Паводок - Юнни Халберг

— Ребенок у меня будет.

Я не сводил глаз с грязного стакана.

— Ну зачем тебе это вранье?

— Не вру я. У меня будет ребенок.

Я скрестил руки на груди.

— Неужто не видишь?

Она была бледная, но уже не пухленькая, наоборот, вроде как постройнела.

— С каких это пор беременные женщины начали худеть?

Сив положила руку себе на живот. Впалый, между прочим.

— Он тут, под моей ладонью. Можешь с моим врачом поговорить.

Слышать дальше мне было неинтересно. Я знал, она и под дверью у меня стояла и даже как-то раз таскалась за мной в Хёугволл на концерт, хотела снова влезть в мою жизнь. Но это уж слишком. Такие приемы использовать нельзя.

— Ладно. Ты ждешь ребенка. И у него есть отец. Если тебе требуется помощь, я готов, только ничего личного. Денег дам, и всё.

Она отпрянула, будто ей в лицо выплеснули ведро воды.

— Ты что, не понимаешь? Ребенок твой.

Секунду-другую я смотрел на страницу журнала, потом сказал:

— У меня встреча через несколько минут.

— Отец ребенка — ты, Стейн Уве.

Я отмахнулся.

— Мне пора.

Сив шагнула к двери, плотно ее закрыла.

— Помнишь последний вечер?

Я подобрал с полу несколько книжек, поставил их на стеллаж, замурлыкал какой-то мотивчик.

— Я не предохранялась.

— Мне надо идти!

Я подошел к окну. Мимо спешил народ, какой-то автомобиль сигналил другому, который почему-то не трогался с места. Казалось, все это происходит не за окном, а на экране. Снаружи был другой мир, где люди думали и говорили совершенно непонятные мне вещи. Понимал я только одно: их не мучают заботы и тревоги. У них все хорошо.

Она попросила меня сесть, сказала, что поговорить все-таки нужно, хочу я этого или нет, и что я не могу делать вид, будто ее не существует, — ведь я отец ее ребенка. И она знает: все, что мы пережили вместе, не умерло, но она не рассчитывает, что будет как раньше, вряд ли это возможно.

— Понятно, почему Финн так заспешил с отъездом из города, — сказал я.

— Что? — Она вскочила.

— Почему бы тебе разок не пойти со своими проблемами к тому, по чьей милости они возникли? Ты спала с Финном, а не со мной. И забеременела от него, а не от меня. А он поджал хвост и бросил тебя в беде. Так куда ты пойдешь?

— Он уехал, потому что я ушла от него.

— Ты никогда ни от кого не уходила, — засмеялся я.

Сив бросилась на меня с кулаками — лупила, кричала, шипела. А когда опомнилась, посмотрела на меня так, будто не может взять в толк, с кем имеет дело. Она оцарапала мне щеку, и я стер кровь тыльной стороной руки. Мне вспомнились слова другой женщины. Она говорила, что лицо у меня прямо каменное какое-то, ей редко доводилось встречать людей, у которых на лице невозможно прочесть ни мыслей, ни чувств. И ведь я не то чтобы холодный, нет, здесь что-то другое, но что именно — она не понимает. Я вдруг сообразил, что все прожитые вместе годы воспринимал Сив как должное. Она постоянно менялась, не преднамеренно и не обдуманно, так выходило само собой, помимо ее воли. У нее все было на поверхности. Это и ввело меня в заблуждение. Я думал, она вправду такая, какой я ее вижу.

Я подошел к ней. Скользнул взглядом по волосам. Раньше они были густые, теперь слегка поредели. Я был совершенно спокоен, словно все вдруг открылось мне как на ладони.

Стиснул ее руку, обозвал шлюхой.

Она взяла со стула свою сумку. Постояла, глядя на обручальное кольцо, которое, как я только сейчас заметил, опять надела, потом сдернула его с пальца и процедила:

— Надеюсь, ты так и сгинешь в одиночестве.

Я слышал, как она выбежала из магазина. Медленно прошел к двери, напряг слух. Тишина. Я вернулся к столу, поглядел на стакан с этой дрянью, думая, что и на сей раз все пошло наперекосяк, совершенно не так, как мне хотелось. Будто кто-то другой встревал в мои дела и направлял их, куда не надо. Вот и теперь она оказалась страдалицей. А кто крутил роман с лучшим другом собственного мужа? Кто так униженно просил за себя? Кто так беззастенчиво врал?

Вошла Катрин.

— Я хочу побыть один. Чувствую себя паршиво.

Катрин посмотрела на меня.

— Грета Йёрстад звонила.

— Грета Йёрстад, — повторил я.

— Наверняка по поводу Нины. Сказала, что дело важное.

Так бы и разнес в клочья эту комнатушку. Все эти умные книжки, которыми моя сестрица бесконечно дорожит, рядами стояли на полках и потешались надо мной. Я стиснул голову ладонями.

— Плохо мне.

Катрин взяла со стола стакан и властным голосом позвала:

— Рут!

Та пришаркала в подсобку, квакнула:

— Да, барышня?

Катрин показала на сгусток мокроты.

— Чтоб больше ты к этому стакану не прикасалась. Он мой. Понятно?

Я взял ее чемодан, отнес его к машине, открыл Нине дверцу. Она села. Я вернулся к калитке. Грета смотрела на меня страдальческим и благодарным взглядом. Я спросил, долго ли она намерена так жить.

— Пока неприятности с Робертом не кончатся, — ответила она.

Она потопталась у калитки, потом сообщила, что нынче в обед перевела Йёрстад на Хуго, а Роберт разорался и расколотил зеркало. Бедный мальчик, пробормотала она, будто потеряла его при трагических обстоятельствах. Судя по всему, ей тоже хотелось уехать на Клоккервейен и спрятаться там. Надо отвечать за свои поступки, сказал я, сама ведь решила передать усадьбу Хуго, помешать тебе в этом никто не мог, и меньше всего Роберт. Я вернулся к машине, сел за руль. Нина рылась в моих компакт-дисках. Да, братишка не иначе как перепутал ее с боксерской грушей, вид у девчонки жутковатый.

— Он попросил у тебя прощения? — поинтересовался я.

— Прощения? Роберт?

— Но ведь так нельзя!

— Почему нельзя-то?

Мы ехали по Нурдре-гате.

Нина искоса взглянула на меня и стала тихонько подпевать музыке.

— Классный мотивчик! — Она принялась насвистывать припев. Потом улыбнулась, отчего из подсохшей было ранки на верхней губе снова потекла кровь.

Я достал из бардачка бумажный платок, подал ей. Она прижала платок ко рту. А я как наяву увидел перед собой Роберта: голый по пояс, он кулаками мутузит ее в хёугерском подвале. История вроде как с собакой Трёгстада. Концы с концами не сходятся. Ну, вот и добрались. Клоккервейен. Я зарулил во двор, вытащил из машины багаж. Нина села на траву возле ограды, глядя на Квенну. Всё сплошь затоплено. Лодки сновали туда-сюда меж крышами сеновалов, сараев и односемейных домиков. Какой-то мужик в оранжевой робе — крохотная фигурка далеко внизу, — стоя в лодке, уговаривал собаку спрыгнуть к нему с крыши. Нина смотрела на реку, на мусор, на обломки в воде. Я спросил, о чем она думает.

— Ты терял сознание в воде? Что ты тогда чувствовал? Покой?

— Почему ты спрашиваешь?

— Да так, интересно. — Она покраснела.

Сколько раз я слыхал такие вопросы. Не первый год жил и работал в этом городе, заходил в дома, разговаривал с девчонками и парнями. Родители и учителя глаза бы вытаращили, если б дознались, что за фантазии роятся в голове какой-нибудь маленькой толстушки в черном платьице, от которой словечка не дождешься. А я с ребятами разговаривал, да и кое-кто из психологов был не прочь нарушить врачебную тайну. Нина, конечно, другая, и все-таки что-то в ней напоминало мне об этих юных сумасбродках, взахлеб рассуждающих о смерти и сатане. Я сходил на кухню за бумажной салфеткой, присел подле Нины на корточки и стал стирать кровь с ее рта. Она сложила губы трубочкой. Ну вот, готово. Она облизнула свой шрам, потом спросила:

— Как ты меня находишь?

— Ты очень симпатичная.

— На самом деле ты так не думаешь.

— С чего ты взяла?

— Ты же никак этого не показываешь.

— А надо?

— Конечно!

Она положила руку мне на колено, смерила меня взглядом, явно стараясь представить себе, что сейчас будет, что она скажет.

— По-моему, тебе надо немножко отдохнуть, — сказал я.

Нина подняла голову. Встала и пошла в дом. Я за ней. В комнате она подхватила с полу чемодан, бросила на кровать, открыла. Он был битком набит растрепанными книжками, теми драматическими опусами, которые я последние два года привозил из «Книголюба». Она взяла одну из книжек, легла на кровать и стала читать. Я пошел к себе в спальню, открыл платяной шкаф, разыскал там пластиковую корзинку со снотворными таблетками и собрилом. Потом поставил на кухне чайник. Достал сковородку, вытащил из холодильника яйца, молоко, ветчину, зеленый лук. Приготовил все для омлета, налил в фарфоровый чайник кипятку, опустил туда два пакетика «Липтона». Намазал несколько хрустящих хлебцев апельсиновым джемом и мягким сыром. Наполнил большой стакан молоком. Поставил сахарницу и молоко на поднос, запек омлет, положив сверху тонкие ломтики сыру. Вынул из чайника пакетики с заваркой и, водрузив его и все остальное на поднос, двинулся с этим добром в гостевую комнату. На полдороге остановился, пристроил поднос на полу, зашел в ванную, пустил горячую воду и, подхватив поднос, продолжил путь. У двери гостевой комнаты на секунду-другую замер, прислушиваясь. Все тихо. Может, она уснула? Что ж, тогда я просто оставлю поднос на столике. А сам пойду в гостиную, почитаю немножко, приберусь, покрашу шкаф изнутри. Вообще-то надо связаться с Педагогико-психологической службой или с Детской психиатрической поликлиникой, но не сейчас, пускай она отдохнет, успокоится, потом я поговорю с ней, послушаю, что она расскажет о случившемся. То, что Роберт избил свою младшую сестру, уже не казалось немыслимым. Я тихонько отворил дверь и вошел в полутемную комнату. Нина спала, ничком лежа на постели. Я поставил поднос, сел на край кровати и заметил у нее в зубах какое-то украшение. Одна рука засунута в трусы. С губ слетают невнятные тихие звуки. Зад ритмично двигается.