Паводок - Юнни Халберг

— А зачем вы сюда-то явились? — спросил я.

— Зачем явился? — повторил он и опять обернулся к монголоидам. — Он наверняка хочет, чтобы я ушел. Так мне уйти?

— Да-а-а, — промычала одна из девчонок.

— Не-е-ет! — крикнул невысокий парнишка.

Хьерстад опять воззрился на меня.

— Ярлыки любите навешивать, да? Решили отнять у тех, кто живет в «Брейдаблике», всю порядочность и человечность? Навредить им хотите? — Он жестом обвел подростков. — Кой-чего вы явно недопонимаете. Они не животные. Они люди. Посмотри на них — это люди, а не звери и не вещи. Они не дадут топтать себя ногами. — Он стукнул свернутой газетой по ладони.

Девчонка вдруг завыла. Остальные уставились на нее, переминаясь с ноги на ногу, похоже, и сами вот-вот завоют. Девчонка, запрокинув голову, голосила: «У-у-у-о-о-у-у…» Хьерстад обнял ее за плечи, но она не унималась. Черт, просто невероятно.

— Видите, что вы наделали? — воскликнул Хьерстад.

Он тихонько покачивал девчонку, и мало-помалу она утихла, закрыла рот, опустила голову, глядя в траву. Я уверен, Хьерстад заранее велел ей устроить этот спектакль, но это не имело значения, ведь я пока не выяснил, зачем они явились. Так я и сказал. Хьерстад оставил девчонку, опять подошел ко мне и взмахнул газетой.

— Что это, по-вашему, а?

— Сегодняшний номер «Курьера», — ответил я.

Он сунул мне газету.

— Откройте семнадцатую страницу.

На первой полосе красовалась большущая фотография Стейна Уве Санна: скосив глаза, он обнимал за плечи какую-то молодую особу с лошадиными зубами. Он спас в Рёлдале утопающего, о чем и сообщалось в хвалебных выражениях. «Местный полицейский рисковал жизнью». Я быстро перелистал газету, открыл семнадцатую страницу — читательские письма.

В последнее время старожилы Нурдре-гате весьма раздосадованы тем, что происходит в этом некогда вполне респектабельном районе города Мелхуса. Раньше здесь кипела жизнь — веломастерская, цветочный магазин, химчистка, уютный пансионат, пожарная часть, игровая площадка, где, весело смеясь, играла детвора, — теперь же улица превратилась в унылое, пустынное пространство, где никому из старожилов совершенно не хочется находиться. Причину такого положения обходили молчанием, по крайней мере до сих пор. Пришло время наконец прямо сказать обо всем. Мы, знакомые с этой улицей в ее лучшие времена, хорошо знаем, что все изменилось к худшему после того, как в старом ленсманском доме по Нурдре-гате, 47, разместили интернат «Брейдаблик». Случилось это шесть лет назад, и за шесть лет обитатели данного учреждения полностью завладели всей улицей. Уютная спокойная атмосфера давно сменилась жуткими воплями интернатских, и дети, которые раньше могли свободно гулять по округе, теперь изо дня в день прячутся по домам, напуганные неадекватным, а то и угрожающим поведением неполноценных подростков. Одно дело, когда по соседству живут один или двое таких, и совсем другое — когда их два десятка. Словом, пора навести здесь порядок, чтобы старожилы вновь могли обрести приятную атмосферу и покой, какими некогда отличались будни этой достойной городской улицы.

Я сложил газету. Они стояли вокруг, таращились на меня. Один утирал сопли. Девчонка жевала верхнюю губу. Маленький парнишка топтался в траве, урча как моторчик.

— Я вижу это впервые.

Хьерстад обернулся к подросткам.

— Хотел бы я знать, где находится автор этого опуса! Может, его написало привидение? Мираж? Фата-моргана?

— Ага, привидение! — взвизгнула девчонка.

— Мы подадим в суд, — сказал Хьерстад. Он словно нажал на кнопку: пять-шесть подростков сразу зашумели.

— Правильно. Подавайте в суд, — согласился я.

— Это не шутка. Мы вчиним вам иск.

— Вчиняйте, и немедля.

Хьерстад завращал глазами.

— Как вы себя ведете! — крикнул он.

Я вернулся к крыльцу, одним прыжком одолел лестницу, громко хлопнул дверью и бегом рванул в уборную.

Через четверть часа я поднялся на второй этаж, постучал к матери. Тишина. Я постучал еще раз, подергал дверь. Заперто. На ступеньках появилась Бетти.

— Впусти меня, — сказал я.

— Нет, — пискнула мамаша из комнаты.

— Тут кое-кто заходил. Знаешь кто?

— Я честно выразила определенное мнение, — ответила она.

— Нельзя так грубо нападать через газету на монголоидов. Все с ними носятся как с писаной торбой, коммуна на них не надышится. С тем же успехом ты могла бы написать, что Бундевик[12] изнасиловал целый детский сад.

Одно дело, что она накатала это письмо, и совсем другое — что редакция «Курьера» его напечатала. Я знал тамошних сотрудников и понимал, что никакой ошибки тут нет. Они сидели себе по кабинетам и опять животы надрывали от смеха.

— Я не уйду, пока ты не отопрешь, — сказал я.

Прошло с полминуты. Потом скрежетнул замок. Я распахнул дверь и обнаружил, что заперлась она еще по одной причине. Нинина кровать была не тронута. Чемоданчик, который я тащил всю дорогу, исчез.

— Где она? — спросил я.

Мать глядела во двор.

— Ей нужно побыть в другом месте, пока все не утрясется.

— Ты ее отослала?

— Она сама так решила.

— И где же она?

Мамаша опять уставилась в окно. Наверно, высматривала, не возвращается ли Хуго.

— Она просила никому не говорить.

— Вранье. Она ни капельки меня не боится.

Я шагнул к ней. Она попятилась.

— Кого ты подыскала? Мужика?

Она нетерпеливо поглядывала на подъездную дорожку.

— К кому ты ее отправила?

— Нина в хороших руках, можешь не сомневаться, — прошептала она, с трудом расклеив пересохшие губы.

Я смотрел на нее, на черные с проседью волосы, на рот, подведенный ржаво-красной помадой, на строгую блузку и клетчатую юбку. А глаза, они стали совсем как у бабушки, я помнил, как они иной раз сверкали. Мамаша так не умела. Не в ее это духе. Ее вспышки были наигранны, она использовала их как рычаг, чтобы добиваться своего. Я был не в силах смотреть в бездонную яму недоразумений. Кивком показал на кровать, велел ей сесть. Она покорно метнулась туда.

— Выпороть бы тебя прилюдно. Жаль, запрещено это теперь. Попробуем по-другому. Который час, Бетти?

— Четверть десятого.

— Отлично, — сказал я. — Сейчас я сяду и напишу извинение, а потом отнесу его в «Курьер» и добьюсь, чтобы оно завтра же было напечатано. После этого я вернусь сюда, и к тому времени Нина должна быть здесь. До половины одиннадцатого изволь привезти ее сюда. И мы втроем потолкуем. Надо кое в чем разобраться, внести ясность. Поговорим начистоту. Ты все поняла?

Мамаша сплела ладони и глядела в пространство.

— Ты забыл, что девчонка делала за обедом? — сказала она.

Я бросил взгляд во двор. Тросет и Юнни метали тарелки. Юнни освоил эту игру, где требовалось всего лишь легкое движение запястьем.

— Тогда я сам за ней съезжу.

Мамаша поджала губы.

— Ну что мне делать? Я должна думать обо всех. А обо мне хоть кто-нибудь думает?

Я схватил ее за плечо, встряхнул и рявкнул:

— У кого она?

Мамаша мотала головой.

— Роберт! — пискнула Бетти у меня за спиной.

— Говори, у кого она, черт возьми!

Мамаша все мотала головой, и внезапно от ее лица что-то отвалилось. Я отпустил ее. На полу у меня под ногами лежали накладные ресницы. Мать присела на корточки, подобрала ресницы, встала и уковыляла вон из комнаты.

Утренняя летучка кончилась, газетчики отправились собирать материал. В редакции я застал одного-единственного человека, секретаря редакции. Он сидел за письменным столом, а звали его Одд М. Мартинсен. У этого Одда М. Мартинсена румяная физиономия, прокуренные усы и рыбьи глаза. Он страдал каким-то мышечным заболеванием, и руки у него тряслись. Мартинсен был тут не из худших, но слабак. Он надел очки, взял у меня бумагу, прочел.

— Завтра пустим в номер. Сожалею. Зря мы это напечатали.

— Неужели вам недостает добропорядочности защитить людей от них самих? — сказал я.

Дверь редакции распахнулась настежь, мужчина лет сорока протопал к одному из кабинетов, рванул дверь и бросился в глубь комнаты к зазвонившему телефону. Речь шла о каких-то ословских политиках, которые приедут осматривать масштабы разрушений. Мартинсен пытался заодно следить за ходом того разговора.

— Вчера вечером дежурил временный сотрудник. Новичок. Недоразумение вышло с этой публикацией. Я с ним поговорю.

— Нет. Я сам с ним поговорю.

Мартинсен побагровел. Будто бегом поднимался по лестницам высоченного дома.

— Он в отъезде. Увы, народу у нас не хватает из-за паводка. Ни на что другое времени не остается.