Акт бунта - Калли Харт

О, ради всего святого.

— Мередит не хочет, чтобы я ее спасал, — выдавливаю я. — Если бы хотела, то попросила бы меня сдать анализы несколько месяцев назад, когда ей стало по-настоящему плохо. Она даже сейчас не спросила. Так что нет. Я, блядь, не собираюсь этого делать.

Пресли ничего не говорит. Девушка откидывается на подушки, глядя на свои руки, и я чувствую, как от нее исходит осуждение. Впрочем, кого волнует, что думает Пресли Чейз. Черт возьми, я чертовски уверен, что никого. Так почему же тогда все еще стою здесь, как неудачник? Мне следует просто повернуться и выйти из этой комнаты прямо сейчас. Только, по какой-то причине… Я не могу.

Пресли берет мороженое, ковыряя пластиковой ложкой тающую желтую массу в чашке.

— Так… значит, она должна попросить твой костный мозг?

— Знаешь, мне гораздо больше нравилось, когда ты не могла произнести убедительное предложение перед другими людьми, — огрызаюсь я. — Тогда ты была гораздо менее раздражающей. — Последние три года девушка безумно краснела и убегала каждый раз, когда я хотя бы искоса смотрел на нее. И предположил бы, что она будет еще более застенчивой рядом со мной, учитывая обстоятельства, но сейчас, похоже, ее не слишком беспокоит мое присутствие. Я злюсь, потому что ее заявление ранит так, как может ранить только правда. Если бы она была неправа, я бы отмахнулся от нее, не вспотев, но чувствую, как мне становится жарко под воротником. — Я бы не дал ей его, даже если бы она умоляла об этом, — выдавливаю я.

— Значит, ты ее ненавидишь. Хочешь, чтобы она умерла. — К этому заявлению не прилагается никакого суждения. Пресли просто смотрит на меня с любопытством — девушка-призрак с забинтованными запястьями, вертящая ложкой в своем мороженом. Это чудо, что она вообще может пользоваться руками, учитывая, насколько глубокими были порезы, когда я нашел ее. Должно быть, та чудом не задела сухожилия.

— Если соглашусь с тобой, ты оставишь меня в покое? — рычу я.

Пресли смотрит на меня, но не может долго удерживать мой взгляд. Вместо этого переводит взгляд в окно.

— Спасти ее было бы лучшей местью, чем позволить ей умереть.

— О чем ты говоришь?

— Если пожертвуешь свой костный мозг и спасешь жизнь своей матери, она будет обязана тебе всем. Будет вечно у тебя в долгу. Независимо от того, что та говорит или делает, или насколько ужасна, ты будешь знать, что ты — причина, по которой твоя мать все еще может ходить по земле. В этом есть что-то поэтическое.

Я стискиваю зубы, раздувая ноздри. Позволить Мередит умереть — это одно. Заставлять ее жить… это действительно порочно. И да. Театральная, мелодраматическая сторона моей матери наслаждается своей собственной медленной и трагической кончиной. Она, вероятно, думает, что превращение в ничто на удобной больничной койке — это ужасно романтично. Однако это не так. Это чертовски глупо. И я мог бы разрушить ее маленькую жуткую фантазию, как мыльный пузырь, если бы просто высунул палец и… лопнул его.

Пища для размышлений.

— Полагаю, ты права. Спасибо.

Девушка задумчиво смотрит на меня.

— Не за что. Как думаешь, ты мог бы оказать мне услугу?

— Потому что спасения твоей жизни было недостаточно?

Она не улыбается. Впрочем, и не шарахается от меня. Ее глаза наполняются совершенно новой, незнакомой решимостью.

— Ты сделаешь это или нет?

— Зависит от обстоятельств. Собираешься отблагодарить меня за то, что спас тебя?

— Нет.

Такой быстрый ответ. Решительный. Большинство девушек покраснели бы и запнулись на униженном «да, спасибо, всегда готова услужить». Чейз (ее имя слишком длинное, чтобы называть его полностью, даже в моей голове), которую я знаю со школы, с радостью бы согласилась на что угодно Но эта девушка прямо здесь, которая так похожа на Чейз, решительно заявляет о своем отказе.

Слегка удивленный, я складываю руки на груди.

— Тогда какого черта я должен делать тебе еще какие-то одолжения, если ты такая неблагодарная?

— Я буду благодарна за это, — отвечает она.

— За что «за это»?

— Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.

— Что?

— У меня есть теория.

Эта девчонка просто сумасшедшая. Да, ее привели в порядок, но проделали неидеальную работу. Ее волосы все еще покрыты запекшейся кровью, и на тыльной стороне ладоней виднеются красные пятна. Пресли выглядит слишком бледной и слишком больной. И обстановка вокруг ужасная.

— Я, блядь, не буду тебя целовать. Какого черта я должен это делать?

Она пожимает плечами.

— Чтобы узнать, каково это — целовать полумертвую девушку? Целовать девушку, которая так же сломлена, как и ты? Думай об этом как об эксперименте.

— Игнорируя комментарий — грубый, кстати, — чего я мог бы достичь, участвуя в этом нелепом эксперименте? Чему, черт возьми, я мог бы научиться?

И снова она пожимает плечами, глядя вниз на свои руки, переплетенные на коленях.

— Я не знаю. Полагаю, ты бы узнал.

Никогда в жизни я не слышал ничего более глупого или бессмысленного. Есть что-то интригующее в этой бледной, полумертвой девушке. Из нее вышел бы отличный призрак. Но это не значит, что я собираюсь целоваться с ней, пока она лежит на больничной койке.

— Чего ты боишься? — спрашивает она. — Суицидальные наклонности не заразны.

— Я так и не думал. И ничего не боюсь…

— Тогда докажи это. Поцелуй меня.

Это просто глупо. Пресли пытается заманить меня в ловушку, чтобы я дал ей то, что она хочет, намекая, что я трус, если не сделаю этого? Мы не в детском саду, и даже когда я был в нем, мной было не так легко манипулировать. Но то, как девушка спокойно и равнодушно смотрит на меня, совсем другое. Всякий раз, когда я удосуживался взглянуть на нее в прошлом, она всегда опускала голову или разворачивалась и выбегала из комнаты. Никогда раньше я не видел ее лица как следует, и признаю, что Пресли довольно красива.

Может быть, поцелуй с ней стал бы интересным экспериментом. Возможно, здесь будет чему поучиться. Я так же удивлен, как и раздражен, когда пересекаю комнату и встаю рядом с ней, рядом с кроватью. Однако после моей катастрофической стычки с Мередит я не в настроении торчать здесь и тратить на это слишком много времени.

Пресли заметно вздрагивает, когда я наклоняюсь, но краткий проблеск нерешительности исчезает, когда я останавливаюсь в паре сантиметров от ее рта.

— Передумала? — Я растягиваю слова.

— Нет. Просто не была