда пойдём! – И он повлёк девушку за руку подальше от хороводов.

Присмиревшая Овсена следовала за ним, и это радовало. Олеша чувствовал, как в его широкой длани слегка подрагивает маленькая, но крепкая девичья рука, и приписывал это волнению Овсены. Ведь если он представит девушку друзьям-сотоварищам по ратному делу, то с этого мига они станут сужеными, и тогда она уже не посмеет отказаться, станет его невестой!

Овсена шла, не чуя земли под собой. Если бы не поддержка Олеши, она бы наверняка уже несколько раз оступилась. Олеша что-то говорил ей ласково и смеялся весело, она что-то отвечала, с удивлением слушая, будто со стороны, свой ставший незнакомым голос. А в висках, как пойманная в силки птица, билась мысль: «Зачем я иду с ним? Не надо мне, вернуться скорее…» Ноги же сами, против воли, несли её к берегу, и сердце колотилось в груди гулко и часто.

На берегу Почайны, где в тихой ночной воде блистали звёзды и плыла ладья Макоши, под раскидистыми дубами собралось довольно много юношей, одетых в праздничные наряды. И только гордая стать да широкая грудь выдавала в них опытных воинов, привычно державшихся за пояс у левого бока, где обычно находится рукоять меча.

Олеша приосанился и, приобняв Овсену, подвёл её к общему кругу.

– Здравы будьте, друзья! – зычно приветствовал он. – Поздравляю со святом Великих Овсеней, счастья вам и богатства!

– Дякуем на добром слове, и вам желаем здравия и добра! Слава Перуну с Даждьбогом!

– Прошу знакомиться – Овсена, дочь кузнеца Молотило, погибшего при обороне Киева от печенегов! – представил Олеша девушку.

Овсена засмущалась и первое время чувствовала себя неловко. Однако уважение, с которым молодые тысяцкие и темники относились к ней, отдавая дань памяти отца, придало ей больше уверенности и помогло справиться с охватившим было волнением.

Все ждали прибытия Святослава.

Наконец послышался стук копыт, и спустя несколько мгновений в круг света, образованный горящим на поляне костром, въехал князь Святослав в сопровождении двух отроков.

Тут сердце Овсены снова забилось так сильно, что она испугалась, – как бы не услышали находящиеся подле. От волнения она на какое-то время даже перестала дышать и замерла, будто степной ховрах-суслик, что настороженно вглядывается в даль.

Святослав, несмотря на вечернюю прохладу, был в одной расшитой белой рубахе, облегающей крутые плечи и грудь, в портах, подтянутых поясом, и мягких сапогах из хорошей кожи. Даже княжеской епанчи – широкого плаща – на нём не было. Напротив, ворот рубахи распахнут, будто для крепкой загорелой шеи в нём оказалось мало места.

– Здорово, друзья! – весело приветствовал он собравшихся, не слезая с коня, и пригладил оселедец на гладко выбритом черепе. – Ну что, все собрались?

Дружный гул был ему ответом.

– Тогда пора ехать на Капище!

И он, пришпорив белоснежного коня, направился в сторону Перуновой горы, сопровождаемый неотлучными отроками. Дружинники – кто пешком, кто на лошадях – поспешили туда же.

Олеша свистнул, и невесть откуда взявшийся отрок подвёл двух оседланных коней.

– Овсенушка, верхом поедем, садись!

Овсена не сразу попала ногой в стремя, и Олеша, улыбнувшись, легко поднял девушку и помог взобраться на спину смирной гнедой лошадки. Сам же легко, как на крыльях, взлетел на круп рвущегося из рук и скалящего зубы хорезмского жеребца.

– Ох и конь у тебя, Олеша, сущий зверь дикий! – воскликнула Овсена.

– Добыча моя боевая! – похвалился тысяцкий. – Добрый конь, хоть и диковат малость. Однако в бою резвостью своей жизнь мне не раз спасал. Ну-ну! – успокаивающе похлопал он коня по крутой шее. Жеребец присмирел, будто и впрямь понял речь хозяина, только прядал ушами да сторожко косил оком на незнакомую девицу.

Вместе с прочими дружинниками они двинулись в ночь, отрок – неслышно – следом. Когда приехали к подножию Перуновой горы, отрок так же быстро помог сойти с коней и, взяв поводья, растворился в темени вместе с лошадьми.

Почти вся гора уже была усеяна народом. Святослав с дружинниками прошёл вперёд к ярко пылавшему Вечному огню, у которого, величественно глядя перед собой, стоял Великий Могун в окружении других кудесников, помощников и служителей. Они также были одеты празднично, а поверх рубах имели ещё козьи душегрейки, мехом внутрь.

Сколько лет минуло с тех пор, как Овсена впервые увидела Могуна на киевском Капище. Тогда отец поднял её на сильных руках, чтобы она могла получше разглядеть Великого Кудесника. С тех пор он нисколько не изменился – ни гордой осанкой, ни ясным всепроникающим взором, ни силой вещего слова.

Никто не требовал тишины. С появлением Святослава у Капища всё затихло само собой, люди замерли в ощущении торжественности момента.

Великий Могун огладил седую как лунь бороду и заговорил сильным и глубоким голосом, умело чередуя высокие и низкие тона так, чтобы речь была слышна людям на склонах Перуновой горы.

– В нынешний праздник Великих Овсеней возблагодарим Богов, Отцов наших небесных и Дедов, за дары щедрые. Восславим Сварога – неизбывный источник Рода божьего, Перуна златокудрого, поливавшего нивы дождями обильными, Даждьбога, подателя всех благ наших. Слава Сварогу!

– Слава! Слава! Слава! – зычно загремело над Киевом, подхваченное привычными к тому голосами Святославовых дружинников.

– Слава Перуну!

– Слава! Слава! Слава! – От дружных возгласов, казалось, ярче взметнулось пламя и пошла рябь по вечерней реке.

– Слава Даждьбогу!

– Слава! Слава! Слава!

– Слава Триглаву Великому русскому! Слава Диду-Дубу-Снопу нашему!

– Слава! Слава! Слава! – И с деревьев, чаще обычного, посыпались осенние листья.

– Слава князю нашему Святославу и его храброй дружине, что вместе с богами славянскими защитили землю Киевскую от хазарских набегов и дали нам возможность собрать добрый урожай и наполнить закрома зерном злачным!

– Слава! Слава! Слава!

– Вечная слава тем, кто полёг под мечами недругов, а ныне пребывает в Сварге пречистой вместе с Богами и Пращурами и глядит сверху на нас: так ли мы живём на земле, по Прави ли сверяем наши деяния, – уже тихо и задумчиво сказал Могун. – Воздадим же им честь и хвалу! И воздадим всем богам нашим, всем Щурам и Пращурам жертву от нового урожая. Да благословят они нашу еду и питьё!

Семеро статных юношей-служителей подошли к Великому Могуну, неся в руках жертвенные сосуды с мёдом, ковши и лукошки, наполненные зерном и разными плодами. Великий Могун, взяв горсть зерна, трижды бросил из неё в жертвенный огонь. Затем три раза плеснул медовой сурицы из сосуда в форме оленя и, взяв от всяких плодов понемногу, также воздал их в жертву, приговаривая:

– Доколе будем чтить Богов и Пращуров, доколе будем с ними в единении делами своими и помыслами, дотоле пребудем в благоденствии и плодами преисполнится земля наша!

Великий Могун помолчал, глядя, как обугливается зерно и пенится, вскипая, душистый мёд, как улетают к ночному небу завитки жертвенного дыма. Огненные блики играли на отрешённых ликах кудесников, стоящих по одну сторону огня, и сосредоточенных обликах княжеских дружинников – по другую. У тех и у других кожа казалась огненно-бронзовой, будто не отражение священного костра легло на них, а неведомый огонь шёл изнутри, излучая свет из тёмных зрачков воинов и волхвов.

Затем началось общее жертвоприношение. Святослав с дружинниками первым подошёл к длинному дощатому столу в стороне от жертвенника и, достав увесистый кожаный мешочек, высыпал на столешницу купу золотых и серебряных монет. Ярко блеснув отражённым огненным светом, выкатилось несколько самоцветных камней. Его примеру последовали темники и прочие военачальники, и скоро на столе выросла целая горка из золота и драгоценностей, тут же прибранная расторопными служителями в Требницу.

На жертвенном камне, источая вкусный мясной дух, лежал зажаренный бык. Великий Могун самолично отрезал лучший кусок и на серебряном блюде подал его Святославу, добавив ковш мёда-сурицы и фрукты.

– Прими, княже, еду сию, освящённую Богами, и вкуси её нынче в честь свята Великих Овсеней, дабы Русь и впредь была тучной и плодовитой!