Брайтонский леденец - Грэм Грин

У бара «Норфолк», возле тротуара, словно две парные кровати, стояли два ярко-красных гоночных автомобиля; Малыш машинально скользнул по ним взглядом, но вид их непроизвольно запечатлелся у него в мозгу, и в нем шевельнулась зависть.

Кафе Сноу было почти пусто. Он сел за тот столик, где когда-то сидел Спайсер, но к нему подошла не Роз. Его заказ приняла незнакомая девушка. Он неловко спросил:

– А Роз нет?

– Она занята.

– Можно ее видеть?

– Она с кем-то беседует в своей комнате. Вам туда нельзя. Придется подождать.

Малыш положил на стол полкроны.

– А где ее комната?

Девушка заколебалась.

– Управляющая просто взбесится.

– А где управляющая"?

– Ушла.

Малыш положил на стол еще полкроны.

– Идите через служебный ход, – сказала девушка, – и прямо поднимитесь по лестнице. Хотя у нее там какая-то женщина…

Он услышал голос той женщины прежде, чем поднялся до конца лестницы. Она говорила:

– Я убеждаю тебя, желая тебе лишь добра…

Но услышать ответ Роз он смог, только напрягая слух:

– Оставьте меня в покое, почему вы не хотите оставить меня в покое?

– Каждый здравомыслящий человек поступил бы так же на моем месте.

Теперь Малыш мог заглянуть в комнату с верхней площадки лестницы, хотя массивная спина, широкое платье, квадратные бедра женщины почти заслоняли от него Роз, которая стояла у стены в позе, выражавшей угрюмый вызов. Маленькая и худенькая, в своем черном бумажном платье и белом переднике, с покрасневшими, но сухими глазами, испуганная, решительная и мужественная, она представляла какой-то странный контраст с Айдой, словно человечек в котелке, которого владелец балагана на ярмарке заставляет вызывать на борьбу силача.

– Оставьте меня наконец в покое, – повторила она.

Это были Нелсон-Плейс и Мэнор-стрит; они столкнулись здесь, в комнате служанки; на мгновение неприязнь исчезла, и он почувствовал неясную тоску. Он понял, что Роз неотделима от его жизни, как комната или стул: она была чем-то, что дополняло его. Он подумал: «А она крепче Спайсера». Даже самое скверное в нем нуждалось в ней: ведь и он не мог обойтись без добра.

– Чем это вы расстраиваете мою девушку? – тихо сказал он, и этот вопрос прозвучал для него неожиданно приятно, как утонченная жестокость. В конце концов, хоть он и метил выше Роз, у него было то утешение, что она не могла спуститься ниже его. Так он стоял, ухмыляясь, когда женщина обернулась. Между стременем и землей… Он уже убедился в несостоятельности этого утешения; в конце концов, если бы к нему привязалась какая-нибудь бесстыдная рыжая шлюха, из тех, что он видел в «Космополитене», его торжество было бы неполным. Он усмехнулся им обеим; тоску его прогнал порыв окрашенной грустью чувственности. Она – праведница – он убедился в этом, – а он – погибшая душа; они созданы друг для друга.

– Оставьте ее в покое, – сказала женщина. – Я все о вас знаю. – Она словно попала в чужую страну; типичная англичанка за границей. У нее даже не было с собой разговорника. Она была так же далека от них обоих, как от ада… или от рая. Добро и зло жили в одной стране, говорили на одном языке, ходили вместе, как друзья, вместе наслаждались, подавали друг другу руку здесь, у железной кровати. – Вы же не хотите идти против Добра, Роз? – умоляюще спросила она.

– Оставьте нас в покое, – опять прошептала Роз.

– Ты хорошая девочка, Роз. И у тебя с ним нет ничего общего.

– Вы ровно ничего не понимаете.

Сейчас ей оставалось только пригрозить, уходя.

– Я не отступлюсь от вас так просто. У меня есть друзья.

Малыш с удивлением посмотрел ей вслед.

– Что за черт! Кто она такая?

– Не знаю, – ответила Роз.

– Я ее раньше никогда не видел. – В нем вспыхнуло смутное воспоминание и сразу же исчезло. – Что ей нужно?

– Не знаю.

– Ты хорошая девочка, Роз, – сказал Малыш, схватив пальцами ее маленькую, костлявую руку.

Она покачала головой.

– Я дурная. Я хочу быть дурной, – умоляюще сказала Роз, – если она хорошая, а ты…

– Ты всегда будешь только хорошей. Некоторым это может не понравиться, а мне наплевать, что они подумают.

– Я все для тебя сделаю. Скажи мне, что нужно сделать. Я не хочу быть такой, как она.

– Тут важно не то, что ты делаешь, – ответил Малыш, – а то, что ты думаешь. У меня это в крови, – хвастливо продолжал он. – Наверное, когда меня крестили, святая вода не подействовала. Я никак не мог криком изгнать из себя дьявола.

– А она-то хорошая? – нерешительно спросила Роз, боясь высказать свое мнение.

– Она? – Малыш засмеялся. – Она просто ничто.

– Нам нельзя здесь оставаться, – сказала Роз. – А как было бы хорошо. – Она посмотрела вокруг: на плохую подделку офорта «Победа» Ван Тромпа, на три железные кровати, два зеркала, единственный комод, пучки светло-розовых цветов на обоях, как будто здесь она чувствовала себя безопаснее, чем на улице, в этот ветреный летний вечер. – У нас красивая комната. – Она желала бы разделить ее с ним, пока у него не будет домашнего очага для них обоих.

– Хотела бы ты уйти с этого места?

– От Сноу? Ну нет, это хорошее место. Я не хотела бы служить нигде, кроме как у Сноу.

– А если ты выйдешь за меня замуж?

– Нам слишком мало лет.

– Это можно устроить. Есть кое-какие способы. – Он отпустил ее руку и принял беспечный вид. – Если бы ты захотела. Я ничего не имею против.

– Я-то хотела бы. Но нам ни за что не разрешат.

– В церкви нельзя, – беззаботно объяснил он. – Во всяком случае, сначала. Там могут быть затруднения. Ты боишься?

– Нет, не боюсь. Но разве нам разрешат?

– Мой адвокат как-нибудь устроит.

– А у тебя есть адвокат?

– Конечно, есть.

– Это звучит… важно… как будто ты уже взрослый.

– Мужчина не может вести свои дела без адвоката.

Она сказала:

– Я никогда не думала, что это будет здесь.

– Что?

– Что мне сделают предложение здесь. Я думала… в кино или, может быть, вечером на набережной. Но так лучше, – добавила она, переводя взгляд с «Победы» Ван Тромпа на оба зеркала. Она отошла от стены и подняла к нему лицо; он знал, чего она от него ожидает, и с легким отвращением посмотрел на ее полуоткрытый рот. Суббота, одиннадцать часов вечера, извечные забавы… Он прижал свои твердые пуританские губы к ее губам и опять ощутил сладковатый запах человеческой кожи. Он предпочел бы вкус пудры Коти, или несмывающейся губной помады, или другой косметики. Он закрыл глаза, а когда снова открыл их, увидел, что она, как слепая девушка, ждет новой милостыни. Его поразило, что она не способна заметить его отвращение.

– Ты знаешь, что это значит? – спросила она.

– Что?

– Это значит, что я никогда не предам тебя, никогда, никогда, никогда.

Она принадлежала ему, как комната или стул; Малыш заставил себя улыбнуться ее растерянному, как у слепой, личику; он улыбнулся смущенно, с неясным чувством стыда.

5

Все обошлось как нельзя лучше – материалы дознания даже не попали на газетные стенды, никого не допрашивали. Малыш возвращался пешком вместе с Дэллоу, он мог бы чувствовать себя победителем.

– Хорошо, что Кьюбит не знает, как все было, он не очень-то надежный, – заметил Малыш.

– А Кьюбит ничего и не узнает. Друитт пикнуть побоится, а я, как тебе известно, не из болтливых, Пинки.

– Мне все кажется, Дэллоу, что за нами следят.

Дэллоу осмотрелся.

– Никого. Я знаю в Брайтоне каждого шпика.

– Женщины не видно?

– Нет. На кого это ты думаешь?

– Сам не знаю.

Вдоль края тротуара двигались слепые музыканты. В ярком свете дня они шаркали подошвами, нащупывая дорогу, лица у них покрылись испариной. Малыш двинулся по мостовой им наперерез; они играли что-то заунывное и жалобное, вероятно, один из псалмов о тяготах жизни; это звучало, как глас, предвещающий несчастье в минуту победы. Малыш подошел к поводырю и оттолкнул его в сторону, тихо обругав; и все музыканты, услышав, что их поводырь отошел, тоже неловко сделали шаг назад, прямо на мостовую. Там они остановились в замешательстве, как баркасы, попавшие в штиль в суровом и безбрежном Атлантическом океане; только когда Малыш миновал их, они успокоились и стали бочком взбираться назад, ощупывая край тротуара.

– Что это на тебя нашло, Пинки? – неодобрительно спросил Дэллоу. – Ведь они же слепые.

– Зачем это я буду уступать дорогу всякому нищему? – Но он сначала не заметил, что они слепые, и устыдился своего поступка. Получалось так, как будто его слишком далеко понесло на пути, по которому он хотел пройти только определенное расстояние. Он остановился, прислонившись к парапету набережной; будничная толпа спешила мимо, палящее солнце постепенно опускалось к горизонту.

– Что у тебя на уме, Пинки?

– Подумать только о всей этой заварухе с Хейлом. Он-то получил по заслугам, но знай я, как все это обернется, может, и оставил бы его в живых. Может, и не стоило его убивать. Этот паршивый репортеришка играл на руку Коллеони, из-за него и Кайта пришили. Кто станет переживать за него? – Вдруг он оглянулся через плечо. – Где я раньше видел этого типа?