Флорентийская чародейка - Салман Рушди

И тут наконец его поманила к себе Джульетта Веронезе.

— Ты счастливчик, так тебя перетак, — сказала она. — Несмотря на потрясающий успех сегодняшнего вечера, Фьорентина все же согласилась принять тебя и твоего похотливого приятеля.

С торжествующим воплем Аго сорвался с места, влетел в расписной павильон, стащил Макиа с его дриад, бросил ему одежду и, не дожидаясь, пока тот полностью приведет себя в надлежащий вид, потащил его за собою к заветной опочивальне, где их ожидала сама Красота в лице божественной Алессандры.

В святая святых царил хаос: на бархатных козетках, распластавшись в полном изнеможении, спали глубоким сном мужчины самых знатных фамилий. Они заснули и во сне все еще продолжали ласкать тела обнаженных дев, составлявших некий фон для главной исполнительницы, госпожи Алессандры. Сначала для самых достойных юношей города они лишь танцевали, а позже про приличия уже никто не вспоминал — настала пора животных страстей. Ложе самой Фьорентины было в полном порядке, и в сердце Аго закралась глупая надежда: «Что, если у нее нет любовника на сегодня? Что, если она ждет меня?» Алессандра, однако, отнюдь не производила впечатление сексуально озабоченной женщины. Прикрытая лишь роскошными золотыми волосами, она полулежала на постели, рассеянно пощипывая гроздь винограда, и, казалось, почти не обратила внимания на появление в будуаре двух мужчин в сопровождении своей телохранительницы и наперсницы. Они молча ждали. Наконец Фьорентина заговорила — задумчиво и тихо, будто сама себе рассказывала на ночь сказку.

— Жили-были трое друзей — Никколо Макиа, Агостино Веспуччи и Антонино Аргалья. Их детство прошло в заколдованном лесу. Потом родителей Нино забрала чума. Тогда он отправился попытать счастья в чужие края, и друзья никогда больше о нем не слышали.

Ее слова немедля заставили обоих мужчин забыть о том, что с ними происходило в настоящий момент, и перенестись мыслями в далекое детство.

— Вскоре после того как девятилетний Нино Аргалья отправился в Геную, чтобы присоединиться к отряду наемников с аркебузами под командованием кондотьера Андреа Дориа, мать Никколо, Бартоломея де Нелли, которая так искусно врачевала все хвори с помощью каши, тоже умерла. Отец Никколо, Бернардо, сделал все что мог: он сварил кукурузную кашу, точно по ее рецепту, но она все-таки умерла, то пылая, то дрожа как в лихорадке, и Бернардо уже никогда не оправился от этого удара. Теперь он проводил все время на ферме в Перкуссине, еле-еле сводя концы с концами и проклиная себя за то, что у него не хватило умения спасти жену. «Если бы я только более внимательно смотрел, как она варит эту свою кашу! — по сто раз на дню говорил он. — А я просто обмазал ее всю этой горячей гадостью, и она, бедная, умерла от отвращения».

Пока Никколо вспоминал покойную мать и несчастного отца, Аго вспомнил тот день, когда Аргалья уходил от них — с узелком на палке, словно нищий бродяжка.

— В тот день, когда ушел Аго, кончилось наше детство, — произнес он, а про себя подумал, что именно в тот день они нашли корень мандрагоры, и тут же стал прокручивать в голове план, как ему покорить Алессандру Фьорентину.

Отсутствие какой бы то ни было реакции с их стороны раздосадовало Алессандру, но она была слишком хорошо воспитана, чтобы показать это.

— Какие вы, однако, бессердечные, бездельники этакие, — всего лишь произнесла она, не повышая голоса. — Неужто имя пропавшего без вести друга не вызывает у вас никаких эмоций, пусть даже со дня его исчезновения и прошло девятнадцать лет? — ленивым, равнодушным тоном спросила она.

До крайности взволнованный Аго не нашел что ответить, но, сказать по чести, девятнадцать лет — срок немалый. Они любили Аргалью и, когда он пропал, месяцы, даже годы ждали от него вестей. Затем они перестали упоминать в разговорах его имя, поскольку каждый решил про себя, что молчание может означать лишь одно: их друг погиб. Ни тот ни другой не желали сказать об этом открыто, полагая, что, покуда не высказывать это вслух, остается надежда, что он все-таки жив. Но они давно стали взрослыми, и теперь Аргалья затерялся среди других воспоминаний детства. Там от него осталось одно лишь имя, больше никогда ими не произносимое. Вызвать Аргалью к жизни оказалось нелегко. Да, вначале их было трое, потом каждый пошел своей дорогой. Ненавидевшему путешествия Аго выпало идти каменистой тропою любви; более привлекательный Макиа предпочел погоню за властью, которая, как известно, пьянит и возбуждает сильнее любого волшебного зелья. Аргалья? Аргалья пропал, затерялся, стал блуждающей звездой на небосклоне.

— Дурная весть? — спросил Макиа. — Извините нас! Мы всю жизнь страшились этого момента.

— Отведи их туда, — произнесла Алессандра, обращаясь к Джульетте, и жестом указала на боковую дверь. — Сейчас я слишком утомлена, чтобы отвечать на ваши вопросы. Она склонила голову на вытянутую правую руку, и ее изящный носик произвел звук, весьма похожий на всхрап.

— Слышали, что она сказала? Пошевеливайтесь! — грубо сказала карлица и уже другим, более мягким, тоном добавила: — Все ответы вы сейчас получите.

Комната за дверью тоже оказалась спальней, но, как выяснилось, женщина, там находившаяся, не была раздета и не спала. В помещении царил полумрак, его освещала всего одна оплывшая свеча в канделябре, но, когда глаза попривыкли к темноте, друзья увидели женщину, одетую по-восточному: в тесной, обтягивающей верхнюю часть туловища кофточке, в широких шальварах и с голым животом. Она стояла перед ними, прижав к груди обе руки.

— Тупая сучка, — произнесла карлица. — небось, все еще воображает, что она в султанском гареме. Не хочет, дурочка, посмотреть правде в глаза.

Она подошла вплотную к одалиске вдвое выше ее ростом и, задрав голову, которая находилась где-то на уровне пупка женщины, заорала:

— Ты попала в плен к пиратам! К пиратам — поняла? Это случилось две недели назад! Тебя продали на рынке рабов в Венеции! Ты меня слышишь? Ты понимаешь, что я говорю? — Выкрикнув ту же фразу по-французски, она обернулась к двум друзьям: — Ее хозяин на время отдал ее нам, чтобы мы смогли оценить, сгодится ли она для нас, но мы еще не решили, берем или нет. Так-то она красотка, ничего не скажешь — и грудь, и задница — все что надо. — Она плотоядно потрогала руками «товар». — Только вот уж больно странная.

— Как ее зовут? — спросил Аго. — И почему ты обращаешься к ней на французском? И отчего у нее такой вид, словно ее превратили в камень?

— До нас дошел слух о французской принцессе, которая топала в плен к туркам, — отозвалась Джульетта, кружа возле женщины, словно хищная птица. — Может, это она и есть, а может, не она. Французский она понимает, это точно, только имя свое не называет. Когда спрашивают, как ее зовут, она отвечает: «Я дворец воспоминаний». Давайте, спросите ее сами! Или боитесь?

— Как ваше имя, мадемуазель? — мягко, как умел только он один, спросил ее на французском Макиа, и окаменевшая женщина произнесла:

— Je suis le palais des souvenirs.

— Вот видите! — торжествующе возгласила карлица. — Говорит, будто она вовсе не человек, а место.

— Какое отношение она имеет к Аргалье? — поинтересовался Аго.

При упоминании этого имени женщина встрепенулась, будто собираясь что-то сказать, но тут же снова застыла в неподвижности.

— Дело в том, — ответила Джульетта, — что, когда ее привели, она вообще ничего не говорила. Можно сказать, это был дворец с запертыми дверями и наглухо закрытыми окнами. Моя госпожа спросила, знает ли пленница, где находится. Я, естественно, перевела ее вопрос, а хозяйка добавила: «Ты сейчас во Флоренции», — и будто ключ повернулся в замке — она вдруг заговорила. «У меня во дворце есть комната с таким названием», — сказала она и вдруг, стоя на месте, стала делать какие-то странные движения, как человек, который куда-то направляется, что-то ищет, а затем сказала нечто такое, что заставило госпожу призвать вас.

— Что она сказала?

— Можете сами послушать, — отозвалась карлица и, снова приблизившись к неизвестной, спросила: «Quest que se trouve dans cette chambre du palais?»[33]

И тут, не сходя с места, рабыня жестами стала изображать, будто идет по коридорам, поворачивает, входит в двери, а затем вдруг начала говорить на чистейшем итальянском:

— Вначале друзей было трое: Никколо Макиа, Агостино Веспуччи и Антонино Аргалья. Все их детство прошло в волшебном лесу.

У Аго затряслись коленки.

— Откуда она знает об этом? Где она могла это услышать? — вскрикнул он.

Макиа, однако, догадался, в чем дело, главным образом благодаря бесценной отцовской библиотеке (Бернардо никогда не был богачом, и приобретение каждой книги стоило ему долгих, мучительных размышлений). Рядом с любимой книгой Макиа «Ab urbe condita» Тита Ливия[34] — стояла «De oratore»[35] Цицерона, а следом за ней — тоненькая книга неизвестного автора под названием «Rhetorica ad Herennium».[36]