Канашибари - Ангелина Максимова

Тощий парень подскочил и, дёрнувшись в разные стороны, закричал:

— Выпустите нас! Выпустите меня! Я не хочу умирать!

Он кинулся к фонарям, вернее, к пространству между ними. Однако словно бы с разбега врезался в стену. Ни звука удара, ни видимой преграды, но тощий парень «распластался» по воздуху. Из разбитого лба потекла кровь, заливая лицо. Застонав, парень осел и затих, лишь изредка судорожно всхлипывая.

Эмири проследила за ним взглядом и вздохнула. Она выглядела раздосадованной, но на удивление спокойной. Скорее, уставшей. Как будто девушка просто хотела, чтобы все поскорее закончилось.

— So, we are at death’s door[60]…

Голос Эмири пробился сквозь толщу льда, за которой я оказалась, а следом прорвались и чувства.

Сначала меня затопила паника, так что перехватило дыхание. Затем она сменилась страхом, от которого едва не подкосились ноги. И наконец пришла злость. На себя, на Минори, на всю команду «полицейских» и на Шоичи в частности, на мою команду, не сумевшую продержаться достаточно долго. И снова на себя.

Я провалилась. Я всегда полагалась только на себя. Всегда брала на себя ответственность. Не доверяла другим, считая: хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сам.

Но не в этот раз.

Сейчас провалились мы все, и винить кого-то я не могла. Вернее, или всех, или никого. Но я все таки начала с себя.

В голове вспышками пролетели детали игры. Когда я могла пойти в другую сторону, когда могла поступить по-другому. Вот только уже ничего было не поделать. Не исправить.

Через несколько минут мы все умрем.

Перед глазами появилось лицо Казухико. Темные глаза с неизменно веселыми искрами в глубине, прямой нос, острые скулы, слегка отросшие блестящие пряди, которые брат привычным движением сдувал с лица.

— Скоро встретимся, Казухико… — выдохнула я. Страх тугим узлом скрутился внутри, но я взяла себя в руки. Я встречу смерть с достоинством, а не дрожа от страха.

— До окончания кайдана осталось пять минут.

Сделав глубокий вдох, я выпрямилась и огляделась. И, встретившись взглядом с Кадзуо, с трудом удержала маску безразличия. Я была слишком удивлена, так что на мгновение забыла о близкой смерти. Лицо парня до этого не выражало особых эмоций, так что не было бы ничего удивительного, если бы и сейчас Кадзуо держал эмоции при себе.

Странно было, что он улыбался. И это не была улыбка сумасшедшего, горькая улыбка, улыбка сквозь слёзы или натянутая, фальшивая усмешка. Она была лёгкой, едва заметной, но в ней виднелись уверенность и превосходство.

Это был слишком серьезный контраст со всеми остальными «ворами». На их лицах были паника, страх и злость или же, наоборот, опустошение и ступор. Хотя, нет… Я заметила, что и Хасэгава тоже был абсолютно спокоен, а на его губах играла легкая улыбка. В глазах — ни тени страха. Этому можно было только позавидовать.

Заметив мой взгляд, Хасэгава улыбнулся чуть шире и кивнул в сторону Кадзуо. Я невольно приподняла бровь от удивления и, выдержав несколько секунд, медленно отвела глаза.

И едва не дернула головой обратно. Потому что на этот раз пересеклась взглядом с Минори.

Но я сдержалась.

Видимо, девушка смотрела на меня уже какое-то время и тоже хотела отвести глаза. Но не стала.

Мы просто стояли и смотрели друг на друга. Не знаю даже, моргала ли я в это время. И не знаю, чего в тот момент хотела: попрощаться или обвинить? Чего хотела Минори? Её глаза явно не просили прощения. Однако в каждом был словно бы водоворот из чувств: сожаление, обида, облегчение, горечь, страх, счастье. Или же это мои чувства отражались в глазах Минори, смешиваясь с её собственными эмоциями?..

— Прощайтесь со своими никчемными жизнями, — бросил Шоичи. Голос его звучал пренебрежительно и насмешливо, но по глазам мужчины я видела, что он явно не торжествовал.

А вот его приспешники весело и злорадно выкрикивали что-то, поздравляя друг друга с очередным пройденным кайданом. С ними был и один из парней, что присоединился только перед игрой.

Остальные «полицейские», до этого не входившие в компанию Шоичи, отошли подальше от тюрьмы и даже не смотрели в нашу сторону. Некоторые изредка бросали косые взгляды. Как будто вот так вот дистанцировавшись, они снимали с себя ответственность за то, что произойдёт. Переставали быть частью этого кошмара.

— До конца кайдана осталась одна минута.

Я прикрыла глаза и невольно начала вести обратный отсчёт.

Пятьдесят девять, пятьдесят восемь, пятьдесят семь…

Мне казалось, что я смирилась. Но сейчас, за считанные секунды до конца, поняла, что это был короткий самообман. Я не смирилась. Во мне как будто бы заново проснулось желание жить.

Сорок один, сорок, тридцать девять…

Я поняла, что в душе упорно пробивал почву отчаяния росток надежды. Я едва не рассмеялась — зло и горько. Надежды больше не было.

Двадцать, девятнадцать, восемнадцать…

Это, пожалуй, было подходящее наказание для той, кто так не ценила все то, что давала ей жизнь. Кто не ценила жизнь. Безразлично, презрительно или пренебрежительно относилась к вещам, событиям — даже к людям.

И теперь, когда я только ощутила желание жить, осознала, что не хочу умирать — моя жизнь и прервётся. Не давая мне и шанса, чтобы исправить ошибки, чтобы наверстать упущенное.

— Пять, четыре… — в унисон с моими мыслями произнёс Кадзуо. Я с раздражением посмотрела на него. Парень подошёл к переднему ряду фонарей-торо.

— Три, два… — он медленно перешагнул через границу тюрьмы.

— Один… — парень прислонился к световой камере одного из фонарей. Со стороны вне «тюрьмы».

— Ноль, — Кадзуо приподнял лишь один уголок губ. Но даже эта его полуулыбка выглядела хищной.

Что «воры», что «полицейские» в недоумении смотрели на Кадзуо. Тишина длилась всего мгновение, но, казалось, растянулась на гораздо больший срок.

— Время вышло. Победу одержала команда «доро».

Эти слова разбили не только тишину, но и ступор участников.

— Что? Как? — истерично закричал один из «полицейских». В его глазах застыл ужас вперемешку с недоверием.

— Как ты это сделал? — прошипел Шоичи. Его лицо перекосило от гнева.

Никто из нашей команды не проронил ни слова. Надежда, вспыхнувшая в каждом как после действий Кадзуо, так и после слов невидимого рассказчика, была все ещё слишком хрупкой. Мы все были слишком близки к смерти, и не могли поверить, что теперь уже не балансировали на лезвии ножа.

Облегчение пришло болезненной волной, отозвавшись жжением в груди и слабостью в руках. Казалось, мне