Изобретение велосипеда - Юрий Козлов

Гектор решил, что пойдёт сегодня в Академию художеств пешком через центр. По Невскому через Дворцовый мост, по Университетской набережной мимо дома Меншикова пойдёт он сегодня в академию. Гектор утешал себя, что, хоть сегодня и воскресенье, дипломники в преддверии защиты с днями недели не считаются.

Пришёл Карай. Он криво улыбался и зубами стаскивал с Гектора одеяло. Карай хотел гулять. Карай тоже знал, что сегодня воскресенье, а по воскресеньям Гектор всегда водил его в далёкий Овсянниковский сад.

— Мы сегодня пойдём в Таврический, — сказал Гектор. — Я боюсь, что в Овсянниковском нас с тобой плохо встретят…

Карай поднял уши. Он не знал слова «Таврический».

— Это ещё дальше, чем Овсянниковский, — пояснил Гектор. — Мы поедем туда на автобусе… А если нас не пустят, возьмём такси. Сейчас я встану…

Карай ушёл в прихожую и лёг около двери. Рядом с дверью в стене был вбит гвоздь. На гвозде висел поводок Карая. Одним глазом Карай смотрел в комнату Гектора, другим косил на поводок. В мудрых глазах пса была печаль. Гектор был старше Карая на семь лет. Сейчас Гектору было семнадцать, а Караю десять, что по собачьему счёту значило лет пятьдесят пять.

Гектор медленно убирал постель, потом долго умывался, гремел на кухне тарелками и хлопал холодильником. Из кухни Гектор вышел с дымящейся сигаретой. Карай зубами стал стаскивать с гвоздя поводок.

На площадке Гектор увидел Юрку Тельманова. Как всегда небритый и нестриженный, он бежал по лестнице вверх, прыгая через три ступеньки.

— Где ты был, павиан бесхвостый? — спросил Гектор, поймав Юрку за фалду пиджака. — Почему сегодня не играл на рояле? Курсовую сдал, что ли?

— В курсовой конь не валялся, — ответил Юрка.

— А где ты был? — не отставал Гектор.

— У любимой девушки! — хихикнул Юрка, вырываясь.

— Врёшь! — убеждённо сказал Гектор. — Никакая девушка не пустит к себе такого пса, как ты! Мамаша послала тебя в магазин, а ты в очереди стоять не захотел! Ты почему не бреешься?

— Это в тебе ярится девственник! — засмеялся Юрка и побежал дальше. Гектор растерянно посмотрел ему вслед.

— Сам ты девственник! — заорал он, но в ответ только дверь хлопнула. — Почему это во мне должен яриться девственник? — удивлённо спросил Гектор у Карая.

Это было утро последнего апрельского дня. И снова голодные чайки летели высоко в небе, а сытые голуби бродили по асфальту. И знакомые дома стояли на Невском — те же витрины, те же подворотни, где гулко раздавались шаги, а сказанное слово вылетало на Невский точно из рупора. Гектор неожиданно подумал, что всё — школа кончается, двадцатого мая последний звонок, потом экзамены, потом другие экзамены… Целый месяц в одиночестве он будет сидеть в своей маленькой комнате на плечах у атлантов, вставать в шесть часов утра, дуреть над учебниками, а чайки спокойно будут лететь мимо. А голуби будут сидеть у него на подоконнике. И гулять будет не с кем. Карай уедет в деревню. Гектору стало грустно. Допустим, он поступит, будет учиться пять лет, и только тогда догонит Алину Дивину. А Алине в это время будет уже под тридцать. «А вдруг я не поступлю? — со страхом подумал Гектор. Ему виделось скорбное лицо матери, сочувствующие лица бывших одноклассников, которых он иногда будет встречать на улицах. Гектор гнал прочь эти тоскливые мысли. — Надо всегда идти до конца! — убеждал он себя. — Если решил поступить, занимайся день и ночь! Если полюбил девушку, нечего её бояться. Плевать, что она старше! Надо смело идти к ней!»

Пока же Гектор шёл к стоянке такси. Народу на стоянке не было, и до Таврического сада доехали быстро. Счётчик щёлкал копейки, как орехи, шофёр хмуро рулил, между окнами гулял сквозняк, а под колёсами шуршал асфальт, бубнила брусчатка, вздрагивали трамвайные рельсы. Быстро доехали до Таврического сада…

Изысканную узорчатую решётку портила картонка с грозным предостережением: «Гулять с собаками строго запрещено! Штраф!» Посвистывая, Гектор прошёл мимо картонки, отстегнул поводок, и Карай, мелькая пушистыми лапами, побежал по газону — до того выстриженному, что даже слон не оставил бы на нём следов. Зелёным языком газон дотягивался до дворца, окружённого кудрявыми клумбами. А там фонтан лениво пошевеливал в воздухе тонкими струями. Скоро у Карая появилась приятельница — огненно-рыжая борзая с белым треугольником на груди и с мордой, похожей на шило. Гектор не понимал, как в такой крошечной головке помещается мозг. «Наверное, борзая может думать только о напёрстках! — подумал Гектор. — И ещё бегать. Мой Карай в сравнении с ней — неторопливый Сократ!» Прогуливала борзую седая красивая женщина — вся в замше, с загорелым лицом и накрашенными губами.

— Юноша! — сказала она. — Вы не боитесь, что вас оштрафуют?

— А вы? — спросил Гектор. — Вы не боитесь?

— Я не боюсь, у меня есть разрешение, — похвасталась дама.

Она гордо смотрела на Гектора, и Гектор вспомнил, что где-то видел эту женщину.

— С печатью, — продолжала она. — А у вас нет разрешения! И пёс ваш мне незнаком… Его, кстати, пора выщипывать…

Их прервал разбойничий свист, такой неуместный в тихом Таврическом саду. Наперерез собакам бежала растрёпанная дворничиха.

— Ай-яй-яй! — сказал Гектор. — Как не стыдно топтать газоны?

— Твоя собака? — перевела дух дворничиха.

— Понятия не имею, чья это собака, — ответил Гектор, пряча за спину поводок.

— Издеваешься… Хамишь! — констатировала дворничиха. — Хамишь!

Гектор притих.

Дворничиха снова засвистела.

— Сейчас милиционер придёт…

Дворничиха жадно глядела на Гектора. Но ни за руку, ни за воротник его не схватила. Далековато стоял Гектор, внимательно изучающий местность. По тропинке надо ему бежать, если что, мимо беседки, потом вдоль решётки к выходу, потом через дорогу, а там подворотня и проходной двор. Два проходных двора! Гектор повеселел.

— Ну ладно, хватит свистеть! — строго сказал он.

Свисток у дворничихи во рту задрожал от гнева.

— Анна Петровна! — неожиданно сказала хозяйка борзой. — Действительно, хватит свистеть. Я оглохла от вашего свиста… — Голос седой женщины звучал внушительно, грубо, но в то же время и как-то очень интеллигентно. — Не надо свистеть. Давайте простим этого молодого человека…

Дворничиха перестала свистеть.

— Анна Петровна! Ну не будьте такой противной! — Седая женщина вытащила из кошелька рубль и сунула дворничихе в фартук. Дворничиха сделала вид, что не заметила.

На газоне появилась девочка в коротеньком платьице.

В руках девочка держала огромного кота.

— Объявлений не читаешь? — загремела дворничиха.

— Читаю! — ответила девочка. — Я с котом не гуляю, я его несу!

— Куда несёшь?

— Куда надо несу!

Девочка, по-видимому, была опытной нарушительницей.

— Спасибо! — поблагодарил Гектор седую красивую женщину. — Я отдам вам мелочью, ладно?

— Прекрати! — сказала женщина. — Гуляй спокойно…

Гектор неожиданно вспомнил, где видел эту женщину. Первый раз её голубые глаза взглянули на него с экрана лет десять назад. Гектор после фильма всю ночь не спал, плакал и спрашивал у матери, зачем это дядя в цилиндре застрелил молодую красивую тётю. И почему тётя, умирая, протянула ему руку, а дядя стал эту руку целовать… Гектор вспомнил эту женщину в длинном белом платье — надменно и холодно рассматривала она в лорнет с балкона танцующих. Гектор вспомнил, как она, уже немолодая, усталая, равнодушная, уходила от мужа, к какому-то другому мужчине, а её муж после этого куда-то уехал. Гектор вспомнил её, стреляющую из пистолета в царского сановника. Вспомнил её, поднимающую бунт на корабле. Вспомнил её с факелом на средневековой площади. Потом снова, молодую, голубоглазую, плачущую над письмом, где сообщалось, что жених её погиб в бою…

— Ну, узнал, узнал, — сказал седая женщина. — Молодец. До свидания…

— Подождите! — закричал Гектор. — Вы…

— Я… Я… — ответила женщина и взяла борзую за поводок. — Мне пора…

— До свидания! Спасибо вам! — сказал Гектор и побежал к беседке, где Карай единоборствовал с огромным котом. Кот словно меч заносил над мордой Карая когтистую лапу, а Карай скалил зубы и рычал. Вокруг них бегала девочка и кричала: «Хватит! Хватит!»

37

— Почему ты так поспешно смылась после собрания? — Костя Благовещенский стоял в телефонной будке, изучая искорябанные телефонными номерами и разными надписями стены. Чернила можно было отмыть, поэтому надписи увековечивались ключами, заколками, пилками для ногтей, спицами, тоненько выцарапывались иголками, даже одну выжженную надпись обнаружил Костя на стенке.

— Мне кажется, — голос Инны звучал спокойно и равнодушно, — я тебе уже всё объяснила…