И всё им неймётся! - Владимир Бушин

Если бы К.С. хоть на этом остановился! Но нет, он прёт дальше: «Отец сделал цикл радиопередач «В поисках героев Бреста».Этот цикл принёс ему неслы­ханную популярность. Дело в том, что как во время войны, так и сразу после, наши солдаты, попавшие в плен, считались предателями. Только сволочь могла так отнестись к людям, которые, проливая кровь за родину, оказались в плену... Отец постоянно вбивал в головы слушателей, зрителей и читателей, что наши военнопленные не предатели, а истинные герои».

Только сволочь могла это написать вслед за лже­цами от Волкогонова (1989) и Радзинского (1997) до Туркова. Расскажу о последнем из них. Андрею Тур­кову в биографическом словаре русских писателей XX века (М. 2000. Академическое издание!) принад­лежит большая статья о Твардовском, где читаем: «В поэме «Дом у дороги» впервые с состраданием ска­зано о пленных, которых Сталин объявил изменника­ми». Где, когда объявил? В каком приказе, директиве или выступлении? Надо же быть полным идиотом, чтобы объявить три миллиона солдат своей армии изменниками. Но ведь самые тупые клеветники при всей их ненависти к Сталину давно согласились, что он был совсем не дурак, далеко не дурак, отнюдь не дурак. А вот высоко образованный и начитанный критик всё держит его за идиота.

В плену... в окружении...в оккупации... Вместе с Турковым и другими помянутыми множество сочи­нителей, от покойного нобелевского лауреата Иоси­фа Бродского до вечно живого живчика Млечина, без устали твердят, что все, побывавшие в окружении и в плену, после войны немедленно оказывались в наших лагерях и тюрьмах, но при этом никто не называет имён. Наиболее обобщённо и безответственно ска­зал это о наших солдатах Бродский в сихотворении «Смерть Жукова». Покойный генерал Варенников подарил мне по случаю какой-то моей даты роскош­ный фотоальбом о Жукове. Странно было видеть там странные стихи Григория Поженяна, Галины Шерго­вой и вот такие хотя бы строки Бродского:

У истории русской страницы Хватит для тех, кто в пехотном строю Смело входил в чужие столицы,Но возвращался в страхе в свою.

Почему в страхе? А потому, дескать, что боялись сразу попасть в лагерь. Но прежде надо заметить, что «в строю» и вовсе не только в пехотном это немцы входили в европейские столицы, например, в Париж, спешно объявленный французами открытым горо­дом, как входили и мы в тот же самый Париж в 1815 году. А Красная Армия не входила, а то врывалась, то вгрызалась, а то вползала в Будапешт, Берлин и дру­гие столицы с боем,- то танковым броском, то пере­бежкой, а то и на пузе. Нобелевский лауреат должен бы это понимать. Ведь не Андрей же Дементьев, лау­реат Ленинского комсомола.

Последние две строки приведённого четверости­шья и цитируются то и дело, как непререкаемый но­белевский аргумент. Это для шакалов демократии сахарная косточка. А со мной в Литературном ин­ституте сразу после войны училось много студентов, побывавших в плену: Николай Войткевич, Борис Бедный, Юрий Пиляр, даже был один преподава­тель - Александр Власенко. Возможно, и ещё кто-то, но я специально не интересовался, а это - просто знакомцы. И так в маленьком, как тогда говорили, «идеологическом», а ныне говорят «престижном» институте, где не больше сотни студентов. А сколько было тогда бывших пленных в Бауманском, Энерге­тическом, Авто-механическом, в которых я когда-то учился, наконец, в Медицинском? Там же сотни, ты­сячи студентов!А в колхозах и на заводах?

Потом я узнал бывших в плену Степана Злобина, Ярослава Смелякова, Евгения Долматовского, Вик­тора Кочеткова. Были в плену и такие известные пи­сатели, как Константин Воробьёв, Виталий Сёмин ростовский да ещё Леонид Сёмин ленинградский... В справочнике «Отчизны верные сыны. Писатели России - участники Великой Отечественной войны» (М. Воениздат. 2000) два десятка писателей,бывших в плену или ставших писателями после войны.

Никто изменниками их не объявлял и не считал. Плен не помешал им поступить в столичные вузы, жить и работать, где хотели, включая Москву, они издавали книги, по их романам и повестям ставили фильмы (хотя бы «Девчата» по одноименной пове­сти Б.Бедного), некоторые занимали в Союзе писате­лей высокие посты, получали ордена, премии - Ста­линские (С.Злобин) и Государственные (Я.Смеляков, Е.Долматовский). К тому же Злобин был предсе­дателем секции прозы столичного отделения СП, Смеляков - секции поэзии, Кочетков - секретарём парткома, Долматовский - профессор Литературного института, а стоящий во главе списка Войткевич все пять лет учёбы в Литинституте был старостой наше­го курса. А у Туркова есть большая работа о Сме- лякове. Так что, были трудности с публикацией об изменнике? Такова судьба известных мне людей.

Но можно обратиться и к статистике. На 20 октя­бря 1944 года, т.е. за полгода до окончания войны, проверочные спецлагеря прошли 354592 бывших во­еннопленных. Из них 249592 человека, то есть пода­вляющее большинство, были возвращены в армию, 36630 направлены на работу в промышленность и только 11556 человек или 3,81% были арестованы (И.Пыхалов. Время Сталина. Л., 2001. С. 67). Вот лишь у этих четырёх неполных процентов и были основания для страха. Выдавать настроение этой доли за настроение всех, значить врать с превыше­нием лжи над правдой в 25 раз. Словом, приведён­ные строки Бродского - это поэтически оформленная клевета.

Но с упомянутым Н.Войткевичем было у меня та­кое дело. В Литинституте все пять лет он был старо­стой нашего кура. В 42-м году под Севастополем он попал в плен и пробыл там до конца войны. Это ни­чуть не сказалось на нашем отношении к нему. Ско­рее, наоборот. Мы говорили друг другу: «Он пережил плен...» Коля был одним из самых старших на курсе и сразу после института женился. Родился ребенок, жить трудно. А я вскоре после окончания Литинсти- тута пошёл работать на радио, которое вело передачи на зарубежные страны (ГУРВ, это за нынешним ки­нотеатром «Россия», в Путинках). Был я там главным редактором Литературной редакции. Однажды встре­чаю Колю. Не может устроиться на работу. В чём дело? А вот, говорит, был в плену...Я не стал расспрашивать, много ли он ходил по редакциям и по каким, а просто сказал: «Приходи ко мне, у меня есть свободная еди­ница». Он пришёл, мы направились в отдел кадров и заполнили там все необходимые бумаги.

Он пошагал домой к своему ревущему младенцу, а я - к себе в кабинет. Вдруг звонок из отдела кадров: «Зайдите». Иду. «Кого же вы хотите подбросить нам?- говорит кадровая баба.- Он же почти всю войну в пле­ну пробыл. Он закопал свой партбилет». Я спросил с ледяным бешенством: «А как вы поступили бы в пле­ну со своим партбилетом? Вам неизвестно, что ком­мунистов расстреливали в первую очередь?» - «ГУРВ- это форпост борьбы с мировым империализмом, а вы, член партии...» - «Есть такой закон или служебная инструкция, что нельзя брать на работу тех, кто был в плену?» Кадровчиха замялась: «Нет такой инструк­ции...»- «Так кто же вам дал право устанавливать свои законы, которые противоречат постановлению пра­вительства о недопустимости ущемления граждан­ских прав бывших пленных?» - «Вы как член партии за него ручаетесь?» - «Ручаюсь. Я просидел с ним в одной аудитории пять лет, видел в разных ситуациях, знаю его как облупленного» - «Ну, если так...»

Так вот, никакого государственно-юридического запрета не было, но перестраховщики и трусы, как всегда, были и есть, и только надо решиться встать им поперёк дороги. Надо уметь с ними разговари­вать. Впервые я встретил такого перестраховщика ещё на фронте.

А Коля до самой пенсии проработал в этом ГУВРе в той же Литературной редакции, был восстановлен в партии и пользовался всеобщим уважением. Свет­лая ему память...

А что касается бывших в оккупации, то ведь вот что: человек, пробывший в оккупации почти два года, был беспрепятственно принят в столичный универ­ситет, ещё студентом вступил в партию, потом стал первым секретарём обкома комсомола, обкома пар­тии, секретарём ЦК, Генеральным секретарём, нако­нец, президентом страны. И ни на одной ступеньке восхождения его оккупационное прошлое, к сожале­нию, ему не помешало. Не помешало сыграть даже очень важную, одну из главных предательских ролей в развале страны. Этот страшный пример доказыва­ет, что, с одной стороны, годы оккупации никому в жизни не мешали, а с другой - контроль, проверка, бдительность должны были быть гораздо прозорли­вей. Уж в этом-то случае - всенепременно.

Сейчас Горбачёв уверяет, что всю жизнь, т.е. выхо­дит, с оккупационного отрочества сперва один, а по­том со своей Раечкой мечтал сокрушить коммунизм. Это вздорная выдумка. Он был заурядным партий­ным функционером, прихоть судьбы вознесла его на самую вершину. Президент великой державы - о чём ещё может мечтать карьерист? Он и не мечтал. Но, человек неумный и болезненно тщеславный, пустой, он заигрался в под давки с Западом. И в конце концов предстал перед миром полным банкротом и был от­брошен. Перед мерзавцем встал вопрос: остаться в истории банкротом-идиотом или натянуть маску хитроумного и ловкого предателя? Он в полном со­ответствии с духом бесстыдного времени предпочёл второе. Его разжиревшую гнусную рожу мы видели последний раз, когда Медведев объявил ему о награж­дении высшим орденом, какой только смогли они с Путиным измыслить.