Сожжение - Мегха Маджумдар

Весь месяц перед экзаменами я усердно занималась. Долгими вечерами сидела на кровати, светя себе на книжку фонариком, и раскачивалась, повторяя параграфы. Вечер переходил в ночь, в тишине было слышно, как кто-нибудь мочится в канаву рядом с домом. Иногда слышались шаги, мягкие, будто у призрака. Не знаю, много ли узнала, но целые учебники выучила наизусть.

В марте начались экзамены. Я пошла в здание назначенной мне школы – нас отправляли в разные школы, обязательно не в свою, чтобы мы заранее на партах не нацарапали ответ. Несколько девочек шли чередой с открытыми учебниками и шевелили губами. Поодаль одна согнулась в поясе, ее рвало, а мать похлопывала ее по спине.

Внутри, в классе, странно было занять место за наклонной партой, где раньше сидел кто-то другой. Парта была исцарапана сердечками с надписью «С + К». Учитель раздал листки бумаги для ответов, и я ждала, держа новую шариковую ручку, пока раздадут вопросы. За окном стояло дерево, листья на нем не шевелились.

Через три часа по звонку я сдала надзирателю свои листы, скрепленные эластичной резинкой. Средний палец у меня распух от ручки.

В коридоре девочки стояли группами, пальцы у них были в чернилах, некоторые растирали онемевшие руки. Я ушла, слушая по дороге обрывки разговоров.

– Ты что написала на вопрос про летние посевы?

– Сорго!

– Я знала, что будет эта диаграмма.

В день объявления результатов у меня сердце екнуло, когда я увидела, что прошла – пятьдесят два процента. Самый худший результат в моем классе, и одноклассницы смотрели на меня озабоченно. Они думали, что я буду плакать или впаду в отчаяние. Несколько девочек столпились в углу и сморкались в платочки, потому что получили семьдесят процентов. Но я, в отличие от них, не собиралась в колледж. Мне нужно было сдать экзамен, и я его сдала.

Дома мы отпраздновали мое образование. Мама положила мне в рот молочную конфету и раздала пакет сластей соседям.

– Моя дочь, – гордо объявила она, – прошла экзамены за десятый класс!

Как будто она забыла о моем плане. Но я-то не забыла.

Через неделю, держа в руках мое экзаменационное свидетельство, я пошла в «Нью Уорлд Молл» и получила там работу – в «Панталунз», в секции джинсов.

Там, в «Панталунз», я подцепила дурную привычку. Дурные привычки были у всех вокруг. Мы сами себе деньги зарабатываем, так можем себе позволить? Я начала курить сигареты. Дорогие, фирменные, которые покупала с гордостью и прикуривала от тлеющего фитиля, висящего в углу магазина. Сигарету я держала между пальцами изящно, как кинозвезда.

В тот вечер, когда горел поезд, я шла туда, где меня не встретила бы случайно мать: на станцию Колабаган. Там табачная лавка, открытая допоздна. Я купила себе сигарету. Прикурила. И стояла на платформе независимой женщиной, стряхивая пепел. Рядом со мной лежала пачка книг, которые мне больше не были нужны. Я несла их Лавли.

Некоторые пассажиры из остановившегося поезда смотрели на меня – одинокая девушка поздним вечером курит сигарету. Они, наверное, считают меня рисковой, подумалось мне.

Вот так, думала я, ведут себя городские девушки. Мне нравилось это ощущение.

И тут послышались громовые удары. Быстро, как молния, огонь охватил весь поезд. Я видела, как два силуэта скрылись в заросшем парке рядом с путями – «туалете» трущоб. Через минуту два вагона дымились, внутри дрожал огонь, потом он тут же с ревом вырвался из окон, стал перепрыгивать с вагона на вагон. Только этот рев было слышно – и видны искаженные криком лица в окнах. Я застыла, у меня в руке светился огонек. В воздухе запахло паленой шерстью.

Прямо передо мной запертый в вагоне человек колотил кулаком по железной решетке окна. Он смотрел на меня, плакал, что-то говорил, и между губ у него натянулась нитка слюны. Слов его я не слышала, но понятно было, что он зовет на помощь. На руках у него был ребенок, девочка. И она билась, извивалась, плакала.

Он молил, чтобы я подошла и забрала эту девочку, как-то вытащила через прутья решетки, если смогу.

Я повернулась и бросилась прочь. Где-то по дороге бросила сигарету в канаву, а потом бежала, бежала, не останавливаясь до самого дома.

Все, в чем я виновата, Пурненду, слушай, все, в чем я виновата – это в трусости.

· Физрук ·

Как-то утром на школьной линейке во время выступления директрисы микрофон вдруг начинает визжать.

Школьницы закрывают уши руками, преподавательницы сохраняют серьезные лица.

Но Физрук не бежит к микрофону, а стоит с прочими преподавателями, спокойно попивая чай из чашки.

– Где Суреш? – спрашивает директриса.

Суреш – прислужник в офисе администрации. Его зовут, он подходит к микрофону, дергает кабели, отключает и подключает их. Постукивает по микрофону.

Физрук смотрит на это – и даже пальцем не шевелит.

· Дживан ·

Потом Пурненду уходит. Я прихожу в себя, сердце колотится в грудной клетке. С трудом заталкиваю в себя черствый хлеб и высохшую картошку – чая сегодня нет. Невидимое солнце ощущается в прилипающей к животу одежде, в стекающих по шее соленых струйках. Стоя на коленях, я выполняю свое сегодняшнее задание по благоустройству – мою туалет. Оттираю унитаз, спускаю в трубу борную кислоту. Раствор ее разъедает старые порезы у меня на руках, но кислота должна убить движущуюся, пульсирующую массу в сточных трубах: полчища тараканов.

И все это время где-то далеко, в чистом офисе, Пурненду пишет мою историю, а редактор ее улучшает.

– Ваш редактор улучшает историю? – рассмеялась я, когда Пурненду мне это сказал. – Моя история была бы гораздо лучше, если бы… – я загибаю пальцы: – Если бы нас не выселили, если бы моему отцу не сломали спину, если бы на мою мать не напали за попытку завести свой маленький бизнес. Если бы я могла себе позволить окончить школу.

– Улучшает не в этом смысле, – сказал Пурненду.

– А в каком?

У него не нашлось ответа.

Через два дня я стою в очереди за завтраком, и вдруг приходит мадам Ума, помахивая в воздухе газетой.

– Ты, – говорит она, глядя на меня, и кривит губы, скрывая улыбку. Потом дает мне газету. – Отличная работа.

Заголовок крупными буквами: «Я БРОСАЛА БОМБЫ В ПОЛИЦЕЙСКИХ»: ТЕРРОРИСТКА РАССКАЗЫВАЕТ ИСТОРИЮ СВОЕЙ ЖИЗНИ

Начало статьи:

Из нескольких бесед, проходивших в женской тюрьме, наш репортер узнал историю нищеты и несчастий, историю ненависти к правительству, копившейся всю жизнь. Все началось, когда Дживан была ребенком и ее вместе со всей семьей переселили из поселка в районе шахт Курлы. В это время, как откровенно созналась Дживан нашему репортеру, она и ее семья готовили самодельные бомбы