Способ побега - Екатерина Федорова

Когда Тимофей с Лехой вернулись в камеру, там царило некоторое оживление. Дракон Гортензия безостановочно топтался по решетке, угрожающе размахивая длинным мощным хвостом. На конце хвоста красовались иглы, собранные в бутылочный ершик. Когда в конце взмаха иглы ударялись об прутья решетки, вниз сыпались искры, и прутья начинали грозно гудеть.

Сокамерники жались к стенам, с испугом глядя вверх.

— Что за шум, орлы? — с натужной приподнятостью в голосе осведомился Тимофей, хромая к центру камеры.

Никто не ответил. Он остановился, задрал голову и спросил у чуда-юда, шатающегося по решетке:

— Чего шумим, Гортензия?

Гортензия грозно рыкнула. А затем как-то странно свернулась — и Тимофей увидел просунувшуюся между двух громадных лап голову дракона. Глаза размером с добрый таз влажно моргнули.

— Ты вернулся!! — На этот раз Гортензия не стала прибегать к телепатии.

Вопль прозвучал во всю мощную драконью глотку, породив в камере довольно мощное эхо.

— Вот он я, — глупо проговорил Тимофей, наблюдая, как дракон снова усаживается на свое место в центре решетки.

Гортензия свернулась клубком и опять стала походить на кучу мешков с картошкой, наваленных сверху камеры.

Сзади подошел Леха и хрипловато пробасил:

— Это ты ее так окрестил — Гортензия? Ну и имечко. Крестный отец драконов из тебя…

Стражники, доставившие их в камеру, немного постояли в дверях, глядя с интересом на драконью тушу. Но очень быстро в их толпе появилась личность в бордовом камзоле и обозрела всех, включая и Тимофея, недовольным взглядом. Затем личность торопливо гаркнула, обращаясь больше к своим подчиненным:

— На что уставились? Не видали, как драконы задницу от насиженного места отрывают, что ли? Шевелись!

Их тюремщиков как ветром сдуло из камеры. Щелкнули замки.

Леха сзади грузно покачнулся, придержавшись рукой за плечо Тимофея.

— Что-то голова кружится. Покалякай тут со своей знакомой, а я пойду сяду.

— Да-да, — пробормотал тренер по тюк-до, не сводя глаз с дракона.

Следовало торопиться. Нога распухает, щека тоже. Еще немного, и он будет не в состоянии двигаться. И если у него есть под рукой дракон, то этим грех не воспользоваться. Правда, дракон, судя по его поведению, давно и прочно застрял в депрессии — и полностью потерял интерес к внешнему миру…

— Гортензия!

Дракон шевельнулся. Из-под крыла выползла голова и уставилась на него круглыми черными глазами.

— Можно тебя на минуточку?

Наступила небольшая пауза, в течение которой они глядели друг на друга. Наконец Гортензия нехотя проревела:

— Мне говорить мысленно или вслух?

— Как тебе больше нравится, — вкрадчиво предложил Тимофей, напирая голосом на слово «тебе».

— Мне все равно.

— Ну тогда мысленно, — поспешно предложил он.

Хрупкое перемирие, царившее сейчас в камере, в любой момент могло нарушиться. Чем меньше услышат сокамерники, тем лучше.

Кроме того, их могли подслушивать. Резвых не мог не учитывать этой возможности.

Тимофей побрел к стене, по дороге начав беседу:

— Гортензия, тебе хорошо здесь? Я имею в виду, есть местечки и получше…

«Здесь спокойно», — капризно сказала Гортензия.

— Разве? У тебя под задницей толкутся беспокойные существа, кричат, дерутся…

«Все те же чувства, что и во всех прочих местах, — пожаловалась Гортензия. — Злоба, месть и желание нажиться на смерти ближнего. Есть ли смысл покидать это место? Везде то же самое».

Чувства? Если Гортензия телепат, то она должна быть чувствительна к эмоциям. Может, поэтому она и впала в депрессию. Каково это — быть драконом и все время чувствовать страх, ненависть и злобу к себе? Вряд ли кто-то при виде такой махины способен испытывать одно умиление.

— Ты чувствуешь чужие эмоции?

«Это утомительно. — Гортензия вытянула вбок лапу, на ней блеснули громадные загнутые когти. — Но я ничего не могу с собой поделать. Я все ощущаю».

У него даже язык зачесался — настолько захотелось задать вопрос, пришедший в голову. И он не сдержался, несмотря на то что последствия вопроса могли оказаться фатальными для всех его планов.

— Ты ощущаешь, что чувствует любой человек, да? А то, что я ощущаю, тоже чувствуешь?

«А что, если подспудно я испытываю отвращение и неприязнь к этому „бройлеру“, — панически подумал Тимофей. — И откровенность все испортит?»

В голове не было ни слова. Гортензия все молчала. Томительная пауза затягивалась.

«Любопытство, — наконец соизволила медленно ответить драконша, — приятное… благорасположенность? Благоприятие? Я не могу найти слов».

— Я понял, — с чувством сказал он. — Хорошо. Значит, от меня ты не ощущаешь никаких неприятных чувств.

«Нет».

Что было только на пользу дела. Он скрыл довольную улыбку и прислонился к стене, до которой только что дохромал. Сокамерники уже вышли из состояния исступленного страха и теперь сверлили его заинтересованными взглядами со своих мест.

— Скажи, Гортензия, а почему ты бегала по решетке, когда я вернулся?

«Ты со мной разговаривал. — Гортензия поджала лапу с когтями к телу и вновь превратилась в неровное пятно на решетке. — Я беспокоилась за тебя. Уж не знаю почему».

— А ты беспокоишься за всех, кто с тобой разговаривает?

Гортензия помолчала и призналась:

«Ты такой первый. Я беспокоюсь только за тех, с кем разговариваю. А разговариваю только с теми, кто со мной здоровается».

Справедливо. Он поздоровался с ней, и она заговорила в ответ. Но тогда получается…

Тимофей устало сполз по стенке и задрал голову вверх.

— Гортензия. Ты хочешь сказать, что до меня с тобой никто не здоровался?

«Меня, — скорбно проговорила драконша, — никто не замечал. Нет, на меня здесь только злились, меня боялись, ко мне чувствовали ненависть и презрение. Это ужасно, браток Тимоха!»

— Да, — согласился он. И переспросил изумленно: — Браток Тимоха?!

«Тебя так называл этот… второй».

Тимофей ухмыльнулся:

— Пусть будет просто Тимоха. Хорошо?

«Угу», — согласилась мадам Гортензия.

И замолчала.

Тимофей, сидя на полу, осмотрел ногу ниже закатанной штанины. Воспаленная краснота подползла уже к колену. Он подвигал ногой, надеясь, что работа мышц немного разгонит застоявшуюся кровь. Конечность в ответ на движение отозвалась привычной болью.

Резвых вздохнул. С такой ногой девиз у него может быть только один — торопиться, торопиться и еще раз торопиться… Отсюда следовало выбираться во что бы то ни стало. Иначе он останется без ноги. Или с ногой, но тогда уж совсем мертвый… А для этого — как минимум — требовалось срочно найти тропку к сердцу дракона. Но какую? Чего вообще может хотеть от жизни драконша, выбравшая для себя претенциозное имя Гортензия?

Если он сможет ей это дать… Тимофей нахмурился. Нет, не так. Если он сможет предложить ей какую-то цель, дорога к которой будет пролегать через их общую свободу.

— Гортензия. — Драконша не отзывалась, и он позвал уже погромче: — Гортензия!

«Да тут я, — вяло раздалось у него в голове. — И нечего так орать».

Тимофей помассировал затрясшееся вдруг колено. Судороги? Именно этого ему тут и не хватало…

— Есть что-нибудь, чего бы ты хотела? Что-то увидеть, что-то узнать…

Это напоминало кавалерийскую атаку. Что поделать, у него не было времени на то, чтобы в долгих задушевных беседах выпытывать тонкости внутреннего мира опечаленной драконши Гортензии.

Заражение в раненой ноге почти не оставило ему этого времени.

«Почувствовать, — жадно ответила Гортензия. — Может быть, я хотела бы что-то почувствовать».

— Гм… А что именно?

«Любовь, — воодушевленно произнесла драконша. И распустила крылья во всю длину, закрыв ими половину неба над камерой. — Вот то чувство, которое я хотела бы испытать».

— Любовь? Э-э… — Он сглотнул комок в горле и жалко промямлил: — Я многое мог бы о ней рассказать.

Ага, насмешливо отметило сознание. Уж ты-то точно мог бы о ней рассказать! Вечный неудачник-одиночка…

Интересно, что сейчас делает Мриф? Разъезжает по пустым проспектам на черном катафалке? Он одернул себя. В присутствии телепата не следовало отвлекаться на мысли о личном.

«Я чувствую любовь. — Драконша говорила восторженно. — От тебя, сейчас. О-о!»

Он густо покраснел, как мальчишка, застигнутый на воровстве сладостей. Неужели его мысли о Мриф читает драконша?

— Ну, это не совсем так…

«Расскажи мне о любви», — потребовала Гортензия и уложила крылья на решетку.

— О любви? — Вопрос застал его врасплох. О чем он может ей рассказать? О коротких свиданиях со случайными девицами, о неудачной влюбленности в десятом классе, о первой любви после армии — зрелой соседке по площадке, отдыхавшей с соседским парнишкой после скучных трудовых будней с мужем? — Любовь, это… Вообще-то это очень высокое чувство, Гортензия.