Золотой скарабей - Адель Ивановна Алексеева

Левая сторона Невы отчасти была закована в гранит; в иных местах еще только укладывали камни. Строгие стройные линии города взывали к порядку, а тающие небеса будили романтические чувства. Молодой Строганов глядел вокруг, вбирая эту красоту и прощаясь с нею.

Лодка приблизилась к Летнему саду, к его резной решетке. Каждый раз, глядя на сей узор, Павел замирал: какое четкое, изящное чередование черных линий!

Равномерно поскрипывали весла в уключинах, по днищу лодки плескалась вода. Жильбер повернул к берегу.

– Куда вы, сударь? Разве мы будем выходить на берег? – спросил Павел.

– Да, – коротко бросил Ромм, напряженно всматриваясь в даль.

Лодка уткнулась в берег там, где кончалась решетка Летнего сада.

– Молчите, Поль! Я делаю вам подарок – сейчас вы встретитесь с той, которая…

– С кем, Жильбер? – встрепенулся Поль.

– Вы не догадываетесь?.. Мы выйдем здесь… на несколько минут всего…

– Что за тайна?

– Поверьте, вы не будете огорчены! – И он выскочил на берег, подавая юноше руку.

Тут только граф заметил стоящую вдали фигуру. Неужели? Женщина была закутана с головы до ног, но он ее узнал! Она бросилась навстречу, упали ее платок, плащ, она воскликнула:

– Павлуша, милый! Я так хотела тебя увидеть!

Павел бережно провел пальцем по мокрым ее щекам и нежно прижал к себе.

– Ты уезжаешь, я знаю. Я не хотела встречаться с твоим отцом, быть в доме, извини… Но можно ли было не проститься? Скажи спасибо Жильберу.

– Я очень ему благодарен.

– Ты едешь в Европу, будешь в Париже… Париж – твоя родина, ты там родился. То были чудные дни моей жизни, а потом… Прости меня, милый!

Она заставила себя отпрянуть и вдруг заторопилась:

– Пора, пора! Нас могут узнать. Ах, как я тебя обожаю! – Она отступила на шаг, еще и еще – и растаяла в белых сумерках. Впрочем, успела что-то вложить в руку гувернера.

Павел Строганов и Ромм вернулись к лодке и поплыли обратно, но долго еще Поль не отводил глаз от решетки Летнего сада, силясь увидеть силуэт матери. Всю дорогу он молчал, погруженный в свои мысли.

Сколько помнил себя, столько чувствовал в доме между отцом и матерью завесу некой скрытой тайны. Отец никогда не говорил о ней дурно, но Жильбер не раз намекал на ее безнравственное поведение. Он занимал странную позицию: то осуждал ее, то устраивал неожиданные свидания. И все же Поль обожал «эту мерзкую» женщину. Она была красавица, появлялась внезапно, и Поль не успевал ни осудить ее, ни рассердиться. В сущности, его главным воспитателем стал Ромм.

Внешне невзрачный, неуклюжий, маленького роста, с большой головой и длинным носом, Жильбер обладал обширными познаниями в самых разных областях, красноречием, а руки его могли из камней и металла творить чудеса. В Строгановском дворце было много комнат, библиотека, и всем этим гувернер пользовался со знанием дела.

Не нравились Полю лишь некоторые черты воспитателя. Он повторял: «Я хочу из тебя сделать человека. И я сделаю это, а до тех пор не выпущу из рук».

Из задумчивости юношу вывел толчок: лодка ткнулась в берег.

– Ничего не говорите батюшке, – шепнул Ромм.

Закатный час давно перетек в час восхода, золотистые всполохи померкли, вспыхнули первые рассветные лучи. Никем не замеченные, учитель и ученик вернулись во дворец.

…Александр Сергеевич Строганов (уже в который раз) подошел к окну, и на лице его явственно проступило нетерпение. Неужели не покажется коляска его бывшей супруги Екатерины Трубецкой? Неужели мать не проводит сына?..

Держа в руке камею из белого янтаря в серебряной оправе, любуясь точеными чертами своей Катеньки, он звякнул в колокольчик, велел лакею позвать Павла и отдал ему камею.

А спустя часа два граф вызвал в свою самую главную комнату – физический кабинет – Андрея Никифорова-Воронихина для важного разговора.

– Андрей, я хочу, чтобы ты поехал с моими юными родственниками: любимым сыном Полем, Павлом, его сестрицей и двоюродным братом Григорием. Тебе я доверяю – у тебя есть практическая смётка, у тебя большой рост и сила, а еще – спокойный, ровный нрав… Мне будет так спокойнее… Ты родился под знаком Весов и должен быть человек надежный.

– Хорошо, ваше сиятельство, я постараюсь быть полезным.

– Едет Жильбер, однако он француз, а ты – русский.

– Хорошо, ваше сиятельство, – кивнул Андрей.

– Что ты заладил: «ваше сиятельство» да «ваше сиятельство»? Я тебе не только граф, господин, меценат, я… – Но тут Строганов запнулся.

Самое время было задать вопрос, который терзал Андрея: уж не отец ли родной ему граф? Но на такую вольность решиться он, конечно, не мог, и лишь негромко заметил:

– Повидать Европу, поглядеть, что и как там строят, – это бы славно.

– Кто тебе запрещает? Конечно, учись, смотри и отмечай, что тебе пригодится. Вот Николай Львов, побывав в Италии, кумиром, учителем своим сделал Палладио, а ты… решишь по-своему.

– Хорошо бы поглядеть святые места, Палестину, где был Иисус Христос и где начиналось христианство.

Граф отвечал благосклонно:

– Кто дал тебе такую мысль?

– Отец Платон Левшин.

– Этот – может, – еще более благосклонно заметил граф. – Образованный человек и священник, не то что большинство наших батюшек… Найдешь возможность, договоришься со всей кавалькадой – поезжай… А что касается начал христианства, то, дорогой мой, в Палестине, на древней земле, в одной из древних цивилизаций родились все три религии: христианство, мусульманство, иудаизм… А постройки тамошние, думаю, достойны великого зодчего. – И граф поднялся с кресла из-за кабинетного стола, уставленного какими-то старинными предметами.

Андрей поклонился и вышел.

Граф не сказал более ничего, однако именно тут нащупал лощеную бумагу, которая означала, что Андрей Воронихин с сего дня – вольноотпущенный!

…Английские напольные часы ударили два раза – то был назначенный час отъезда. Граф молча поднялся, и следом за ним остальные стали спускаться вниз.

На улице была редкостная для Петербурга погода – сияло солнце, лучи его отражались в лужах, в стеклах дворца, в оконцах карет. Двор был забит телегами, каретами, колымагами, лошадьми, все шумело и суетилось.

Начались объятия, поцелуи. Восторженные улыбки молодых мешались с печалью в глазах родителей.

Кареты заполнены, телеги готовы, форейтор дает знак!.. И лошади тронулись.

Обоз тронулся. Но долго еще граф Александр Сергеевич стоял возле подъезда, напряженно всматриваясь куда-то…

Затем вернулся в дом, сел в комнате возле камина, в любимое кресло. Здесь ему хорошо думалось.

Был он сухопар, элегантен, в свете – любезен и добродушен. К тому же известный дипломат, меценат, ведающий Академией художеств. Имя его знают не только в России, но и в