Тропами северного оленя - Мариуш Вильк

Обсуждаем дальнейший маршрут. Можно попытаться через перевал Чивруайладе, там придется пробираться через снежные навеси, а дальше — по гряде над котловиной озера Райявр на Энгпорр, спускаемся в долину реки Индичйок, откуда до лагеря уже рукой подать. Или же сократить маршрут — сразу вскарабкаться на гряду котловины по северной стене Энгпорра, тем более, что снега на ней много и проблем с камнепадом быть не должно. Мы выбираем второй вариант — таким образом сэкономим полтора-два часа пути и обойдем лавины, которые, бывает, сходят по расселине Чивруайладе.

Валерий еще раз осматривает в бинокль склоны долины в надежде увидеть оленей, но, увы, — тщетно. Тадек глотает анальгетики… Солнце из золотого делается оранжевым, озаренные заснеженные склоны — мандариновыми.

Представь себе, дорогой читатель, стену снежной пыли, в которой ноге не на что опереться и в которую то и дело проваливаешься по пояс (а порой и глубже). Руки бессильны — брассом ведь наверх не поплывешь, рюкзак тянет вниз, и только быстро перебирая ногами, можно как-то утоптать эту взвесь, чтобы продвинуться на пару метров по вертикали. Затем (с трудом) набираешь в легкие воздуха, вытираешь со лба пот и вновь, словно поросенок из мультика, месишь снежный пудинг — еще пара метров… Так мы поднимались.

Тадек все больше отставал… Валерий подгонял нас, с тревогой поглядывая на солнце, которое из оранжевого делалось лилово-алым, затем ало-ультрамариновым, и наконец стало черным… В жизни не видел ничего подобного. Не солнце, а черная дыра, из которой во все стороны бьют сполохи полярного сияния — пылающий ореол с шипами.

— Это предвестник бурана, — воскликнул Лемминг, перекрикивая ветер. — Вот-вот начнется снежная буря, надо спешить!

Хотя нас разделяло не более двух метров, я едва его слышал. Мы были уже почти на гряде. Вдруг вокруг завыло, и нас поглотила тьма. Ад начался в мгновение ока. Где Тадек? Возвращаемся по своим следам. Через пару десятков метров из тумана появляется Тадеуш. Покачиваясь, идет нам на встречу. Бледный. Плохо дело!

Быстро совещаемся. Придется менять маршрут. На Энгпорр сейчас соваться нечего — в метель легко сбиться с пути и с высоты нескольких сотен метров рухнуть в котловину Райявра. Так что надо любой ценой спускаться, лучше всего траверсом по восточному склону Страшемпахка. Получится длиннее, зато не будем рисковать с ночлегом в горах. При такой погоде это верная погибель. А внизу всегда можно найти немного хвороста и у костра дождаться рассвета.

— Тадек, не ешь снег! Снег вытягивает из организма соль.

— Далеко еще до лагеря?

— По карте — две стопы, твоих — полторы.

Мы с Леммингом делим между собой содержимое его рюкзака.

— Внимание, идем так, чтобы не терять друг друга из виду, — командует Лемминг и первым устремляется вперед.

Без Валерия мы бы точно не выбрались. Стихии так смешались, что нельзя было понять, где верх, где низ. Где кончается земля, где начинается воздух. Почва уходит из-под ног, небо, кажется, обрушивается на голову, а пространство то засасывает, словно вакуум, то сдавливает, не давая вздохнуть. Все вокруг клубится какой-то шалой стаей (клубок к клубку), пускается в галоп и несется сломя голову, напролом, напрочь лишая человека разума.

Как долго это продолжалось — сказать трудно. Может, час, а может, и все четыре. Категории времени — точно так же, как и пространства, не играли в этом хаосе стихий никакой роли. Так бывает во сне. В какой-то момент мы очнулись по другую сторону Страшемпахка. Только из сна обычно вырывает звук, а здесь, наоборот, — внезапная тишина.

Опустились сумерки. Последний глоток чая отдаем Тадеушу, организм которого обезвожен анальгетиками.

— Валерий, далеко еще?

— Вахтушки, пахтушки и дома.

К счастью, Тадек не разбирается в саамских мерах длины, а то бы окончательно расклеился. «Вахтушка» по саамски — «гора», «пахтушка» — «долина». Путь здесь измеряют не так, как в Европе. Например — «брызгами» оленей. То есть — сколько раз олень по дороге помочится. Уж не говоря о том, что сама тундра постоянно меняется — то болото обнаруживаешь там, где еще вчера была твердая почва, и надо идти в обход, удлиняя путь, или река разливается там, где недавно камни торчали на отмели, и приходится искать новый брод.

Вот как сейчас — подходим к потоку Райок, перегораживающему нам путь, и ждем, пока Лемминг найдет удобный брод. Слева в полумраке маячат скалы над озером Райявр. Самого его отсюда не видно. Из мрачной котловины тянет холодом и тайной. Неслучайно искатели шаманской силы в последние годы перебрались на берег Райявра, утверждая, что Сейдъявр окончательно затоптан туристами, и мощь его перешла к Пустому озеру (название происходит от саамского слова «райк» — «дыра», «пустота», а также «граница»). А ученые вроде Демина говорят, что скальный цирк Райявра по форме напоминает воронку на ядерном полигоне под Семипалатинском. В любом случае, Пустое озеро — не для слабаков, это уж точно!

Не успели мы форсировать Райок, совсем стемнело. К тому же не было видно звезд, и я не понимал, как Валерию удается ориентироваться в этом мраке. У нас, правда, имелось на троих два налобных фонаря. Один надел Тадек, второй Лемминг отдал мне. Причем просил к нему не приближаться, потому что луч света вырывает из темноты небольшой круг, делая окружающую тьму еще более непроглядной. Пути не было конца. Время от времени мы приостанавливались, но настолько выбились из сил, что даже не снимали рюкзаки. Чем потом снова их надевать, лучше опереться о скалу и передохнуть на полусогнутых. Во время одного из таких перекуров я спросил Лемминга, как он отыскивает дорогу.

— Складки на снегу видишь? Это мои указатели. Ветер уже третий день юго-восточный.

Я много читал о феноменальном чутье северных кочевников, которое помогает им ориентироваться в тундре, но впервые смог увидеть это собственными глазами. Складки на снегу, о которых говорил Валерий, наверное, что-то подсказывали, но не думаю, чтобы этим дело ограничивалось. Подозреваю, что дело здесь в неком шестом чувстве. Быть может, наследственном, а может, выработанном длительным общением с тундрой? Так или иначе, до берега Индичйока мы в конце концов добрели!

А дальше? На сей раз перед нами — не обычный ручей, а широкая бурная река. Посветили налево, направо — никаких признаков брода. Хуже того, прибрежный лед (так называемый припай), нависает над потоком, не касаясь воды, и под нашей тяжестью наверняка провалится. А если и не провалится, так что с того? Все равно останется несколько саженей бурлящей стихии. Лемминг, обутый по-местному до подмышек, еще мог бы попытать счастья, а мы с Тадеушем в свою западную обувку воды наберем стопроцентно. К тому же течение здесь такое сильное, что наверняка свалит с ног. Надо искать брод. Валерий велит нам ждать, а сам берет фонарь и исчезает в темноте.

Я оглядываюсь в поисках хвороста. Эх, чайку бы горячего. Торчащие из-под снега стебли моментально превращаются в пепел — точно солома, — даже руки согреть не успеваешь, о кипятке и мечтать нечего.

— Прелести пастушьей жизни, — бросает Валерий, выныривая из мрака. — Для тебя, Map, это приключение, а для меня — обычный рабочий день. Я, бывает, неделю так хожу, прежде чем найду оленей, а порой возвращаюсь ни с чем.

— Скажи, Валерий, а олени на самом деле существуют?

— Не меньше, чем твои саамы, мой дорогой. Пошли, брод ниже по течению, полверсты отсюда.

То, что Лемминг назвал бродом, на самом деле оказалось несколькими глыбами, хаотично разбросанными в бурлящем потоке. Валерий переводил нас по очереди — сперва Тадека, потом меня: шаг за шагом, не останавливаясь ни на мгновение, чтобы не потерять равновесия и не потерять из поля зрения (ограниченного светом фонаря) его ноги на соседнем камне. Переправа требовала полной сосредоточенности — шум воды заглушал голос, а царивший вокруг мрак не давал надежды сориентироваться самостоятельно. Просто эквилибристика! К счастью, обошлось без купания.

До лагеря осталось несколько часов относительно простого пути, частично по бывшему тракту геологов, потом — крутой переход к плато между Нинчуртом и Пункаруайвом, а дальше уже только спуск вниз. Останавливаться на ночлег «под кустом» нет смысла, тем более, что кустов никаких не видно. Конец нашего путешествия я помню смутно — как сквозь сон. Хруст ломающегося под сапогами наста и полоса теплого воздуха от Анкисуайя. Запах дыма от несуществующего костра… Порой звезда блеснет из дыры между тучами — где-то внизу, словно мы уже подходим к небесам. А то вдруг склон замаячит во мраке — там, где, судя по карте, должна быть долина. Лемминг все больше напоминал оленя — стриг ушами, принюхивался к дуновениям ветра. Вдруг, ни с того, ни с сего, начал кричать. Я думал, он меня зовет, подошел поближе, слышу — мат. Валерий по-черному проклинал Нинчурт — словно живого человека.