Кино, масоны и любовь (СИ) - Чайка Лариса

— Но мы же с вами мило беседовали в ресторане, — возмутился он, — а потом еще и танцевали…

Да, танцевали. Видимо, воспоминания об этом танце разом вспыхнули у нас в голове. Я смотрела не его красиво очерченные губы и твердый подбородок, он — мне в лицо.

Все! Мне надоело в прятки играть! Я решительно встала, потом вспомнила о «больной ноге» и снова села. Разоблачать свою мнимую болезнь не входило в мои планы.

— Ирвин! Я чувствую себя с вами какой — то ущербной. Я не собираюсь тащить вас в постель, я не собираюсь навязываться вам, как это делали другие дамы, я понимаю, что оба поцелуя вышли по моей инициативе, и, возможно они вам были неприятны…

— Вы ошибаетесь, Габи, — мягко перебил меня он. — Это я вел себя некорректно. Я ничего не намеревался требовать от вас в тот вечер, когда мы ужинали с вами в «Монмаранси». Вы вовремя мне рассказали о Баррингтоне и Расмусе…

— О, боже, — теперь я перебила его, — я ничего такого не имела в виду. Это просто для поддержания разговора. Вы спросили — я ответила. А вчера вечером?

— Я обещал вам, что вы будете в безопасности. Я привык держать свое слово.

— Ах, так это вы держали слово…. — протянула я, — выставили меня полной дурой, а оказывается, это вы слово держали.

— Мисс Вареску, Габи, я не понимаю… — он откинулся на спинку кресла и удивленно таращился на меня.

— Мистер Брайс, — я уже шипела как змея, — вы сейчас же, немедленно подойдете ко мне и нормально, слышите, нормально поцелуете меня. Я не намерена больше гоняться за вами. Тем более, у меня — нога…

Его лицо исказила какая — то судорога, пальцы охватили ручку кресла так, что костяшки побелели.

— Ах, так… Вам неприятно целоваться со мной? Зачем тогда было это приглашение? Эти пять миллионов за ужин? Я чего— то не знаю?

— Нет, Габи, подождите. Все совсем не так, как вы думаете.

— А что я должна, черт возьми, думать, когда вы шарахаетесь от меня как от чумной?

Я все — таки вскочила со своего места и похромала в сторону двери, ругая про себя последними словами, и Ирвина, и Фрида, и Стефана приплела еще до кучи. Зачем он вообще отпустил меня отдыхать? Сидела бы сейчас в городе, занималась бы привычными делами, а не изображала бы из себя подопытную обезьянку.

Две огромные руки легли на плечи, останавливая меня. Я не торопилась поворачиваться. Отпустила от себя все свои эмоции и расслабилась. Резкая волна чего — то мной еще неиспытанного, долбанула меня в область солнечного сплетения. Я задохнулась, по телу в разных местах закололи тоненькие иголочки, горло сжало от какого — то непонятного спазма, а мои руки буквально затряслись в неизвестной лихоманке. Что за — ааа?.. Что это такое?

Это его чувства — сомнений в этом у меня не было. Но что они обозначают? Больно, больно — то как! Больно! Если бы я такое чувствовала по отношению к нему, я бы тоже к нему и близко не подошла.

Наконец, эти руки перевернули меня и прижали к его широкой груди, крепко — крепко обхватив в стальной захват. У меня запульсировало сердце, как будто я только что пробежала стометровку на скорость, и во рту пересохло, и сейчас эти губы были единственным источником влаги, но я боялась к ним прикоснуться, я так боялась.

Я подняла голову и заглянула Ирвину в глаза, они были невообразимо темны, дыхание резкое и прерывистое, крылья носа хищно раздуваются. Опять накатило воспоминание о поцелуе в ресторане и мои мысли о том, что он чем— то болен. Ерунда! Еще пять минут назад был свеж, бодр и энергичен. Ну, давай уже, целуй. Где — то внутри меня рождалось небывалое нетерпение.

Наши губы соприкоснулись, и я чуть не вскрикнула от дикого разряда, пронзившего меня, это было так неожиданно и больно…., а потом наступило блаженство. Я никогда не прыгала с парашютом и не парила в воздухе как птица, но чувства, охватившие меня, были сродни этому. Легкость, необычайная легкость во всем теле, как во время нашего первого с ним танца. А я еще подумала, что это мои эмоции. И неудержимая эйфория, как тогда, когда я вышла из криосауны, так необъяснимо радостно стало на душе. Захотелось петь и смеяться, а еще обнять весь мир и сказать ему «спасибо».

Твердые губы, вдруг ставшие необычайно мягкими покрыли легкими поцелуями мое лицо, пару поцелуев в основании лба у самой кромки волос, легкое касание и щекотание ушных раковин, и дорожка легких прикосновений к шее. Эти поцелуи наполняли меня легкостью и истомой и не были похожи ни на что, испытанное мной ранее.

Затем Ирвин припал к моему рту, и все успокоившиеся чувства появились вновь. Я ощутила такую жажду, что только это проникновение спасало меня от нее. Он водил языком внутри моего рта и мне захотелось прижаться к нему еще крепче, буквально вдавиться в него, не чувствуя никаких преград между нами. Ближе, как можно ближе друг к другу, друг в друге.

Я стала судорожно шарить по его телу, пытаясь снять футболку. Мне до безумия захотелось прижаться к его оголенной коже своей. Волны такого дикого желания накатывали на меня, что я рвала эту несчастную футболку, как раненый зверь спасает свою жизнь. А здесь и сейчас от этого она и зависела.

Его огромные руки делали все намного бережнее и аккуратнее моих, моя футболка снялась как бы сама собой, я даже не успела заметить. Вслед за ней полетели и джинсы, и все мое белье, а я так и рвала безуспешно пряжку его ремня. Услышала тихий гортанный смех и полушепот:

— Может закроем двери? Неудобно если кто — нибудь тебя увидит голой почти в коридоре.

А ведь и правда, я так и стояла у открытой двери, там, где меня поймал Брайс.

Он подхватил меня на руки и, хлопнув дверью, понес вглубь кабинета. Мне сейчас почему — то совсем не хотелось пошлить по поводу сцен на столе и в кресле. Сейчас мне было все равно где. Я вцепилась в Ирвина мертвой хваткой. Было такое чувство, что все, что я раньше знала о сексе, к таковому не относилось, что если я сейчас этого не испытаю, я и не узнаю о нем никогда.

Дикое желание обнять, прирасти, впустить и остаться одним целым охватило меня. Вся реальность уплыла куда— то на задний план. А на передний вышло одно поглощающее желание — быть очень близко, ближе, еще ближе, еще…

Я практически не осознавала себя одну, у меня было ощущение, что мы сплелись не только физически, но и чувства наши, как и тела, проникли друг в друга и испытывают двойное блаженство. Время остановилось, реальность исчезла, я даже не помню, где и как это было — на столе, в кресле, на полу или на потолке… черт возьми. Но все, что было — было прекрасно!

ГЛАВА 26

В эту ночь мы так и не уснули. Ирвин отнес меня в свою спальню и в течение нескольких часов мы просто исследовали друг друга — руками, губами, языком. Мы практически не разговаривали, и едва заканчивался очередной оргазм, мы снова начинали наши исследования. С упорством муравья лезущего на вершину горки и сбрасываемого оттуда тонким прутиком, мы продолжали тянуться друг к другу.

Опомнились только тогда, когда в открытое окно послышались голоса, и заурчал двигатель автомобиля.

— Где моя одежда? — просипела я. — Я же абсолютно голая.

— В кабинете, возле двери. Там, где мы ее и оставили.

Ирвин был абсолютно невозмутим, только щурился как кот, объевшийся «Innova». Он раскинулся на кровати, заложив руки за голову, и я непроизвольно залюбовалась его телом. Это тело умело такое… Я опять почувствовала что— то сродни возбуждению. Это его чувства или мои? После сегодняшней ночи я запуталась.

— Я не могу пойти в свою комнату, завернувшись в простыню. Все всё увидят.

— Ну и что? — полное непонимание. — Здесь живут взрослые люди, и «все всё» понимают.

— Это ты не понимаешь, — я закатила глаза. Я… так… не могу.

Ирвин напрягся. Убрал руки, сел на кровати. От него снова повеяло холодом.

— Не беспокойся. Я сейчас принесу твою одежду.

Не поняла! Что не так?

Но он уже вышел, быстро накинув на себя халат.

Странный он человек. Что я такого сказала? И что он успел подумать? Я не привыкла разгуливать, перед кем бы то ни было, в неглиже. Строгое воспитание герцогини ванн Рей не позволяло мне этого. «Держи лицо и манеры — это главное для женщины, уважающей себя», — всегда говорила мне мама. Со Стефаном у нас, конечно, были не платонические отношения, но ничего компрометирующего я себе никогда не позволяла.