Бурый призрак Чукотки - Николай Балаев

После длинных пург в начале зимы с юга потянулись через горы в тундру олени. В долинах Анадыря и Белой обширные леса занесло небывало глубоким снегом, и олени не могли добывать корм. Они шли, сильно истощенные, и ловить такую добычу не составляло особого труда. Позже с юга начали выходить тощие волки. Тех, что намеревались остаться, Ины легко прогонял. Остальных, которые с опаской, по краю, пересекали его участок и пропадали в северных мглистых просторах, где кончались горы и земля становилась плоской, Ины не трогал. Они ведь уходили на новые земли, и Ины понимал, что так должно быть. Тогда не кончится род и длинной полярной ночью можно будет услышать голос собрата, зовущего на большую охоту. Или голос подруги, обещающий любовь…

В ту ночь Ины загнал худого, но огромного дикого оленя и уже собирался приступить к трапезе, когда за ручьем обозначились призрачные фигуры чужаков.

Ины сразу понял, что они в том состоянии, которое возникает после длительного голода и граничит с безумием: запавшие с дрожащим блеском глаза, свисающие сухие языки. И вдруг в сознании Ины возник древний закон. Это был закон, регулирующий выживание вида, и Ины безропотно подчинился ему. Ты сыт и здоров, звучал древний голос, у тебя много еды, и ты легко добудешь еще в любое время, а братья твои измождены, они сейчас не в состоянии догнать даже истощенного оленя и погибнут, если не получат пищи. Накорми их, и ты не только спасешь им жизнь, но и обретешь стаю, о которой грезил в сновидениях, с которой можно взять самого могучего дикого оленя и даже выгнать на крутые обрывы горного барана — под острые камни и не менее острые клыки оставленных в засаде соплеменников. Дай им дорогу к мясу и останови только одного — вожака. Ибо в стае не может быть двух хозяев — это тоже закон вида.

Ины чуть двинулся в сторону, и стая поняла его. Первой подошла крупная волчица. Торчащие ребра, подтянутое почти к позвоночнику брюхо, грязная свалявшаяся шерсть. Она остановилась в шаге от Ины и посмотрела ему в глаза. Волк не проявлял агрессивности, опустил голову. Она, успокоившись, шагнула ближе, потом жалобно и тоскливо поскулила, извиняясь за вторжение, за бессилие, за пожирающий ее голод. Ины в ответ по-доброму заворчал. Тогда она шагнула к теплой туше оленя, и ее пронзил ни с чем не сравнимый запах загнанной добычи — запах пота и крови.

Так прошли мимо Ины, получив разрешение на пищу, семь членов стаи. Восьмым был вожак, и Ины сделал обратный шаг. Волк все понял и тоскливо завыл, но стая уже не слушала его. За спиной Ины раздавался треск сухожилий и хруст костей. Волки мигом забыли старого вожака, который так долго не мог дать им пищи. Стая забыла и то, что именно он увел ее от смерти из опустевших лесов в эти открытые всем ветрам горы, где много оленьих следов и, похоже, ждет легкая добыча. Свои новые надежды стая целиком связала с новым вожаком, столь щедро отдавшим ей оленя, в памяти и будущей жизни своей не оставила она места вчерашнему предводителю. У него еще была возможность повернуться, уйти и попробовать выжить в одиночку. Но от отказался. Он был, сколько помнил себя, — вожаком. Бесстрашным прирожденным воином.

Он решил остаться таким до конца и шагнул вперед…

Второго — слишком возомнившего о себе трехлетку — Ины убил чуть позже. Тот оказался настолько глуп, что, насытившись подаренной пищей, посмел предъявить права на роль хозяина стаи.

После короткой расправы Ины с вызовом обвел взглядом оставшихся. Все прятали глаза. Только Нэвыскэт подошла и благодарно облизала ему морду. Так была принята власть Ины, хотя он и понял, глядя на волчицу, что в некоторых вопросах власть эта будет далеко не единолична. И Ины, соглашаясь, наклонил голову…

Теперь Нэвыскэт не узнать. Тело стало сильным и упругим, с боков и брюха исчезли грязные колтуны, а в белой, с черноватым налетом шубе при легком ветерке можно разглядеть, как колышется каждая вычищенная до блеска шерстинка. Глаза, когда-то замутненные красноватой дрожащей пленкой, светятся янтарным блеском, смотрят спокойно и мудро. Мудрость эта иногда непонятна Ины и даже пугает его.

Например, сегодняшняя охота. Уже на третье стадо оленей человека совершает налет стая Ины, и всегда Нэвыскэт против. Молодые волки довольны: много хорошей легкой добычи, хорошая тренировка. Они теряют разум от восторга, и Ины трудно вести их по прямой через стадо, не дать далеко разбежаться и угодить под гром пастуха. А Нэвыскэт проходит стадо съежившись, убрав хвост и наклонив голову. Страх? Да, если бы Ины не видел ее много раз во время охоты на дикого оленя. Конечно же, после охоты на оленей человека следует ответная охота, но это закономерное для стаи зло, и его приходится принимать, тщательно заботясь о безопасности. Зато разве можно сравнить налет на тихое стадо бестолковых, прирученных человеком животных с длительной погоней за дикарем, с засадами и обходами на его пути, с изощренным состязанием умов и мышц. Охота на дикаря — работа. Охота в стаде — бесшабашный разгульный праздник, стихия, освобожденная на миг от жестких рамок законов и незыблемых правил.

Давно-давно, в голодную зиму, отец Ины, вожак большой стаи полярных волков, показал сыну дорогу к легкой добыче. Ины это понравилось, и он принял охоту в стаде как развлечение. Да, ее не сравнишь с охотой на дикаря — каждодневной тяжелой работой.

Откуда Ины было знать, что Нэвыскэт на первом году жизни в далеких южных лесах попала под выстрел дробовика, и в памяти ее навсегда остался ужас перед громом, запахом порохового дыма и болью. А в боку, под шкурой, как память сидели дробины.

Родился звук. Он нарастал.

Ины несколько секунд послушал его, шевельнул головой, точнее улавливая направление. Стрекочущий звук шел с неба, с той стороны, где нет гор, где рождаются могучие и холодные снежные ветры. В небе, обозначилась точка, выросла вместе со звуком, превратилась в большую птицу. Птицей командовал человек, он приручил ее, как оленя, — Ины это понял давно. Только в отличие от оленя птица умела охотиться. Многие на глазах Ины пытались спастись от нее бегством, но тщетно. Единственное спасение — ниши в береговых обрывах, каменные россыпи и кустарник. Но прятаться надо заранее, лишь родится шум. С того мига, как птица увидит тебя, ты пропал.

Молодой волк, наказанный Нэвыскэт на лежке, привстал и, дрожа, завыл. Нэвыскэт оскалилась и зарычала. Волк притих.

Птица пошла через долину в сторону стаи. Крик ее стал невыносим. Ины вдавил морду в снег и закрыл глаза. Слепота снимала напряжение, создавала иллюзию безопасности. Все волки поступили так же, кроме того, что выл от ужаса. Он смотрел.

Пилот положил Ми-4 в вираж, отворачивая от близкого склона. В момент, когда вертолет встал боком и из маленького треугольника превратился в страшное существо с длинным блестящим хвостом, молодой волк не выдержал. С остекленевшим взглядом, ничего не соображая, он бросился вниз.

Пилот на небольшой скорости начал второй круг над речной поймой. Бело-серую тень и он и Охотник заметили разом.

— Волк! — азартно крикнул Пилот.

Радист и Стрелок распахнули дверь и перекрыли проем страховочным фалом. Пилот уравнял скорость со зверем, в грохоте мотора почти неслышно стукнул выстрел, волк перевернулся через голову, тугим клубком прокатился метров двадцать и, точно его неожиданно развязали, выкинул лапы, хвост и, распластанный, застыл на розовом снегу.

— Откуда он выскочил, никто не заметил? — спросил Пилот, когда летчики и Охотник подошли к зверю.

— С развалов, их эвон сколь насыпано, — сказал Охотник. — И остатние там. Только нынче их не взять, наст и тут следу почти не кажет, а уж выше — форменный гранит. Да и в вожаках у них матерый ходит, умница. Но можно полетать над камнями, авось еще у кого нервишки дрогнут, наведет на стаю.

— Ну что ж, — Пилот согласно кивнул. — Поехали…

Скоротечная мартовская ночь кончилась, когда Окот и Валька подошли к террасе, на которой лежали две отравленные туши.

Еще вечером Окот, порывшись в старом чемоданчике, извлек мешочек:

— Это… немножка кушать — быстро подыхай, камака…

— Яд, — объяснила Кымыне. — Давно хранит. Сейчас травить запретили, много других зверей гибнет. Но раз такой случай… — Она вздохнула: — Тридцать два оленя, двадцать восемь одних важенок!

— Стрихнинчиком — это хорошо! — одобрительно кивнул Валька. — Пусть они…

— Ты много говоришь зря, — резко оборвала его Кымыне.

Валька удивленно глянул на нее. Девушка отвернулась.

— Не в духе? Я и сам. Я бы…

Кымыне поднялась и вышла из яранги.

Окот ушел закладывать яд один: дело тонкое, требует работы точной, без помех. А утром, на проверку, обещал идти вместе.

Когда он вернулся, с юга натянуло низкую облачность, сыпанул крупяной снежок. Старик довольно покивал.