Курбан-роман - Ильдар Абузяров

– И тут у меня случился шок, – добавила в конце своей истории Сарижат.

– А у тебя не случается шока оттого, что я подобно красавице Шахерезаде рассказываю тебе захватывающие истории? А ты подобно падишаху Рашиду аль Гаруну слушаешь меня, убивая снова и снова?

Это был их последний разговор, потому что, придя в парикмахерскую спустя неделю, чтобы получить причитающуюся долю наказания, Абдул не обнаружил своего палача, а лишь собственное сиротливое отражение в полумраке неосвещенного пыльного зеркала, пронизанного блеском ножниц, да грозный взгляд, брошенный мужем Сарижат.

Этот взгляд настолько поразил Абдула своей ненавистью и даже какой-то восточной изощренной жестокостью – аж мурашки по коже да волосы дыбом, – что Абдул подумал: ну, ни дать ни взять – настоящий бербер, настоящий грозный убийца пустынь, где нет места иным чувствам и иной интонации.

Бербер – от римского слова “барбар”, что значит “дикарь, варвар”. Но в переводе с турецкого “бербер” – парикмахер, брадобрей, цирюльник. Для полной объективности картины остается выяснить, как в глазах турка будет выглядеть французский парикмахер-брадобрей. Вполне возможно, он будет выглядеть неисправимым варваром. Ведь он сбривает бороды, в которых вся красота и мудрость мужчин. А кроме того, зачем-то производит в своей цирюльне кровопускание, исполняя дикие обязанности западного бербера.

“Ладно, – подумал Абдул, оробев тогда от неприятного взгляда бербера, – зайду в другой раз, завтра”. Но и в другой раз брадобрейки, самой нежной и доброй по части бород, особенно по сравнению с мужем, не было – только сиротливо смотрело пыльное тусклое зеркало, за пылью которого, видимо, как за песчаной бурей, скрылось солнце, изредка проблескивая сверкающим лезвием ножниц. И опять Абдул сквозь эту пыль и полумрак поймал в отражении неприязненный взгляд бербера.

Но на этот раз Абдул почти не обратил на него внимания, гораздо больше испугавшись того, что их последний разговор с Сарижат о метаморфозах женщин и мужчин в нынешнем мире напугал бедняжку. Что она, осознав всю неестественность, а значит, и порочность для традиционного востока их взаимоотношений, решила прекратить их одним махом. Ведь что-что, а сказки о Шахерезаде она наверняка читала как пособие по любви и женской хитрости на всю оставшуюся жизнь.

А что делать, успокаивал себя Абдул, будто успокаивая Сарижат, будто она рядом и слышит его сейчас, если мир под взаимным проникновением культур безвозвратно меняется. Что делать, если лучшим рэппером стал белокожий Эминем, лучшим игроком в гольф чернокожий Тайгер Вудс, лучшим брадобреем в округе бербер, лучшим футболистом другой бербер, падишахом стала женщина, а чемпионом мира по верховой езде на верблюдах некто под французской фамилией Кокто.

– Вы что-то хотели спросить? – буквально прервал размышление Абдула Салават.

– Ничего, – спокойно ответил Абдул. – Я просто хотел постричься.

– Я могу вас постричь.

– Вы же массажист, – заметил Абдул.

– Могу сделать и массаж, – сказал бербер, натянуто улыбнувшись сквозь волчий неприветливый оскал, – бизнес есть бизнес.

Абдул на секунду задумался. Он давно уже размышлял о массаже, как о другом средстве наказания. Задумывался о массаже грубых дланей, как об ударах палками по спине и шее за разговоры с замужней женщиной.

– Ну так что? – прервал его раздумья бербер, а сам, даже не получив ответа, уже самоуверенно разматывал провод бритвенной машинки. Должно быть, будет пытать, пронеслось в голове у Абдула. Как в камерах Гиммлера. Выбивать любовную историю их связи с Сарижат, которой и не было.

– Ну, хорошо, – дал свое покорное согласие Абдул.

– А где Сарижат? – спросил Абдул равнодушным, насколько это было возможно, тоном, усаживаясь в кресло.

– Она умерла, – странно улыбнувшись, сказал Салават, словно ожидал этого вопроса.

– Как умерла? – Абдул вздрогнул.

– Обыкновенно, – снова улыбнулся бербер так, словно смерть для него была игрой, ничего не значащим пустяком. Словно он сам не раз убивал и был убит.

– Вы меня не разыгрываете? – переспросил Абдул, не веря собственным ушам.

В ответ бербер только пожал плечами и опять натянул улыбку, по изгибу которой можно было подумать, что это он убил ее. Затем, не говоря ни слова, пошел подключить машинку, напоминающую электрошок, к электросети.

Жужжание, а может быть, испытанный шок опрокинули Абдула в глубокое детство. Вот пчела кусает его в руку. Он плачет, но быстро успокаивается под ласками мамы. И тут же садится на вторую пчелу. Теперь уже взрослые смеются, не в силах сдержать слез. А он, не в силах остановиться, орет, как недорезанный, широко раскрыв глаза и рот, дергает ногами и головой, отчего волосы, попадающие под бритвенное лезвие, дергаются и вырываются с корнем, когда его в детстве стригут машинкой. Вся жизнь – за миг. Вся жизнь волос.

– Как умерла? – потребовал, а точнее, попросил полного объяснения Абдул. – Такая молодая?

– Инфаркт. Упала замертво на улице, – пояснил бербер.

– Я к ней привязался, – сказал вдруг Абдул после длинной паузы, имея в виду всего лишь то, что Сарижат была неплохим мастером.

– Я заметил… – После этого неожиданно сорвавшегося с уст бербера признания им обоим стало как-то неловко, не по себе. И только теперь Абдул увидел, что Салават явно нервничал, что слова давались ему с трудом. Но в то же время было заметно, что молчаливому берберу необходимо продолжить неприятный для него и неизвестно к чему ведущий разговор, расставить все точки над “и”. Ему было так надо, и точка. – Вы приходили все чаще и чаще. А потом и каждую неделю, – нашел в себе силы для пояснения бербер.

– Но это ничего не значит, – поспешил успокоить собеседника Абдул, – между нами ничего не было. Клянусь.

– Да, если не считать, что она ждала вашего прихода. Она вся расцветала, лишь только вы переступали порог.

– Я этого не замечал, – сухо заметил Абдул, вынужденный оправдываться.

– Возможно, и так, – задумчиво заметил бербер, а потом добавил: – Я и сам только сейчас осознал всю перемену ее чувств до конца.

– И вы ничего не предприняли, ничего не сказали? – перешел в наступление Абдул, ведь лучшая защита – атака. – Могли бы объясниться со мной как мужчина с мужчиной. И я бы больше не приходил.

– Невозможно удержать женщину силком. Да и словами мало что можно изменить, – сказал с обреченностью бербер и тут же с зародившейся в глазах надеждой спросил: – А между вами, правда, ничего не было?

– Ничего.

– Поклянись матерью.

– Клянусь, – прижал руку к сердцу Абдул, – что ничего… – И, немного поколебавшись, добавил: – Кроме разговоров.

– Ну, я так и знал, – уцепился бербер. – Каких разговоров?

– Ничего особенного. Я ей рассказывал о своих любовных приключениях. В основном, вымышленных. Вот и все.

– Это ты зря… – И в глазах, и в голосе бербера появилась ярость.

– А что тут такого? Даш на даш.

– А ты что, не понимаешь?! – взорвавшись, уже перешел на крик Салават. – Что это нехорошо – при живом муже, что это неэтично? Что это низко и подло? Что это не по-мужски?

– Но я без злого умысла. Я это делал больше для себя, чем для нее.

– И для себя, и для нее ты должен был говорить полезные вещи, такие, как, например, аяты из Корана или хадисы.

– Какие хадисы? – спросил Абдул, подумав, что это все ему снится.

– Да хотя бы этот: “Надо жить, ожидая смерти каждую минуту, а строить так, будто будешь жить вечно”. – Бербер завелся не на шутку и никак не мог успокоиться. – А ты ей что рассказывал? Фривольные истории, которые рассказывать имеет право только муж… – Он ходил по комнате, громко крича и размахивая руками. – Ведь она, кажется, полюбила тебя из-за этих сказок. Она всегда любила сказки. А я в голову взять не мог: и чего это она в тебе нашла?

В какой-то момент Абдул перестал воспринимать реальность, наполненную до краев бешеным ревом обманутого мужа. “Бербер – грозный воин пустынь, лев, волк, шакал, – погружался в собственные мысли Абдул. – Наверное, против таких боролись крестоносцы в Дамаске и Иерусалиме”. Эта мысль о солдатиках вновь опрокинула Абдула в детство. И вот уже лезвие ножниц задевает ухо. И капли крови падают на белоснежную манишку. А потом мама покупает ему два пакетика пластмассовых солдатиков: коричневые крестоносцы и красные, почему-то похожие на буденновцев богатыри. И он разрезает пластмассовую перепонку, сцепляющую буденновцев и крестоносцев, теми же ножницами. И начинается битва не на жизнь, а на смерть.

И, вспоминая этих солдатиков, их мужество и доблесть, Абдул инстинктивно хочет защищаться. Но руки спеленаты Сарижатовой простыней, как саваном, и он стоит по стойке “смирно” – руки по швам – в углу, ведь его наказали за то, что ему так и не дали наиграться. И перед глазами опять картинка из детства: как ему полностью сбривают с неровного, еще почти мягкого черепа пушистые маленькие кудряшки, сбривают перед имянаречением. Перед тем как дать ему имя Абдул – что значит раб Всевышнего. А он орет, как недорезанный, дергает головой, пытаясь инстинктивно защищаться.