Между тигром и драконом - Буба Прохожий

Эта пещера вообще была чем-то похожа на пещеру Братьев Греве, здесь тоже из большого зала вело несколько лазов, постепенно превращавшихся в непролазные щели. Я даже усмехнулся, подумав, что та пещера была тренировочной к этой. Отличительным был лишь один лаз, спускавшийся к подземной речушке, которая, по-видимому, и являлась творцом данных подземных лабиринтов. По ее руслу можно было пройти метров 400, далее она просто уходила в камни.

Следов пребывания здесь людей было достаточно. В стенах Большого зала было вырублено несколько комнат, в которых еще кое-где сохранилась каменная «мебель» — столы, табуреты и лежаки. Но все это было настолько примитивным, что, скорее всего, служило лишь временным пристанищем. Вряд ли кто-то мог здесь прожить длительное время, даже если предположить, что когда-то сюда вел действительно вход, а не такой узкий лаз, как сейчас.

За время своего исследования я понял одно, что на детальное изучение пещеры у меня могут уйти месяцы — уж слишком много из Большого зала ведет всевозможных ходов и лазов, местами требующих массы энергии и времени на их расчистку. Да и мне до сих пор не было известно, должен ли я здесь что-то искать или просто сидеть и медитировать. Опять передо мной стоял вопрос — «иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Воодушевляла уверенность в том, что попал я в Пещеру не случайно, уж слишком в невероятных условиях вымащивалась дорожка, вымащивалась сама, без всяких специальных усилий с моей стороны. Слишком много нелогичных совпадений выталкивали меня сюда. Ясно было одно, чтобы понять, что мне здесь нужно — надо сменить тактику.

Я знал, что если просидеть в пещере больше суток без света и ничего не делать, то начнутся галлюцинации. Наш мозг так привык, что к нему постоянно поступает через чувственные рецепторы информация и если «обрезать» этот поступающий поток информации на продолжительное время, то мозг начинает чудачить, выдавая всякую белиберду. Особенно важен зрительный канал, выключить который здесь было проще простого, достаточно было выключить фонарик.

Я решил воспользоваться данным обстоятельством, чтобы хоть как-то обострить свое внутреннее восприятие. Только с его помощью появлялась надежда узнать то, ради чего я здесь. Понимал, что такая практика опасна тем, что мозг становится доступным для всякого рода контактерства, да и вообще свихнуться можно, что, по-видимому, со многими здесь и происходило. Но я надеялся на наработанную с годами привычку определять и контролировать мотивацию своих поступков. Надеялся, что смогу вовремя понять, откуда «ветер дует».

Я перебрался в одну из комнат, где находился ровный каменный лежак, и где уже пару раз отдыхал. Подстелив пенку, улегся, стараясь отключить все мысли в голове. Вскоре уснул. Мне снились яркие живые сны, в основном продолжал во сне исследовать Пещеру и что-то в ней искать. Просыпаясь, пытался восстановить в памяти до мельчайших подробностей все, что снилось и особенно то, что при этом чувствовал. Я не поднимался со своего лежака и старался не производить шума, пока вновь не погружался в сон.

Однажды проснувшись, услышал церковные песнопения, идущие из глубины зала. Началось — подумал я. Это была явно слуховая галлюцинация, и хотя умом все понимал, меня так и подмывало посмотреть, откуда она звучит. Переборов свое желание пойти на звук, продолжал лежать, вслушиваясь в красивую капельную музыку и наслаждаясь исполнением «Аве Мария». Вскоре начал «видеть» какие-то световые пятна, тени. Мог различать двигающиеся фигуры. Никакое логическое понимание того, что это всего лишь галлюцинации, не могло помешать мне их «видеть» и «слышать».

Самым важным для меня оставался контроль за собственным страхом, периодически всплывающем откуда-то изнутри. Я знал, что это самый опасный мой враг, с его помощью любая иллюзия могла растерзать меня, сделав, как минимум, чокнутым. Логика моего мозга бунтовала, пытаясь подсунуть самые страшные перспективы: от змеиного укуса до закрытия входа в Пещеру. Но я был готов к такому бунту — значит, так тому и быть. Был момент, когда организм начинал мнимые болезни: от удушья до сердечной боли. Я со всем соглашался, всему шел на встречу, и они рассыпались очередной иллюзией.

Периодически мое сознание проваливалось в сон, а, проснувшись, попадало в очередную галлюцинацию. Я старался быть отрешенным даже во сне. Постепенно сны и галлюцинации сплелись в какой-то единый поток. Необходим был весь мой опыт по контролю над внутренним состоянием, чтобы не свихнуться и различать сон, иллюзию и явь.

Таких глубоких практик с сознанием у меня еще не было. Я очень многое узнал о себе. Несколько раз уже был готов закончить свой эксперимент, оставляя для анализа час или полтора, и в очередной раз проваливался в мир иллюзий или сна.

Выкарабкавшись из очередной иллюзии, пытался ее проанализировать, и вновь мое сознание куда-то улетало.

Чего я только не пережил в этих грезах! Однажды нашел тайную дверь в пещере, а когда ее открыл, пред мной оказалась сама Смерть. Она с ликованием замахнулась на меня косой. Отступать было некуда. Я знал, что она не промахнется. И когда понял, что мне не избежать ее косы, животный ужас вдруг сменился полным спокойствием и отрешенностью. Я спокойно наблюдал, как со свистом приближается холодный острый металл. Коса прошла сквозь меня чуть ниже шеи. Смерть мгновенно исчезла, а я продолжал оставаться в этой отрешенности, даже не испытывая радости по поводу Ее исчезновения — и так было хорошо и спокойно… Я даже испытывал некую благодарность к Ней за подаренное состояние. Мне не было абсолютно никакого дела до того, жив я или уже умер, было просто все «по-барабану». Что-то, беспокоившее меня всю мою сознательную жизнь, навсегда исчезло, отрезанное косой Смерти.

И все же однажды, проснувшись, включил фонарик и отправился в лаз, который пересекал глубокий разлом, местами достигавший почти метр шириной. Вправо он уходил метров на сорок, а слева — уже в метре был засыпан камнями. Я взобрался на верхние из них и обнаружил продолжение трещины, которая была похожа на узкий лаз. В него можно было протиснуться лишь лежа на боку. Через пару метров меня ожидало новое испытание. Камни, на которые можно было бы опереться, подо мной кончились, а трещина уходила вглубь еще метров на пять, постепенно сужаясь. До очередных камней было еще метра два. Надо было каким-то образом преодолеть это расстояние. Перспектива свалиться в трещину и застрять там вниз головой меня вовсе не устраивала. Если бы ни чутье, руководившее мной, ни при каких условиях туда бы не полез. Но сейчас я был словно на автопилоте и с удивлением наблюдал, как мое тело, осторожно перебирая руками, используя шершавые стены раскола и упираясь в противоположные стены, постепенно начало продвигаться над опасным местом. К тому же приходилось ползти в горизонтальном положении, зависая правым боком над жуткой смертью. Невероятно, но оказалось, что это сделать не так уж сложно. Без особых проблем я достиг спасительного выступа. Далее трещина расширялась, уходя вниз. Пройдя по ней еще метров тридцать, я увидел очередной лаз, пересекавший раскол, вероятно, он ранее тоже выходил к большому залу, но сейчас одна сторона его была завалена всего в нескольких метрах. Лаз был довольно просторный, лишь временами приходилось становиться на четвереньки, так что я довольно быстро преодолел метров двести, достигнув крупного грота диаметром метров в десять. В одной стене грота на уровне груди имелось прямоугольное углубление метровой ширины и по полметра в высоту и в глубину.

— Вот и алтарь, — подумал я, — а ведь я его когда-то уже видел, и даже вот так же стоял возле него. И странное ощущение, что было это не во сне. Я машинально провел ладонью по алтарю, чтобы стереть пыль. Но это оказалась не пыль, а мелкий песок, под его слоем почувствовались гладкие выступы. Аккуратно сгреб верхний слой песка в сторону. Передо мной лежало четыре ряда каменных фигурок величиной чуть более ладони. Все фигуры были сделаны, по-видимому, одним мастером из серо-синего камня и изображали музыкантов, играющих на древних инструментах. Сами музыканты были похожи друг на друга как братья и все были в длинных балахонах. Отличалось в основном положение рук и сами музыкальные инструменты. Какой-то трепетный восторг прокатился по моей душе, когда я взял в руки одну из фигурок, чтобы рассмотреть поближе. Словно держал в руках безумно дорогую для себя реликвию. Аккуратно положил ее на место и только теперь обратил внимание, что в нижнем ряду двух фигурок не хватает. Три верхних ряда по десять фигур, а в четвертом — восемь. Я сразу вспомнил, зачем сюда пришел. Повернувшись вправо, прошел по лазу еще метров семьдесят, до очередного грота. Там не было алтаря, просто осыпанный угол с таким же мелким, похожим на пыль, песком. В этом песке я нашел еще одну фигурку, мне даже показалось, что она на меня похожа лицом. Возможно тут же в песке лежала и последняя, сороковая, но это было уже не мое дело. Свою фигурку я отнес в грот с алтарем и положил в нижний ряд, так, что оставалось еще всего лишь одно незаполненное место. У меня не было с собой фотоаппарата, поэтому я схематично постарался зарисовать положение рук музыкантов и их инструменты, хотя был уверен, что даже если это зашифрованное послание, то вряд ли его возможно расшифровать до назначенного срока. Затем тщательно вновь заровнял песком, так, что казалось, что это обычная каменная плита, покрытая пылью. Теперь кто-то еще должен будет прийти сюда, чтобы положить свою последнюю сороковую фигуру. По моим ощущениям это должно произойти всего через пару лет.