Неизведанными путями - Степан Пичугов

ЛИКВИДАЦИЯ ПРОРЫВА НА УЧАСТКЕ 29-й ДИВИЗИИ

В марте 1919 года белые, сосредоточив значительные силы, вновь переходят в наступление по линии Пермь — Глазов и прорывают фронт на участке 29-й дивизии, тесня ее полки к станции Чепца.

Командарм 3 Меженинов дает распоряжение комбригу Особой Васильеву снять с левого фланга бригады 22-й Кизеловский и 23-й Верхкамский полки и срочно на подводах перебросить их для ликвидации прорыва в район станции Чепца. Остальные части бригады приказано было отвести в район верховьев Камы на линию Афанасьевское и Гордино.

На пятые или шестые сутки 22-й и 23-й полки прибыли в район прорыва и поступили в распоряжение командира 1-й бригады 29-й стрелковой дивизии, бывшего полковника старой армии Андрианова, который почти с ходу направил их в бой: 22-й полк — в район станции Чепца, а 23-й — в район села Кулиги. Передовые части белых, встретив неожиданное упорное сопротивление наших полков, откатились назад в ожидании подхода главных сил. За это время нам удалось на северной окраине села Кулиги, используя господствующую высоту, организовать хорошую оборону. Белые, подтянув главные силы, вновь атаковали наши части. Завязались жаркие бои, длившиеся несколько дней подряд. Здесь мы применили тактику, выработанную в районе Кудымкора: упорное сопротивление в населенных пунктах и активные действия подвижных лыжных групп, которые легко, особенно ночью, проникали в тылы противника. Наши лыжники нервировали и изматывали противника. Эта тактика помогла кизеловцам и верхкамцам остановить противника и ликвидировать прорыв. Фронт вновь стабилизировался. Обе стороны начали укреплять ледяные окопы и обживать новые позиции.

На смену нам пришли приведшие себя в порядок полки 29-й дивизии. Кизеловцев сменил полк «Красных орлов», верхкамцев — волынцы. После этого мы отправились в распоряжение штаба своей Особой бригады и нас отвели на отдых в Омутнинский завод, что северо-западнее города Глазова.

Пока мы ликвидировали прорыв на участке 29-й дивизии, в район села Афанасьевского и Залазнинского завода был послан на усиление левого фланга Особой бригады 10-й Московский полк, только что прибывший из центра. Полк этот состоял в своей массе из московских кустарей, парикмахеров, пекарей, поваров, ресторанных официантов. Командный состав был подобран из мобилизованных офицеров старой армии. Коммунистов в полку было очень мало, промышленных рабочих в нем не было совсем. Поэтому, несмотря на хорошее вооружение и прекрасное обмундирование, полк оказался малобоеспособным и морально неустойчивым. При первой же встрече с противником, восточнее Залазнинского завода, полк, не выдержав напора белых, в панике начал отходить по дороге на Глазов, оголяя левый фланг 3-й армии и подставляя его под удар противника. Комбриг Васильев вызвал меня к прямому проводу и, кратко обрисовав обстановку, приказал немедленно выступать, чтобы прикрыть дорогу, ведущую с Залазнинского завода на Глазов.

— Жаль, товарищ Пичугов, что не дали отдохнуть вашему полку, но что же делать? — сказал он. — Надо восстановить положение. Желаю успеха!

К концу того же дня мы были в районе деревни Вороны, где встретили отходящие в беспорядке отдельные группы бойцов 10-го полка. Я приказал коменданту нашего полка задерживать их и собирать в отдельные команды. Потом нам стали попадаться боевые обозы — новенькие пулеметные двуколки, легкие пушки системы «Гочкис», установленные на санях; при них был некоторый запас снарядов. Все это поспешно и в беспорядке двигалось по дороге на Глазов. Видя это, мы удивлялись, как можно с таким вооружением так позорно бежать. У наших бойцов разгорались глаза.

— Эх! Вот бы нам такое!.. — мечтательно говорили они, а некоторые горячие головы решительно предлагали:

— Чего смотреть? Взять эти пушки и пулеметы в наш полк, и вся недолга. Все равно они отдадут их белым.

Но такое самоуправство нельзя было допустить, хотя даже командиры в душе были согласны с бойцами. Было строжайше запрещено что-либо трогать из военного имущества и оружия. Но, невзирая ни на какие запреты, некоторые наши конники самовольно забрали новенькие седла и спрятали их подальше от глаз начальства.

Двигаясь дальше, мы встретили штаб 10-го полка. Командир полка и целая свита щегольски (по тем временам) одетых офицеров спокойно ехала нам навстречу. У каждого офицера было новое, прекрасно сшитое обмундирование, блестящие новенькие желтые ремни. У них были даже термосы для чая. Наши командиры, одетые кто во что, выглядели куда менее эффектно, но самого плохого из них я не променял бы на всю эту свиту.

ОБОРОНА ПОД ЗАЛАЗНОЙ

Преследуя 10-й полк, противник неожиданно напоролся на верхкамцев, которые, пропустив сквозь свои ряды московских парикмахеров и официантов, во встречном бою крепко стукнули разошедшихся беляков.

— Это вам не цирюльники, — приговаривали красноармейцы, осыпая белых градом пуль и ругательств.

Как вскоре выяснилось, против нас действовала Пермская дивизия белых, сформированная ими вскоре после занятия Перми из мобилизованных крестьян Пермской губернии. Тут был и Чердынский полк, оказавшийся в это время против нас. И получилось, что с одной стороны — белые чердынцы, а с другой — краевые. Белые чердынцы большого упорства в наступлении не проявляли. Они пытались еще несколько раз атаковать нас, но каждый раз, получив крепко по зубам, откатывались и отходили к Залазнинскому заводу. Вскоре разведка установила, что белые начинают лихорадочно укрепляться под Залазной, делая засеки и опутываясь колючей проволокой. Это был уже признак того, что от наступления они отказались.

Мы также получили распоряжение укреплять свои позиции. Участок нашего полка здесь тоже был растянут на несколько десятков километров, и нам пришлось применить ту же тактику, что и в кудымкорской обороне.

Однако вскоре условия обороны резко изменились. Дело близилось к весне, и наши ледяные окопы под лучами весеннего солнца стали оседать и таять. Земля же была еще настолько мерзлой, что взять ее походной солдатской лопатой было невозможно. Вспоминается курьезное донесение командира 5-й роты Собянина: «Солнце припекает, снег тает, садится, и окопы наши убегают вместе с ручьями».

Положение усложнялось еще тем, что белые начали проявлять активность. Бывали случаи, когда они по ночам проникали к нам в тыл, пробираясь между опорными пунктами.

Чтобы в какой-то степени обезопасить нас от этих неожиданных визитов или хотя бы предупредить их, красноармеец 2-й роты Губанов Константин предложил оригинальный выход — в промежутках между подразделениями ставить самодельные мины. Делалось это так: укладывалась на землю ручная граната, укреплялась на месте, а за ее предохранительное кольцо привязывалась тонкая проволока или телефонный провод, который туго натягивался и проходил близко к земле в обе стороны от гранаты, параллельно линии фронта. Достаточно было зацепиться за туго натянутую проволоку, как предохранительное кольцо соскакивало и немедленно следовал взрыв гранаты. Это служило сигналом того, что на данном участке появился противник. Тогда с обоих соседних опорных пунктов открывался огонь, и затем к месту взрыва устремлялись дежурные взводы, чтобы окружить и изловить появившегося противника. Правда, изловить и окружить не всегда удавалось, но «граната-патруль», как прозвали эти самодельные мины, почти всегда нас предупреждала о попытке противника пробраться в наш тыл.

ХИТРОСТЬ НЕ УДАЛАСЬ

В апреле 1919 года обстановка на фронте Особой бригады стала сравнительно спокойной. На самом левом фланге, почти в тылу у нас, в Омутнинском заводе по-прежнему располагался 22-й Кизеловский полк. Он как бы составлял резерв бригады. Правее его, уступом вперед, занимал оборону на подступах к Глазову 23-й Верхкамский полк. Еще правее по фронту располагались 21-й Мусульманский и 61-й Рыбинский полки.

Разрыв между 22-м и 23-м полками составлял около 30 километров и охранялся он только подвижными патрулями. Телефонная связь со штабом бригады и между 22-м и 23-м полками проходила недалеко от линии фронта, поэтому часто подвергалась порче со стороны противника. Были случаи, когда противник включался в нашу телефонную связь и подслушивал служебные разговоры.

Надо отдать должное разведывательной службе белых: они были прекрасно осведомлены не только о наших частях, но и знали хорошо фамилии, имена и отчества всех командиров и комиссаров, до командиров полков включительно. Один раз мы даже получили по телефону провокационный приказ. Нам предлагалось от имени командования Особой бригады отойти на новые позиции. Но составители этого приказа немного пересолили и этим выдали себя. Перед подписью комбрига и комиссара они вставили слово «товарищ». Когда я стал читать приказ — телефонограмму, мне бросилось в глаза это не совсем кстати упомянутое слово «товарищ». В порядке проверки решили позвонить в штаб бригады, но обнаружили, что связь с ней прервана. Тогда я попросил к себе комиссара, чтобы поделиться с ним моими сомнениями. Комиссар полка Рычков был человеком новым у нас, его только что прислали вместо Кесарева, переведенного в бригаду с повышением. Рычков был в полку шестым комиссаром, со всеми предыдущими я срабатывался хорошо, потому что они, как и я, ставили выше всего интересы общего дела, а Рычков выставлял основным принципом личное «я». Мне это с первого же дня не понравилось, и я ему прямо сказал об этом. Он обиделся. И в этот раз, когда я попросил его зайти в штаб, чтобы обсудить создавшуюся обстановку, он зашел, но, не выслушав, начал возмущаться: