Никто не узнает (СИ) - Никандрова Татьяна Юрьевна

Вот мои догадки и подтвердились.

Нет, понятное дело, что шила в мешке не утаишь, но как же глупо было позволять себе все эти романтические глупости с Богданом в общественном месте… Ведь знала же, что есть вероятность натолкнуться на знакомых! Знала, что могут увидеть! Знала и все равно льнула к нему, лезла, тянулась, как кот к сметане.

Плохая из меня изменщица. Глупая и непродуманная. И двух месяцев не прошло, а я уже в засаде.

— Интересный мальчик, — сполна насладившись зрелищем моего шока, продолжает мать. — Молодой, весь в наколках. По тебе кризис среднего возраста ударил? Слышала, у бездетных женщин такое случается.

Произносит тихо и вкрадчиво. Знает, что словом можно убить, не переходя крик.

— У женщин с детьми такое тоже бывает, — отвечает кто-то моим голосом.

Обороняюсь машинально. Без подключения сознания. Говорю только потому, что надо что-то говорить.

— Не знаю, я подобной ерундой не страдала, — опять этот назидательный тон. — Когда в жизни правильно расставлены приоритеты, на бесчинства не тянет.

— Чего ты хочешь? — спрашиваю я, чувствуя, как из меня капля за каплей утекает жизнь.

Опять проваливаюсь в то самое пограничное состояние, в котором я — бракованная, неправильная, неполноценная. Виноватая во всех смертных грехах.

— Я хочу, чтобы ты образумилась! — мать легонько ударяет кулаком об стол. — Куда катится твоя жизнь, Карина? Детей не хочешь, мужу изменяешь, роман твой последний провалился… Я ведь читала отзывы критиков! Пишут, что дрянь редкостная.

Еще один человек к моей жизни, который читал отзывы, а не саму книгу. Долбанная оболочка в виде общественного восприятия опять оказалась важнее содержания. Наверное, мне стоит к этому привыкать.

— Время идет, а ты не молодеешь! Тебе ведь уже тридцать три! Еще пара лет — и твои проволочки с деторождением приведут к необратимым последствиям! — мать распаляется, входит в раж.

— Моя жизнь тебя не касается, — отодвигаю стул позади себя, поднимаясь на ноги. — Давно уже не касается. Поэтому прекрати в нее лезть.

— Олегу нужна полноценная семья, понимаешь? — она тоже принимает вертикальное положение. — Вот сейчас узнает о твоей интрижке и вычеркнет тебя из жизни, а ты потом будешь локти кусать! Он-то мигом снова женится, а ты что? Так и будешь по постелям малолеток прыгать?

— Закрой рот. Замолчи! — проворно двигаюсь по коридору в сторону входной двери.

Надо уйти. Уйти как можно скорее, а то опять накрывает. Прям чувствую, как голову шумом затягивает, а от живота к горлу поднимается противный ком. Если не уйду прямо сейчас, то начну задыхаться. А у меня даже успокоительных с собой нет.

Паническая атака — страшная штука. Врагу не пожелаешь.

— Нормальная женщина уже бы давно родила второго, а ты все носишься со своими комплексами, как курица с яйцом!

Внутри что-то взрывается. Что-то большое и горячее. Теснит грудь и, кажется, крушит ребра.

Она добилась своего. Надломила меня. Опять.

Я разворачиваюсь на пятках и подскакиваю к матери так быстро, что она от неожиданность пятится назад.

— У тебя, — я подношу указательный палец к ее лицу. — У тебя когда-нибудь умирал сын?! Ты когда-нибудь хоронила ребенка?!

Я ору так громко, что, наверное, вот-вот выплюну собственные легкие. Но меня это не тревожит. Она заслужила. Она сама этого добивалась.

— Отвечай! — кричу я, напирая на мать всем телом.

— Нет, но… — ее воинственный настрой куда-то улетучился, и она потрясенно хлопает глазами.

Ну еще бы. Мои предыдущие истерики проходили вдали от ее глаз.

— Вот именно поэтому ты не имеешь права меня судить! Не смей думать, что понимаешь, через какой ад я прошла! Не смей говорить мне ни о детях, ни об Олеге! Потому что ты ни черта не знаешь! — голос у меня надрывный и звенящий отчаянием. — Я живу, как умею! И справляюсь так, как могу! Не смей, не смей меня ни в чем винить!!!

Меня трясет. Нешуточно так трясет. Зубы ударяются друг об друга, руки ходят ходуном, а тело покрыто мурашками, как от озноба. Не удивлюсь, если поднялась температура. Иногда такое случается.

Срываюсь с места, торопливо просовываю ноги в туфли, и спотыкаясь, выбегаю наружу. Теплый летний ветер ласково касается щек, осушая слезы, но они то и дело снова катятся из глаз.

Чертова влага. Ненавижу. Ненавижу ощущать себя раздавленной и жалкой.

Господи, только бы справиться без таблеток.

Глава 31

Нетерпеливый в звонок в дверь прорезает тишину. Вздрагиваю, едва не свалившись с дивана. Оказывается, я задремал. Прямо с листами, исписанными рифмами, на коленях и карандашом в руках.

Встаю на ноги, провожу рукой по лицу и волосам, пытаясь взбодриться, и бреду в коридор. Тот, кто стоит снаружи, вновь и вновь выжимает кнопку звонка до предела. Ему явно невтерпеж.

— Да иду-иду, — с этими словами я распахиваю дверь и… Потрясенно застываю.

Передо мной стоит Карина. Заплаканная, трясущаяся, бледная. Под глазами разводы от туши, тонкие пальцы в смятении заламывают друг друга, рот дрожит.

— Что…

— Ничего не спрашивай, — она залетает в квартиру, подобно вихрю, и со спешной горячностью приникает к моим губам.

Целует. Жмется. Льнет. Так, будто я ей очень нужен. Будто я ее единственное спасение в этом жестоком, сволочном, пропитанном лицемерием мире.

Одной рукой обвиваю ее тонкую спину, другой захлопываю дверь. Обнимаю ее подрагивающее тело, убираю с лица прилипшие волосы, отвечаю на соленый поцелуй. Соленый — потому Карина до сих пор плачет. Не навзрыд, а тихонько, словно оплакивает нечто давно минувшее.

Вы же знаете, что боль со временем притупляется? Поначалу человек страдает громко, с криками, а потом просто бесшумно плачет, прокатывая по щекам литры слез.

Вот у Карины, кажется, второе. Я не психолог и не великий эмпат, но чувствую, что ее боль не резкая и не острая, а, скорее, ноющая, фоновая. Та, с которой учишься жить. Она давит, теснит, но не вспарывает кишки безысходностью.

Именно поэтому ее не всегда видно со стороны.

Но это вовсе не значит, что ее легко переносить.

Мы с Кариной залетаем в спальню, и она начинает с каким-то буйным остервенением сдирать с меня одежду. Создается ощущение, что раздеть меня — для нее сейчас жизненно важно, поэтому я не сопротивляюсь. Не задаю вопросов. Не пытаюсь разобраться в причинах ее странного поведения.

Пускай действует так, как ей хочется. Так, как ей проще. Ведь именно за этим она сюда и пришла — за облегчением.

Совершенно голый я откидываюсь на простыни и замираю, наблюдая за тем, как Каринина одежда летит на пол. Она не позволила мне помочь — обнажается сама. Резко, торопливо, с какой-то суетливой порывистостью в движениях.

Я знаю, что она умеет быть по-кошачьи грациозной. Знаю, что умеет игриво пританцовывать, виляя тазом. Умеет соблазнять. Но сегодня точно не такой случай.

Карина не хочет выглядеть сексуальной и привлекательной. Ей вообще плевать, как она выглядит. То, что происходит у нее внутри, в миллиарды раз важнее. И для нее, и для меня.

А там, в груди у нее пожар горит. Ей больно, тесно, горячо. У нее внутренности плавятся. Какой уж тут секс с его классической атрибутикой — долгими прелюдиями и нежными ласками?

Ей нужно спасение и утешение. Поддержка нужна. Она об этом не говорила, но я почему-то знаю. Неужели наконец научился без слов понимать женщин? Точнее, не женщин в целом, а одну конкретную женщину. Особенную. Неповторимую. Мою.

— Люби меня так, как только ты умеешь, — шепчет, Карина, накрывая меня собой.

И я люблю. Делаю так, как она просит. Двигаюсь в том темпе, который нравится ей. Целую ее до одури, до дрожи, то мозолей на губах. Впечатываю ее тело в матрас. Грубо и порывисто. Я знаю, что ей надо именно так и никак иначе. Я ощущаю ее на уровне колебания эмоциональных частот, на уровне души, на уровне шестого чувства.