Конец сказки - Ярослав Зуев

– Какой капюшон? – пролепетал Андрей, и только сейчас увидел, что Вовчик удерживает его за сине-зеленый капюшон старой шерстяной спортивной куртки. Куртка была не по размеру, явно мала, но к счастью, достаточно крепка, чтобы выдержать его вес. И еще она показалась ему смутно знакомой. Знакомой до боли, но сейчас у него не было времени копаться в голове.

– Давай, зема, хватай меня за клешню. А то, слышь, колдырнешься – мало не покажется. По-любому.

Бандура не заставил просить себя дважды, напрягшись, он вцепился обеими руками в волосатое запястье Волыны. Бледность (бледный, как поганка, бывало, шутила его бабушка, когда он был маленьким), совсем не отразилась на крепости руки Вовчика – она была тверда, как коряга. Одно было странно. Рука казалась холодной, как лед. Да и само лицо Вовчика покрывал какой-то белый налет, вроде инея. Это придавало его физиономии сходство с замерзшими трупами, которые Андрей видел в детстве по телевизору, когда крутили хроники Второй Мировой войны. Бандура даже открыл рот, собираясь спросить Вовчика об этом, а потом передумал, решив до поры до времени не отвлекать его разговорами. Все это место было, мягко говоря, странным, почему бы и им обоим, угодившим сюда, не иметь странного вида?

Пока Андрей размышлял о вопросах, касающихся терморегуляции организма товарища в новых, необычных условиях, Вовчик, кряхтя, потянул его на себя. Куртка детского спортивного костюма, непонятно, каким образом оказавшаяся на Андрее, выдержала и это испытание. Вскоре они, отдуваясь, сидели на черных ступеньках, словно двое побирушек в подземном переходе.

Отдышавшись, Бандура ощупал куртку руками. Та едва прикрывала грудь, в то время как рукава не доставали до локтей.

– Клевую куртчонку вымутил, зема, – ухмыльнулся Вовчик, и потрепал Андрея по плечу, – первоклассника грабанул, да? Совести у тебя нет, по-любому.

Андрей с удивлением отметил, что приятель не потерял способности шутить, даже сейчас и здесь. Правда, шутки были корявыми, так и Вовчик никогда не претендовал на лавры Михаила Жванецкого или Ефима Шифрина.

– Ты не поверишь, Вовка, – Андрей и сам не верил, но факты – штука упрямая. – Это моя куртка. Она мне, можно сказать, жизнь спасла. В детстве. Лет десять назад, наверное… – Бандура посмотрел на Вовчика, ожидая насмешек, но лицо Волыны наоборот, стало серьезным и задумчивым.

– Еще как поверю, зема, – вздохнул Волына печально, – потому что тут такое место, брат, стремное, что как ни верти – все, что хочешь, может случиться. – И, добавил, немного подумав: – Тут, брат, темно дышать.

Теперь, когда они были в относительной безопасности, не скользили вниз, по-крайней мере, он, отдышавшись, смог предаться воспоминаниям. Воспоминания нахлынули сами собой, и он растворился в них, как таблетка импортного аспирина в стакане воды, только без характерного шипения. Все произошло без звука.

Маленькие, похожие на перепуганных баранов облачка набегали с севера в зенит. Ветер немедленно сдувал их оттуда, как будто играл с ними в короля горы. Если кому-нибудь из небесных странников все-таки случалось заслонить солнце, то это почти никак не сказывалось на освещенности. Утро выдалось необыкновенно солнечным, повсюду играли краски, яркие до неистовства, как и должно быть по весне, когда природа, проснувшись, оживает, и будто стремится наверстать упущенное за долгие зимние месяцы время. Среди цветов, естественно, господствовал зеленый, такой неисчерпаемой гаммы оттенков, какая кого угодно заставит задуматься о скудности словарного запаса. Небесный купол отливал бирюзой и казался бездонным. Трудно было даже представить себе, что кажущийся безграничным воздушный океан на самом деле не толще лужи на асфальте, по дну которой мы ползаем, как говорящие дождевые червяки.

«Ну, это если по космическим масштабам ориентироваться», – сказал Андрей, с изумлением глядя по сторонам. Он явно куда-то ехал, скорее даже несся, сидя на велосипеде. В руках подрагивал руль, асфальт под шинами изобиловал выбоинами, что характерно для наших деревень, поскольку, как он когда-то от кого-то слышал, возможно, от отца или деда, дороги между населенными пунктами и внутри их находятся в компетенции разных ведомств, отчего иногда складывается впечатление, что пересекая городскую черту, минуешь государственную границу, оказываясь в какой-то другой стране.

Итак, как это ни странно, он был в деревне. И не в какой-то абстрактной – Андрей сразу узнал родные Дубечки. Еще бы, как ему было не узнать. Дорогу, старую знакомую дорогу, обступали тополя, дающие летом живительную тень и тонны пуха от пуза, который летает повсюду, лезет в рот и глаза, доводя аллергиков до исступления. За тополями виднелись разномастные заборы, а над ними – колышущееся зеленое море, выпирающее отовсюду, словно тесто из бабушкиной кастрюли на Пасху.

«Какого, спрашивается, лешего?» — пробормотал Андрей, подумав, что окружающее не может быть сном, слишком оно реалистично. Во сне шины не шуршат об асфальт, не тявкают из-за заборов собаки, а в нос не бьет целая гамма абсолютно сельских запахов, прелой травы, навоза, и естественно, самых разнообразных цветов, распустившихся в садах на деревьях. «Я что, в детство попал, так? Каким, интересно, образом? И что, я увижу и бабушку, и дедушку, стоит только повернуть к дому? Более того, встречу самого себя?»

Это была мысль, ведущая прямиком в необъятную страну терра-инкогнита под названием Безумие, и Андрей решительно отбросил ее. Это была не та граница, которую он намеревался пересекать, в ближайшее время. Одно дело, читать фантастику, тот же «Конец Вечности» Азимова,[54] и совершенно другое – очутиться внутри фантастического романа, согласитесь, что это так.

«А такого не может быть», – заверил себя Андрей, и его немного отпустило. Он, конечно, хотел, какой-то своей частью, вернуться в Дубечки, чтобы обнять отца, но, не таким вот противоестественным образом. Неожиданно до него дошло, что ему тяжело дышать. Но, вовсе не оттого, что воздух плохой, просто что-то давило грудную клетку. Причина выяснилась немедленно – ей оказалась толстая шерстяная куртка, явно не по размеру, уцепившись за которую, куда-то запропастившийся Вовчик не дал ему соскользнуть вниз. Когда они очутились в том мрачном, призрачно освещенном тоннеле. Что-то снова мелькнуло в голове, какое-то давнишнее воспоминание, но Андрею было не до того.

Правда, посмотрев на свои руки, крепко державшие руль, Андрей немного успокоился: ладони были взрослыми, шершавыми, с костяшками, слегка изуродованными боксерской грушей и шрамом на указательном пальце левой руки, полученным на трудах в десятом классе. – «Так и есть, мои руки. Настоящие. Те, что у меня теперь. Так какого, тогда спрашивается, черта, я делаю в Дубечках?»

«Все-таки это сон, – наконец, решил Андрей. Реалистичный до неправдоподобия, и тем не менее, сон. – Я-то нахожусь в Крыму.  – Ну да, это он точно помнил. – Ликвидирую, можно сказать, Вацлава Збигневовича Бонифацкого по заданию самого Артема Павловича Поришайло. А во сне, к вашему сведению, господа, ничего плохого случится не может, потому… Потому, что все плохое уже случилось в реальности. Ты там умер, а теперь на практике проходишь то, о чем писал доктор Моуди в своей долбанной книге». – Научно-популярная (как выражались тогда) работа доктора Моуди[55] попалась Андрею в детстве, ее, естественно, никто не тиражировал типографским способом. Она, как и большинство прочих западных бестселлеров, проникавших через Железный занавес, чтобы ходить затем по рукам населения «самой читающей в мире страны», была размножена на ротапринте. Или каким то другим, кустарным способом, существовавшим до наступления Эпохи Ксероксов.

Так вот. Если доктор Моуди описывал какой-то коридор в преддверии Чистилища со слов тех счастливчиков, кого врачам реанимационной бригады, в конце концов, удалось вытащить обратно, то кто мог знать, что находится внутри, за коридором?

«В любом случае, – решил Андрей, – сон это, или даже предсмертный бред, и за дорогой следить глупо. Какие опасности могут подстерегать спящего в постели, а тем более – мертвеца в гробу?»

Впрочем, движение на улице отсутствовало, и если бы не легкое покачивание ветвей, да коровы, лениво помахивающие хвостами, и, быть может, пара кудахчущих куриц, преследуемых расфуфыренным индюком с красным, воинственно вибрирующим зобом, то, что было вокруг, вполне можно было принять за картинку. За цветную открытку из киоска.

Правда, по приближении к центральной, с позволения сказать, части Дубечков трафик несколько оживился. Навстречу Андрею начали попадаться местные жители, велосипедисты и велосипедистки, возвращающиеся с продуктового базара или из лавки потребкооперации, где иногда можно было купить хлеб. Их неопределенного цвета «Украины» были обвешаны обтрепанными сумками. Мужчины были в кепках и пиджаках, женщины носили платки и цветные юбки. Натруженные ноги месили педали, словно белье в тазу, но велосипеды все равно шли тяжело, поскрипывая цепями и сидениями на пружинах. На Андрея никто не обращал внимания, словно его вообще не было.