Сибирской дальней стороной. Дневник охранника БАМа, 1935-1936 - Иван Чистяков

19 [мая]

Больной весь. Грудь ноет, ни согнуться, ни вздохнуть, по признакам — плеврит. Любители военной службы гонятся даже за бамовскими чинами. Нацепят шпалы и ходят да мнят себя выше всех и вся. Довольны и горды. Подкатился Голодняк. Как уволиться? Тоже, наверное, осведом. Ну да я, думаю, не проговорюсь, что я соображаю об увольнении. Рвут стрелков на части, иду к комполиту, показывая наряд. Ни черта в нем не разбирается.

20 [мая]

Зеленый луг весь в цветах! Весь в цветах!! Денек летний. Свод неба синь и глубок. На сизом от дымки фоне сопок зеленой лентой дорога. Жаворонки с невидимой высоты льют трели. Воздух спокоен и чист, только мухи своим жужжанием нарушают его тишину. Белым парусом на горизонте, кажется стена хаты. Дым костра, не колышась, поднимается кверху и тает, пропадая. А цветы — желтые, лиловые, голубые, темно-пунцовые. Цветы рады солнцу. Птицы рады солнцу. Рады солнцу коровы, вытягивая шеи, лениво помахивают хвостами. Пес пастуха раскинулся, жмурясь, язык набок. В стороне на ж. д. работают путеармейцы. Одного взгляда достаточно, чтобы пробудить в себе ненависть к стройке. Сразу чувствуется твоя никчемность здесь и пустота жизни. Тревожит тишину тяжелый вздох паровоза и протяжный гудок. Напрашивается мысль, да так и есть на самом деле, — отняли у меня все.

21 [мая]

Выходной. Первый раз рисую маслом. Но провести весь день по-своему не дают. Устроили совещание, да какое. Работники отделения не справляются с работой. Тут прорыв, там прорыв. План не выполняется, срывается стройка. Ну, решили устроить стахановский декадник и, конечно, силами ВОХР. Потому что ВОХР — козел отпущения, лодыри и т. п. Назначают нас, командиров и политруков, уполномоченными по фалангам. Работай за других да смотри: «Ваша работа покажет ваше отношение к стахановскому движению. Можете заработать срок».

За саботаж, надо понимать. Голодняк язвит, расшифровывая О. Г. П. У: О, Господи, Помоги Убежать. Это расшифровка з/к, а расшифровка наша: Убежишь — Поймаю, Голову Оторву.

22 [мая]

Бытовые условия, культурный отдых, питание и все прочее. Но не расстраивайтесь, это разговор не о нас, а о з/к, так что можете успокоиться. Расстановка рабсилы, отсутствие материалов — все это заставляет перебрасывать людей, срывает план, невыполнение норм. А отделение ничего не делает. Тянут ВОХР. Уполномочивают комвзводов. Ошибки руководства отделения должны устранять мы. Вот порядочки. Нач. отделения признает: суточные задания неправильны, интенсивность не проставлена, на мерзлоту на земработах время расчета не дали. Весело? Какую же ответственность несут люди? Никакой! Нажал нач. строительства — зашевелились. Но вся тяжесть работы падает на нас. Опыты перевоспитания продолжаются. Куролесила Вьюга, теперь куролесит Архипова, и считают нормальным. Ком. взвод Огурцов во всеуслышание отвечает, что Новиков не пришел потому, что уехал к жинке, соскучился. Да и не работает ничего. Павленко откровенничает:

— На меня как закричит нач. отряда: «Да знаешь ли ты обстановку на Дальнем Востоке? Никакого отпуска!» А сам уехал на все лето.

23 [мая]

Блат во все времена и у всех народов решает все: и у нас тоже. Нач. отр. помполит комдив-на, помполиту выписывают разъездные, а нам? Мимо. Кто из нас больше разъезжает, я начинаю не понимать. По-моему, задача решается так: всяк должен получать за свои разъезды. Не хотят стрелки работать в охране з/к на трассе, получают 250–300 р., а в охране 15 — разница.

Дубровин чудачит. В вагоне поезда стрелок спрашивает:

— Куда едете, т. политрук?

— В Абиссинию!

— А далеко это?

— Нет, проедем километров 100, да еще 50, да еще столько, ну и как раз!

— А зачем вы туда?

— Мне надо видеть туземного короля!

Стрелок верит.

24 [мая]

Снова и тот же Дубровин: «Открываю отмычкой вагон № 1. Тут кондуктор:

— Куда?

— А ты знаешь, с кем говоришь? Я командир комсомольского полка Д. В. К. и нач. вооруженных сил Тамарчукана, отойди подальше, подальше.

Вхожу в ресторан, сижу, потягиваю ликерчик, а напротив Хоперский. Я стаканчик за занавеску, а сам за кофе».

Курсы. На утреннюю зарядку не ходит один. А отсиживается в уборной, приглашая Дубровина. Дубровин вечером на собрание по этому поводу высказывается, меня на этом деле не проведешь, я 40 минут нюхать вонь вместо чистого воздуха, не хочу.

25 [мая]

Кричат на нас, заставляют кричать: «Стахановцы и стахановцы», — а на ф-ге нет махорки, которая ценится здесь на вес золота и дороже. Ее считают по крупинке, окурков не найдено.

26 [мая]

Дождь, слякоть, тьма. Чапаю с 11-й в Завитую. Ночь.

27 [мая]

Ушел с начбоем на 24-ю, уселись на сопке рисовать и писать письма. Вечером смотрел «Бесприданницу». В театр хоть не ходи, вспоминается прошлая жизнь, и злишься, нервничаешь, расстраиваешься.

Все же разлагается, верней, разложилась охрана. Вот приказ от 14/V — самоубийства, пьянство, никто не работает, а почему? Потому что мы жили лучше, и каждый стремится к хорошему, а БАМ, чтоб его черт утащил. Я решился поступать так же как все те: лето, дача. Не спрашивают — все в порядке, спросят — сделаем.

28/V-3/VI

Объявляют стахановский декадник, но как. Я, может быть, не понимаю истинного положения и установок. Но понял так. Загребают жар чужими руками. Вы разъезжайте, работайте, а мы, пятерка, будем вас проверять. И Ершов туда же. В деле ни бум-бум. Не обдумав, не разобрав, кричит, распоряжается, кабинетный работник. Я стараюсь помалкивать, если вижу, что работничек ни слушать, ни разобраться не хочет и не поймет ничего. Чего с ним время терять. Это люди, которые проявляют свою власть над подчиненными и авторитетны только у ниже себя стоящих. У равных они […]. В/н состав отделения с работой не справляется, ну и решили бросить охрану, а для продуктивности припугнуть сроком. Охрану можно и в Р. Т. стащить, а в/н — тем ничего. Вызывает помполит, спрашивает:

— Почему не на 11-й?

Отвечаю:

— Если будете заниматься провокацией, говорят, что я был на 11-й только 6 ч., да пугают сроком, то совсем работать не буду.

Это дело общественное, поэтому хочу работаю, хочу нет. Зашел к нач. 3-й [части] о снятии конвоя, а он приглашает Калашникова, да очень глупо, заметно что-то, что ни к селу, ни к городу. Подозрительно. Еще какой-то тип, путеармеец, вваливается запросто, усаживается на диване.