Сектант - Константин Костинов

Бред, но так и есть.

— А яще, — пел Никитич, попыхивая самокруткой, — хорошо водоцку с медом пить. Самогон тоже можно, но водка луцше. Опустишь, знацит, в стакан ложку меда, нальешь туда водоцки. Выпиваешь, а мед тебе сам в рот стекает…

Подлетела пчела, покрутилась, жужжа, возле Сергея и улетела, недовольная. Видимо, пчелы в самом деле не любят дым… Ай!

Еще пчелы не любят, когда на них опираются ладонью. Вот что эта пчелка делала в траве, где даже цветов нет, когда неподалеку — цветущая липа? Цапнула Сергея в ладонь и теперь подохнет: пчелы, как сказал Никитич, после укуса не выживают.

Сергей взглянул на саднящую ладонь: укус оказался неожиданно не особенно болезненным. Покраснение, в центре — черная точка.

— Жало вытасци, — лениво взглянул Никитич, — а то болеть будет, да вон…

Никитич сорвал стебель одуванчика:

— Молоком смажь, ня так болеть будет…

— Добрый день.

Сергей повернулся на голос…

И вскочил.

Неподалеку, под огромной старой липой, стояли четыре человека. В зеленых куртках-френчах, черных кепках. С винтовками.

Пусть бы с оружием, Сергей уже понял, что в этой альтернативке с оружием ходят все, не только бандиты. И даже то, что эта вооруженная группка блуждает по лесу, ничего не означает. Если бы не один из них.

Хриплый.

Помощник Командира — главаря белогвардейцев.

— Добрый день, Анисим. Хорошее ты место выбрал. Красивое. Если бы не Андрюха и не найдешь…

Хриплый вместе со своими подручными приблизился к Сергею. Остановился вплотную.

— Скажи-ка мне, Анисим, — Хриплый, не отрываясь, смотрел в лицо бледнеющему Сергею, — Что это за племянничек у тебя завелся?

— Сестры моей сынок родной, — голос Никитича странно для Сергея был спокоен.

— А почему Андрюха говорит, что не было у тебя никаких племянников раньше? — Хриплый, казалось, пытается что-то высмотреть в сергеевых глазах.

— Собака лает — ветер носит, — хладнокровно ответил Никитич.

— А почему это наша собака сейчас лежит со сломанной рукой? — голос Хриплого становился все более и более злобным. — Почему наш проводник после встречи с твоим племянником не может больше работать на нас?! А?!

Хриплый повернулся к Никитичу:

— У тебя в доме твой племянник тихий да смирный, в морду бьешь, даже не утирается, а стоило ему Андрюху одного поймать, как он тут же у него наган отнял и пальцы переломал? Ты знаешь, что из-за этого ублюдка у нас операция сорвалась?! Ты что, пасечник, красным продался? Больше заплатили?!

— Да больше цем вы, заплатить нясложно, — Никитич был спокоен, — Вы мне и вовсе ня платили.

— Значит, признаешься?! — Хриплый резко повернулся к Сергею, — Красный подсыл?

— Нет, — у Сергея спокойный голос не получился. Ноги отнимались, даже во рту был противный металлический привкус.

Сергей боялся, что его убьют. Кто бы не боялся?

— Да что ты с ним балакаешь? — подал голос один из подручных, — Шлепни и всего делов.

Хриплый потянул Сергея за бороду:

— Скажи спасибо, краснопузый, что господин капитан запретил убивать. Но паскудничать ты теперь долго не сможешь.

Удар был неожиданным. Сергей рухнул навзничь, глаз мгновенно залило кровью, казалось, ему в лицо влетел крепостной таран. Вышинский попытался подняться, но тут его начали бить ногами…

Блестящий носок сапога ткнул Сергея в разбитые губы. Может, Хриплый хотел, чтобы он поцеловал ему сапог, может что-то еще…

Сергей не стал выяснять.

Он потянулся к сапогу — единственному, что видел — ухватился за него, вцепился и, насколько хватило сил у избитого организма, всем телом навалился, в последней отчаянной вспышке выворачивая ногу врага…

Сергей успел услышать хруст рвущихся связок, ревущий вскрик… Удар по голове.

Темнота.

Все болит, все…

Каждый вздох — как удар ножом под ребра. Голова раскалывается так, как будто ее бьют кузнечным молотом. Все, все тело наполнено огромной болью…

Сергей застонал. Открыл глаза. Попытался открыть.

Не получается… Ничего не видно… Темно… Ослеп?

И почему так трясет?

Сергей лежал на твердых досках, которые тряслись под ним с громким топотом.

Топотом?

Что-то влажное прошло по лицу, стирая запекшуюся кровь. Медленно, отрывая каждую присохшую ресницу, открылся правый глаз.

Ярко-голубое… Небо…

„Я лежу, — пришла в несчастную голову мысль, — на спине…“

— Тпппру! Ня нясись, шаленая!

„Лошадь… Лошадь… Телега… Я лежу в телеге… Меня везут… Кто? Куда?“

Сергей попытался приподняться и охнул от боли.

— Ляжи, ляжи, Сярежа, — в узкий участок реальности, видимый полуоткрытым глазом, вплыло лицо Никитича. Под глазом пасечника на пол-лица расплылся огромный красно-черный кровоподтек.

„Вспомнил… Бело… Гвардейцы… Избили…“

— Никитич… — прошептал Сергей, — Тебя… тоже…

— Да, — несмотря на пострадавшее лицо, Никитич был вполне доволен жизнью, — А хорошо ты ногу-то Ягору поврядил.

— Какому… Егору…

— Да казацку бывшаму, тому, цто этих шалапутов прявел.

Сергей вспомнил. Блестящий сапог, отчаянный рывок, крик…

— Что… нога…

— Да сломал ты яму ногу. В суставе вывярнул. Долго яму тяперь гопака не плясать.

„Зачем мне вообще эта нога понадобилась?“

— Почему… не… убили…

— Если правду говорить, они ряшили, что убили. Ты уже и дышать поцти пярестал.

„Зачем мне понадобилась эта нога?“

— Куда… едем…

— А в Загорки. К Алене тябя отвязу. Сильно тябе пряшлось, не справлюсь я с лецобой. Да и ня нужно тябе быть в доме, если они вдруг нагрянут. В Загорках — волисполком, там все вооруженные, да и мужиков в дяревне много. Туда ня сунутся…

Сергей прикрыл глаза. Глаз.

В голове поселились и боролись друг с другом две мысли.

Первая ругала Сергея за то, что тот напал на Хриплого. Что изменилось? Вот, что? Или ты думал, что сумеешь свалить его и прикончить? Избитый? Несмотря на еще троих? Зачем? Вот зачем ты это сделал? Хриплый уже перестал тебя бить, подождал бы немного, он бы и вовсе ушел. Зачем тебе понадобилась эта нога?

Вторая мысль вселяла странную, дурацкую гордость за свой поступок. Ведь разумом можно понять, что действительно, ничего не изменилось бы, если бы Сергей не напал на Хриплого. Справиться с ним Сергей бы не смог, скорее всего, его бы просто пристрелили. Толку в нападении не было никакого. Абсолютно. Но Сергей все равно, стыдясь, в глубине души гордился своим поступком.

Телега заскрипела, разворачиваясь. Сергей очнулся. Дорога до Загорок совершенно выпала из памяти. А он был в Загорках.

— Куда, ну куда вы яго привязли?! — возмущалась Алена, смутно различимая сквозь туман, который затягивал поле зрения.

— Алена, куда нам яго вязти? — слышался сквозь шум в ушах голос Никитича.

— Куда угодно! Зацем мне мертвяки в доме?

— Алена, побойся бога. Он яще ня умер.

— То-то цто „яще“! А помрет, цто мне с ним делать?

— Алена! Не помрет! В жизни не поверю, чтобы у тябя целовек помер.

— Ох, дядя Анисим… Ня будь ты братом мояго папы…

— Заноси!

Сергея подняли и понесли.

Небо… Небо… Дверь… Потолок…

В спину уперлись доски лавки.

Он, избитый до полусмерти белогвардейцами, в доме у колдуньи — четырнадцатилетней девчонки. В параллельной истории, где Сталин не пришел к власти.

Может, это все — бред?

Глаз раскрылся окончательно. Насколько позволила распухшая бровь. В открывшийся вид низкого потолка вплыло лицо. С фингалом и бородой.

Никитич.

— Слышишь, Сярежа, — лицо исчезло, Никитич присел на лавку, — Ты, когда у тябя будут спрашивать, кто тябя избил, не говори, цто раньше их видел. Скажи, цто незнакомые люди прицапились. Про них все говори, как есть, внешность, одежду, только не вспоминай про раньшее. Хорошо? Ня хоцу, цтобы ко мне приставали, какие такие у меня дяла с бяляками. С гэпэу знакомство сводить совсем даже ня хоцется…

— А… — сформулировать вопрос Сергею помешало странное гудение, как будто за стенкой кто-то работает с перфоратором.

Лицо Никитича возникло опять. Взгляд был таким, что даже огромный синяк не делал лицо смешным:

— А насцет Андрюхи ня пяряживай. Заигрался, поганец… Прядупреждали яго… Сам виноват…

Пасечник опять исчез. Только на этот раз — в дымке, которая заволокла потолок. Или это только кажется? Шум усилился, сквозь гудение послышались слова колдуньи:

— Дядя Анисим! Отойди от няго, ня видишь, он цуть жив. Пойди луцше сюда, я тябе синяк полецу. Цто за лето, каждую няделю побитые приходят!

Шум превратился в рев и выключился. Сергей потерял сознание.

— Привет, Вышинский, — Павел Поводень, председатель Загорского волисполкома, смотрел на Сергея недобро, видимо, все-таки подозревая в скрытых польских корнях.