Последние Романовы - Семен Любош

Хранение наборного шрифта, ручного печатного станка, нескольких брошюр или прокламаций каралось так же беспощадно, как хранение динамита. «Крамола» естественно перешла к динамиту.

И последние годы царствования Александра прошли в этой истребительной борьбе изжившего себя царизма с полной юных сил революцией.

Это была беспримерная борьба.

Нигде революционеры не обнаружили больше героизма и самоотвержения, нигде ни один монарх не метался целые годы, как затравленный зверь. Царь ничего не понимал. Он поверил лукавой камарилье, что революция — это нечто случайное, наносное, что она объясняется недостаточной бдительностью полиции. Он не понял органических корней революции, которую он считал только «крамолой».

Для революционеров в напряжении этой страшной борьбы царь получил какие-то апокалипсические очертания. Это был «зверь из бездны». Гаршинский «Красный цветок», в котором сосредоточилось все зло мира. Надо вырвать, растоптать этот красный цветок — и зло исчезнет.

Никаких возможностей открытой борьбы не было. Борьба шла глухая, подпольная, рылись подкопы и снаряжались мины, падали жертвы.

Когда положение стало совершенно невыносимо, Александр утвердил лорис-меликовскую «диктатуру сердца» и стал склоняться на уступки, даже на подобие конституции.

Но в конституцию Александр не верил, все делалось робко, растерянно и, по обыкновению, слишком поздно.

ГЛАВА 7

Катастрофа

В 1880 году Александр праздновал 25-летие своего царствования.

Нерадостно было это празднование и нерадостны, хотя и значительны, были итоги.

Крестьянам Александр Николаевич хотел дать и свободу, и землю. Но вышло, что крестьяне получили и мало земли, и мало свободы, но зато очень много обязанностей и платежей.

Суд он обещал водворить «скорый, правый, милостивый и равный для всех», кроме писателей и «политических», то есть кроме тех случаев, в которых царь считал себя заинтересованной стороной.

Он дал бы даже свободу печати, если бы у него была уверенность, что печать этой свободой не воспользуется.

Когда печать, которой царь даровал карательную цензуру вместо предварительной, делала попытки подымать свой голос, Александр так же искренно возмущался, как возмутился бы человек, который, подписавшись под письмом обычным «ваш покорный слуга» или «готовый к услугам», узнал, что от него действительно стали требовать услуг.

Россия преобразовывалась стихийно. Выросло малоземелье и безземелье крестьянское, оскудело дворянство. Натуральное хозяйство все более вытеснялось денежным и капиталистическим.

Развивалась промышленность, образовался рабочий и интеллигентский пролетариат, возникли исторические предпосылки социализма, широко размахнулось грюндерство, «чумазый» и «аршинник» превращался в буржуя, но Александр во всем этом плохо разбирался. 14 рангов бюрократии и пышные, хотя и обветшалые, декорации самодержавия закрывали от него живую жизнь. Катков ослеплял его своею нагло-повелительною и требовательною лестью, низкопоклонною дерзостью холопа, сознающего свое влияние на барина.

Валуев усыплял его угодливостью, безграничной приспособленностью ко всему и всегдашнею готовностью на все.

Дмитрий Толстой импонировал царю твердой выдержкой своего мракобесия.

Филарет Московский очень елейно приспособлял и Христа, и христианство, и православие к небесному цвету свято-жандармской идеологии.

Чернышевский пребывал в сибирской тюрьме за то, в чем ни один европейский юрист никак не мог бы отыскать состава преступления.

Когда петербургский градоначальник Трепов подверг гнусному телесному наказанию политического заключенного, Александр отнесся к этому со стоическим спокойствием, и только выстрел Веры Засулич встревожил царя, и он поспешил с визитом к своему раненому другу, и конечно, прослезился. Когда присяжные вынесли Вере Засулич оправдательный приговор, Александр и тут еще не догадался, в чем дело, и только как дитя, сердящееся на пол, о который оно ушиблось, рассердился на суд присяжных и окончательно устроил для всех политических суд скорый, неправый и немилостивый, и явно лицеприятный[6].

После долгого промежутка, через 12 лет после Каракозова, в Одессе расстреляли Ковалевского, а вскоре после этого в той же Одессе повесили Минакова, Чубарова и Дмитрия Лизогуба, в поведении которого ни один культурный судья, конечно, не нашел бы состава преступления.

А там уж пошла та война, которая кончилась для Александра 1 марта 1881 года и стоила слишком больших жертв, потому что в этой борьбе погибло много людей, жизни которых были нужнее и ценнее давно исчерпанной жизни этого императора.

Убийство Александра II вызвало вопли негодования. Это было первое цареубийство, совершенное не по высочайшему повелению и не по наряду из гвардейской казармы. И совершено было оно не людьми привилегированными, которые на цареубийстве строили свои карьеры, а людьми, которые сознательно и заведомо шли на смерть.

4 РАЗДЕЛ

АЛЕКСАНДР III

Император Александр III Александрович

ГЛАВА 1

Утверждение самодержавия

Он не был рожден для царствования. Он был вторым сыном Александра II, но, когда наследник Николай Александровича умер в Ницце в 1865 году, Александр Александрович, которому тогда было двадцать лет, унаследовал и право на всероссийский престол, и право на невесту покойного брата, датскую принцессу Дагмару.

Александр III не получил и того, весьма сокращенного образования, которое полагается наследнику престола. Он остался малограмотным.

В 1866 году, имея 21 год от роду и уже собираясь жениться, он писал по-русски так, что даже Кутейкин от Митрофанушки требовал бы большего.

Занося в свою записную книжку свои впечатления после покушения Каракозова, Александр Александрович пишет, изображая встречу отца в Зимнем дворце:

«Прием был великолепный, ура сильнейший».

«Потом призвали мужика, который спас. Папа его поцеловал, и сделал его дворянином. Опять страшнейший ура».

Здесь у этого взрослого мужчины интересен не только этот «сильнейший ура», но и самый стиль гимназиста младших классов.

Говоря о молебне, который был отслужен «самим митрополитом» в Летнем саду, Александр отмечает: «Где стреляли на папа».

Отмечая посещение на радостях французской оперетки «La belle Hélène», наследник заносит в свой дневник:

«Было очень весело и музыка примилая Офенбаха».

Во время молебствия — повествует тот же дневник:

«собор пыл полон народу и кругом можно было тоже насилу проехать».

Прошло еще 13 лет, Александру Александровичу было уже 34 года, он был уже отцом семейства, имея четырех детей («…кому ума недоставало»), но русской грамоты он все-таки не одолел.

По поводу нового покушения Соловьева наследник заносит в свой дневник за 1879 год, что он, узнав о покушении, «поскакал в Зимний дворец обнять и поздравить пáпа от