Русский струльдбруг (сборник) - Геннадий Прашкевич

Я засыпал, просыпался.

Светало. Лес сменился пустырями.

Над влажными отвалами курился синий дымок, на проселочную дорогу свернула колонна армейских грузовиков. Потянулись частные постройки – домишки, палисадники, огороды. Солнца нет, с неба накрапывает. За кривыми изгородями зубчатым, серым хребтом обозначились городские застройки.

– Вылазь.

– А где мы?

– Сам разберешься.

Района я не знал, но спорить с сержантом не хотелось.

Вылез, стараясь не попасть в лужу. На небольшую грязную площадь, искря, выкатился трамвай. Желтый, свеженький, умытый дождем. Запахло озоном. Номера я не видел, но у нас любым трамваем можно добраться до железнодорожного вокзала.

– Пока!

Сержант не ответил.

На развороте «эмка» вильнула.

Сержант оскалился. Жалел, что меня отпустили.

Электронные часы показывали пять утра.

Будь стоиком, сказал я себе, разглядывая мерцающую дату.

Я даже не выругался. Если верить электронным часам (а почему не верить?), я вернулся из ночного клуба совсем недавно. По электронным часам получалось, что я буквально полчаса назад вышел из «Кобры» и вот – дома. Правда, на башмаках осталась грязь пригорода, я был немыт, одежда помята, опять же, тетрадь лежала на столе. Где нам искать профессора Одинца-Левкина? Я достал из тумбочки бутылку коньяка и плеснул в чайную чашку.

«Черный аист».

Наверное, приносит негритят.

Небо обожгло. Я набрал Пашин номер.

– Ой, Сергей Александрович!

– Здравствуй, Ойлэ. Паша дома?

– Ну да. Он учит меня всегда-всегда быть вежливой, – затараторила писательница, наверное, хотела укорить меня за поздний (или ранний?) звонок. – Он, когда звонит, всегда-всегда спрашивает о здоровье. Но вы можете не спрашивать, у меня здоровье всегда-всегда хорошее.

Она радостно засмеялась:

– Что-то вы по голосу подвисший.

– Устал… Совсем не спалось мне…

– Еще бы! – таким сладким голоском, как у Ойлэ, могут говорить только очень ядовитые змеи. – Вы не один ушли. Паша все видел. Он вроде пьяненький был, а наблюдательность у него, как у писателя Бунина. Читали его книги? Нет, нет, Сергей Александрович, – спохватилась она, – я не спрашиваю, с кем это вы ушли. Какое мне дело, правда? Просто Паша все видел. Эффектная девушка, да? – И все же не выдержала: – Ну, почему вы ушли с такой…

Я не позволил Ойлэ подыскать нужное определение:

– Разве я ушел из «Кобры» не один?

– Ой, не надо, Сергей Александрович. Вас там внизу ждала эта…

Я снова не позволил Ойлэ подыскать нужное определение:

– Можно мне поговорить с Пашей?

– Сейчас, ой, сейчас! – Ойлэ прямо горела. – А эта ваша… Она же совсем не умеет одеваться… Ой, Сергей Александрович, у нее, наверное, трусики из общепита… Ну, из этого бутика для бедных, да? И спину ей лучше закрывать…

– У нее красивая спина, – вступился я за Кору.

– Ну да. Пластические операции иногда помогают. Но ненадолго, – я слышал, как Ойлэ на другом конце провода щелкает белоснежными клыками. – Вот вам, например, почти всю кожу сменили, а вы все равно представительный… И тату можно нанести вам куда угодно… Вот спросите у Паши, где у меня наколот маленький-маленький лепесточек…

– Иногда лучше стихи на спине, чем лепесточек на заднице.

– Ой, откуда вы знаете? – обрадовалась Ойлэ, и вспомнила. – Ой да, мы же были в сауне! У меня всего только лепесточек на левой ягодице. Я нисколько этого не стесняюсь. Он там на месте, правда? Всего только лепесточек, нежный и легкий, – вкрадчиво укорила меня Ойлэ. – А у этой вашей… Ну ладно, ладно… У нее на спине целая поэма Пушкина! «Анчар»! Кто такое будет читать ночью?

– Не все следует делать ночью, – сказал я наставительно.

– Ой, а вы любите при свете?

– Позови Пашу.

– Он перезвонит.

Ожидая, я закурил и сел у окна.

Снова шел дождь. Он шуршал, копошился в листьях.

Глядя на развернувшуюся над городом дрожащую туманную сферу, я подумал, что, пожалуй, меня можно показывать в цирке. Скажем, представлять зрителям, как некое совершенно бесполезное существо, навсегда потерявшее, а может, никогда и не имевшее своей экологической ниши. У таракана – кухонная щель, у бобра запруда, у птицы гнездо, все окружены себе подобными, только я живу в мире, который не подчиняется никаким законам. У меня время течет иначе. У меня даже глюки бессмысленные, что-то вроде непреднамеренных ошибок в программе. Или, может, я сам программа, дающая какие-то сбои, а? – мрачно подумал я, выпуская облачко дыма. Может, я сам всего лишь неудачный компьютерный вирус, кем-то написанный, запущенный, но никак не получается у него встроиться в чужую программу? А? Баг… Так, кажется, называют повторяющуюся ошибку… Я – баг… «Вкручивание лампочек – аппаратная проблема». Ну да, это само собой. Все началось с лекции известного доктора Григория Лейбовича. Нет, вовремя вспомнил я, скорее, со звонка Лисы…

Ладно, решил я.

Завтра получу из ремонта машину.

Методично, квартал за кварталом, объезжу все пригороды, разыщу Кору.

При мысли о Коре странным холодком тронуло спину. Красная блуза, синяя юбка. Кору видно издалека. Красный платок, темные волосы. Расслаивающееся время, черт побери! Светлая беретка, длинное платье с белым воротничком. Где одеваться студентке-вечернице, как не в бутике для бедных? А еще там проходит железная дорога, это упростит мне поиск.

Я молча курил. Часы сбили меня с толку.

Получалось, что каким-то образом я потерял чуть ли не целые сутки.

Целые сутки выпали из жизни! Это каким же образом? Я помнил каждую деталь своих разговоров с Корой и сержантом, но по часам получалось – я только что вернулся из «Кобры». Именно, из «Кобры». А длинная комната? А вопросы сержанта, клеенчатый диван, конская колбаса? Что думать об этом? Необоснованный запрос. Того и гляди, перед глазами качнется мерцающий флажок – Invalid request…

Но вместо флажка прозвучал телефонный звонок.

Паша малость протрезвел, но не намного.

– Зачем пугаешь мою соавторшу?

Я не успел ответить. Он восторженно заорал:

– Эта позорная девка еще у тебя?

– О ком ты?

– Ой! – подключилась к разговору Ойлэ. – Она правда еще у вас?

Было слышно, как Паша прикрикнул на Ойлэ и соавторша счастливо заплакала. Впрочем, по-моему, притворно. Паша прикрикнул громче. Ойлэ тоже заплакала громче, уже непритворно.

Я положил трубку и дотянулся до тетради.

Представления не имею, чем мои записи могли заинтересовать Кору.

Что в них такого? Отрывистые, не очень связные. Я сам не все понимаю.