Любовь на десерт - Хеди Уилфер

— Мам…

— Ты мне не мамкай, Одри!

— Джон поступил неправильно, вынудив тебя приехать сюда!

— На его стороне все права, милая. Тебе выпала Божья благодать в том смысле, что в этом безбожном городе нашелся человек, который захотел позаботиться о твоем благополучии. Он откровенно рассказал мне, в каких жутких условиях ты живешь и как это его беспокоит…

— У меня вполне нормальные жилищные условия, мам. Во всяком случае не ниже стандартной планки.

— Хорошо, моя девочка. Я сама стану судьей во всем этом деле. Джон высказал идею, что было бы лучше всего, если бы мы с тобой вдвоем приехали в твое жилище и беспристрастно оценили его достоинства, а вернее недостатки…

Одри была возбуждена и возмущена до предела. Но она изо всех сил сдерживалась ради матери. Сдерживалась даже тогда, когда Джон привез их обеих в жалкую «тюремную камеру», чтобы ее мать убедилась в его правоте. Разумеется, она убедилась. И только после того, как утомленная впечатлениями мать улеглась в одной из комнат для гостей, Одри смогла излить свою накопившуюся злость на Джона.

— Ты… ты… крыса! — негодующе бросила она ему, когда они столкнулись вновь на кухне.

— Тебе кофе? Или чего-нибудь покрепче на ночь?

— Не напоминай мне о кофе или о рюмке спиртного перед сном! Думаешь меня этим смягчить? — Девушка метала в него взгляды-молнии. — Как ты вообще осмелился привезти сюда мою мать только для того, чтобы использовать ее с выгодой для себя?

— Сядь. Боюсь, ты готова того и гляди взорваться, — сказал Джон и придвинул ей стул от кухонного гарнитура. — Возьми себя в руки и давай попробуем поговорить обо всем как двое взрослых людей. — Он поднял бокал портвейна и отпил из него маленький глоток. — Конечно, ты не захочешь выпить со мной бокал вина? Ведь ты, оказывается, трезвенница!

— Я чокнусь с тобой бокалом портвейна, — процедила она сквозь зубы, — но при условии, что после этого ты позволишь мне опрокинуть его на твою хитроумную голову.

— Ты ведешь себя, как ребенок, — сказал он, наливая ей вино. — Твоя мать полностью разделяет мою точку зрения, и разве ты не испытываешь удовлетворение оттого, что она благословила твое проживание в моем доме до тех пор, пока тебе не подвернется более приличное жилье? Разумеется, я посвятил ее во все дела, касающиеся Эллис, и она очень обрадовалась, что ты сможешь теперь находиться больше в семейном кругу, а не прозябать в одиночестве в этой своей дыре.

— В какой дыре я живу и как живу — это не твоего ума дело! Ты не имел права…

— Ты не хочешь принять от меня помощь. М-да. И ты очень нервничаешь из-за этого.

— Нервничаю? С какой стати?

— Не знаю. Возможно, ты думаешь, что твое переселение в мой дом как-то повлияет на наши отношения?

— Я так не думаю.

— Тогда почему бы тебе не пожить у меня пару месяцев, пока ты не найдешь какой-то другой, более подходящий вариант? Твоя свобода никак не будет ограничена. Я не собираюсь воспользоваться твоей добротой… Хотя бы потому, что из-под этой доброты во все стороны торчат ежовые иголки. — Он ухмыльнулся и подытожил: — Словом, наружная дверь моего дома для тебя всегда будет открыта: ты сможешь входить и выходить из нее в любое время, когда тебе заблагорассудится.

— Как тебе удалось уговорить мою мать приехать сюда? Кто тебе дал ее адрес?

— Отвечаю на второй вопрос: адрес твоих ближайших родственников зафиксированный в личном деле мисс Одри Эрроусмит. Что касается первого вопроса, то я просто обратился к здравому смыслу твоей матери и предложил ей заглянуть в Нью-Йорк, навестить дочь и посмотреть, где и как она живет в этом чудеснейшем городе.

— Какая глупость с твоей стороны!

— У миссис Эрроусмит не сложилось такого мнения.

— Возможно, только потому что она уже страдает старческим слабоумием!

— Твоя мама вполне здравомыслящая женщина. И она сочла меня умным и очень ответственным человеком… о чем и высказывалась, если мне не изменяет память, неоднократно.

После этих слов Джона, вызвавших в ней неимоверное раздражение, Одри всерьез задумалась о том, как она сможет хотя бы неделю прожить с ним под одной крышей и не сойти с ума.

И тем не менее ей придется переехать к нему. Потому что в сложившейся ситуации у нее не было другого выхода.

Ее мать после посещения обиталища дочери была просто в ужасе. Она никогда не предполагала, что жилищные условия в Нью-Йорке могут оказаться такими плохими, даже хуже, чем в Оуэн-Саунде.

— Что ж… — Одри глубоко задумалась, потом повернулась к Джону и медленно произнесла: — Я перееду к тебе, но… но хочу, чтобы после переселения соблюдались несколько моих условий. Во-первых, ты не должен будешь использовать меня в качестве домашней секретарши, если тебе понадобится: что-то перепечатать, до кого-то дозвониться и так далее. Во-вторых, я не хочу, чтобы кто-то подглядывал через мое плечо и интересовался, чем я занимаюсь. В-третьих, я не намерена фиксировать время своего ухода и возвращения в этот дом и спрашивать у кого-то разрешение, можно ли мне сходить подышать свежим воздухом. Да, и в-четвертых, я должна выплачивать тебе какую-то сумму за аренду помещения.

— Никакой арендной платы! — категорическим тоном отверг Джон предложение Одри и, взглянув на ее опустевший бокал, добавил: — М-да. Если учесть, что ты закоренелая трезвенница, то тебе удалось управиться с бокалом портвейна просто в рекордное время! Подлить еще вина? — Он ехидно усмехнулся. — Неужели ты действительно блюла сухой закон, когда жила в Канаде?

— Конечно, нет. Просто я… не пила спиртное в доме, на глазах у матери.

— А какие еще из своих маленьких секретов ты держишь втайне от матери?

Одри вдруг поймала себя на мысли, что ей с трудом приходится сдерживать себя, чтобы не стукнуть этого человека по голове.

— Я имею в виду, например, известно ли ей о том, какой бесшабашный и безответственный образ жизни ты ведешь в этом городе?

— Никакой бесшабашный и безответственный образ жизни я нигде не веду! — отрезала она. — И хватит вмешиваться в мою жизнь!

— Ты права. — Он встал и пощупал мышцы на обеих руках. — Кто я собственно такой, чтобы вмешиваться в твою жизнь? Просто навязчивый старик, сующий нос в чужие дела.

— Вот именно, — сладким голоском пропела она и кивнула в знак согласия с его мнением. — Не представляю, что может быть на свете хуже навязчивого старика, сующего нос в чужие дела? — Джон нахмурился, но не проронил ни слова, а лицо Одри осветилось лукавой улыбкой. — Мне сдается, когда человек стареет, его возможности как-то занимать других людей и развлекаться самому заметно слабеют, и в конце концов у него остается лишь один способ делать это — путем вмешательства в чужую жизнь.