Странники в ночи - Андрей Быстров

Ане такое и в голову не приходило, но и сейчас идея не показалась ей удачной. Собственно, ей вообще никогда не приходило в голову ИСКАТЬ "Дом в огне" - некогда пригрезившуюся рукопись, пропавшую в тех мирах, откуда она явилась... Да и явилась ли на самом деле? Ее нельзя найти. Если так сложатся звезды, ОНА может найти Аню.

- Не отчаивайтесь, - сказал Кассинский. - Я расспрошу коллег, наведу справки, сам загляну в Интернет... Вот вам карточка нашего магазина. Позвоните через недельку...

Аня машинально сунула картонку в сумочку, не взглянув на нее, щелкнула никелированным замком.

- Спасибо...

- Пока не за что, - Кассинский пожал плечами.

Как во сне, Аня вернулась на улицу. Никакого барьера, никакого двойного лета... Все это иллюзия - и барьер, и "Дом в огне", и якобы знакомое лицо Кассинского. Переутомление... Отпуск попросить, что ли, съездить к дяде в Санкт-Петербург?

Жара усиливалась к вечеру. Машины плыли в дрожащем мареве нагретого воздуха, и дрожал контур здания оперного театра на площади, которую Ане предстояло пересечь по пути домой. Нет, строгие линии лаконичных архитектурных украшений театра не дрожали, они колыхались, растекались... Это не оперный театр, это копия старинного замка, созданная из прозрачного зеленоватого льда. Вот башни, пушки, ворота и подъемный мост - все изо льда, точно сейчас зима и этот замок на площади выстроил для детей ледяной архитектор.

Аня не вошла в замок, она просто оказалась внутри, замок охватил и поглотил её. Воздух здесь был невероятно прозрачен, слишком прозрачен, будто это и не воздух вовсе, а материализованный холод, проникающий прямо в мозг. Головокружительное ощущение пустоты вело к разделению пространства на этот воздух или холод и зеленоватый лед в кристаллах неподвижных синих искр. Везде - сверху, снизу, со всех сторон - странно искривленные плоскости льда... Под ногами Ани лед упруго пружинил. Он не покрывал какую-то поверхность, а сплошной толщей уходил в бесконечность. Над головой к ледяному куполу вплотную, без атмосферного промежутка, прижималось звездное небо. Ледяные стены чуть мерцали, как если бы это осторожное мерцание опасалось разрушить самое себя и весь замок впридачу. Искаженные миллионами отражений и преломлений, сквозь лед были видны балконы, галереи, стрельчатые окна, арки, колонны - пространственная световая структура замка, словно просвеченного рентгеном.

Холод и безмолвие пугали, заставляли идти. Аня бесшумно шагала по сводчатому коридору с почти невидимыми стенами, сама становясь невидимой, прозрачной, стеклянной. Она открывала двери, и волны холода от круглых ручек сковывали её, отнимали силы. В маленькой пирамидальной комнате Аня опустилась на ледяную кушетку. Глаза её закрывались, веки тяжелели. "Только не спать, - тупо, упрямо повторяла она без слов, - Только двигаться, уснешь - замерзнешь, сон - смерть..."

Но сопротивляться властному тяготению она больше не могла. Сквозь стеклянные веки закрытых глаз по-прежнему был виден мерцающий скелет замка, потемневшего и как-то ставшего меньше по размерам, но вскоре Аня не видела уже ничего. Она спала...

Ее разбудил оглушительный звон, взорвавшийся внутри нее, как будто она упала с высоты и ледяной игрушкой разбилась на тысячи осколков. Потом тишина и снова тот же звон, бессмысленный, звучащий ниоткуда, ни для кого.

Аня с усилием повернула голову. Звон издавал телефон, притаившийся в полутьме, совсем рядом.

Пока Аня вспоминала, как следует реагировать на этот бесцеремонный звук (протянуть руку, снять трубку, поднести к уху), телефон умолк. Аня рывком приподнялась и села. Здесь не холодно... А почему должно быть холодно? Она не в ледяном замке, а у себя дома, на диване возле открытого окна, и снаружи - летняя ночь...

Включив светильник, Аня встала с дивана. Она ещё дрожала от одних воспоминаний о холоде. Как она попала домой? И если она этого не помнит, не мешает проверить, заперта ли входная дверь...

Из лежащей на столе сумочки Аня вытащила ключи, прошла в прихожую. Все в порядке, заперто... Возвратившись в комнату, Аня бросила ключи в раскрытую сумочку - она всегда старалась держать их там, потому что про другие места вечно забывала. С веселым звяканьем ключи упали на белую картонку, примостившуюся поверх косметики и прочих женских мелочей... Стоп. Что за картонка? Ах да, карточка из книжного магазина...

Аня вынула карточку и прочла несколько строк затейливого летящего шрифта, зеленых на белом.

КНИЖНАЯ ТОРГОВЛЯ

М. А. КАССИНСКИЙ

АЙСВЕЛЬТ

ПРОСПЕКТ КЛЕНОВОГО ЛИСТА, 321А.

РАЗВОРАЧИВАЙТЕ ЭМИТТЕРЫ ПЕРЕД ТРАНСГРЕССИЕЙ

С обескураженным видом Аня перевернула карточку - другая сторона была девственно чистой, никаких телефонных номеров. Ну и ну... Даже оставляя в стороне загадочные эмиттеры, трансгрессию и Айсвельт, книжный магазин помещался на улице, которая испокон века именовалась Дворянской, потом Ленинской... Теперь, наверное, снова Дворянской, но едва ли проспектом Кленового Листа.

Из шкафа Аня достала увесистый энциклопедический словарь. Помимо узкоспециальных значений, эмиттер в самом общем смысле означал излучающую антенну, а трансгрессия - переход. Об Айсвельте она не нашла ничего. По-немецки это, что ли? Айсвельт - ледяной мир...

Аня медленно опустила толстый словарь на стол, рядом с карточкой. Свет в комнате словно померк, хотя Аня прекрасно знала, что это не так и лампочка светит по-прежнему ярко. Но что-то неуловимо изменилось здесь, что-то шуршало в углах, прозрачные леденящие щупальца тянулись из-под стола, дивана, шкафа, из прихожей...

- Чушь, - громко сказала Аня, стараясь придать придать голосу уверенную интонацию. - Полнейшая чушь.

Она принесла из ванной теплый халат и закуталась в него, потому что ей вновь стало холодно... По-настоящему холодно.

31

С утра зарядил дождик, до того мелкий (хотелось обозвать его мелочным) и зловредный, что казалось, на улице не лето, а поздняя осень. Однако будь то дождь или шаблонная для августа девяносто восьмого года жара, в любую погоду Айсману некуда было идти. С последней работы (он устроился дворником, чтобы хватало на хлеб) его уволили, как выгоняли отовсюду. Он не вписывался и не желал вписываться в общество даже в качестве дворника.

Есть было нечего. Айсман уныло заглянул в пустой холодильник и уселся в кресло у старого телевизора, меланхолично и бесцельно переключая каналы. Ладно, сегодня выручит старушка соседка, единственное существо в мире, по-своему жалевшее Айсмана, хотя и относившееся к нему не без опаски, а завтра... Завтра само себя покажет.

Из кучки сваленных в консервную банку окурков Айсман вытянул бычок подлиннее, закурил. Во рту возник омерзительный металлический привкус, закружилась голова, затошнило. Айсман раздавил бычок о тощую стопку неоплаченных квартирных счетов.

Ему приходилось нелегко, но он и не думал оставлять свои поиски последней, универсальной, окончательной истины. В одно время он сблизился с местными вождями движений, напоминающих нацистские, но вскоре с отвращением отшатнулся от них. Несмотря на бойкие речи, эти люди стыдились концлагерей, НСДАП и фюрера, отказывались признать себя духовными наследниками германского национал-социализма. Чего можно было ожидать от таких людей!

Он много читал, одолел и англичанина Фердинанда Каннинга Шиллера в переводе на немецкий, и Освальда Шпенглера в подлиннике (читать на родном языке доставляло Айсману удовольствие). У того и другого, как и у десятка прочих, он обнаружил по нескольку занятных идей... И все. Философы стояли ещё дальше от истины, чем доморощенные российские квази-фашисты. Одинокие поиски, ведомые одиноким человеком, продвигались из рук вон плохо, но Айсман твердо знал: искомое реально существует. А сейчас хорошо уже то, что стало известно, кому и чему следует сказать "нет"...

На подслеповатом экране доживающего свой век телевизора, настроенного в данный момент на утреннюю программу местного канала, появилось здание городского историко-краеведческого музея. Айсман не слушал, о чем вещает мелодичный женский голос, но когда он протянул руку, чтобы в очередной раз щелкнуть переключателем, что-то остановило его.

- Архив нашего музея невелик по количеству единиц хранения, - говорила журналистка за кадром, - но здесь идет серьезная научная работа. Усилиями небольшой группы подлинных энтузиастов удалось пополнить архив уникальными документами. Слово кандидату исторических наук Александру Константиновичу Ардатову.

Экран мигнул и высветил фигуру человека, сидящего за письменным столом в тесной комнате. Качество изображения не позволяло отчетливо видеть его лицо, да и голос в записи звучал искаженно, но сердце Айсмана почему-то забилось сильнее. Тяжелые волны торжественных органных аккордов понеслись над горестной пустыней его памяти. Ночь, факелы, холодный дождь...