Дзен в искусстве стрельбы из лука - Ойген Херригель

Если ученику удается накопить собственный опыт, то благодарить за это он должен исключительно своего учителя, а для него судьба ученика имеет такое же значение и ценность, как своя собственная. От слепой веры в свое искусство учитель не откупается красивыми речами, он приносит себя в жертву своей святой обязанности. У него всегда есть (и это следует подчеркнуть особо) время для ученика.

Ученик полностью на него полагается, верит в него с юношеским пылом, готов поручиться за каждое его слово, отдает себя в его распоряжение, не ставя никаких условий. Мастер знает и чувствует, что не к нему самому должны относиться благодарность, почтение, доверие и любовь ученика, потому что его полнота сил исходит не от него и не из того, во что он превратился благодаря усердию, а из unio. И поэтому ничего о себе не мнит. Но и не запрещает, а принимает с тонкой улыбкой, потому что ученик, пока зависит от духовного руководства мастера, еще не имеет ничего, что мог бы искренне отнести на свой счет, он еще только ищет. (А когда будет иметь, то его отношение будет уже не верой, а знанием!) Но даже если ученик и не дошел до конца, благодарность и почтение остаются (вера становится беспредметной) на всю жизнь.

Мастер может потребовать все что угодно — ученик это сделает. Не из-за внешнего, превращенного в шоу рвения карьериста (такие очень быстро покидают школу), а в духовном порыве. Чтобы это понять, нужно слышать, как ученики между собой говорят о мастере: со своего рода священной робостью. Потому что мастер для них пример и изначальный образ, и как раз в этом смысле чрезвычайно острые и чувствительные глаза учеников не могут обнаружить в нем ни единого изъяна, хотя они направлены на него днем и ночью. А если бы это было не так, для ученика рухнул бы мир. А учитель, если бы совершил хотя бы крошечную ошибку, добровольно покинул бы свой высокий пост и отказался бы заниматься наставничеством. Потому что на долгом и трудном пути препоны, разочарования и неудачи встречаются так часто, что ученик, если бы не мог слепо верить учителю и не находил бы постоянных подтверждений своей вере, просто не выдержал бы. Ученика поддерживает лишь эта вера; убежденность не в том, что он достигнет цели, а в том, что учитель ведет его правильно — как бы далеко ему ни суждено было пройти. А если ему придется прервать путь, не добравшись до цели (он знает, что может случиться и так, — об этом знают многие, практически все), то даже отрезок этого пути достоин того, чтобы потратить на него всю свою жизнь. У ученика нет непосредственной веры в цель — она далека и пока еще недейственна, — а вот учитель очень даже действенен; таким образом, вера в учителя — это опосредованная вера в цель.

Если взять все вместе: схематизированность пути, механистичность занятий, отношения учителя и ученика, то становится понятно, почему на Дальнем Востоке мистика с самого начала попала в «школы»; почему появилась возможность не отдавать на откуп случаю ни путь, ни опыт истины, ни жизнь посвященного, а заниматься планомерным воспитанием и воздействием. Обучения мистицизму и подобных школ никогда не было на Западе — даже в виде слепой попытки. За исключением эпох господства мистицизма, там ждут, пока мистический мастер не спустится с неба, чтобы, подобно метеору, исчезнуть, на мгновение осветив всё вокруг. Оставленные им знаки, возможно, долго будут изучать и почитать, и таким образом он окажет определенное влияние на маленькую общину своих приверженцев, но в течение долгого времени эта община сможет цепляться только за то, что он пробудил; каждый возьмет плывущее ему в руки, и в конце концов община расколется, по-разному толкуя его слова. Он зажег сердца, но они не продолжают гореть, потому что не были направлены на путь, дающий такое количество материала, чтобы обеспечить постоянное пламя.

Возможно, если бы европеец столкнулся с предпосылками дзэн-буддизма, ему пришлось бы переучиваться и он увидел бы «теоретические» проблемы, например привязанность человека к своему «я». Как обстоит дело с этим?

Привязанность человека к своему «я»

Привязанность к своему «я», без сомнения, является непременным элементом сущности человека, как, скажем, крылья у птицы. В этом смысле все совершенно нормально. Но тем не менее постепенное изменение человека начинается как раз с нее и через нее. Когда человек учится отделять себя от всего, что не относится к его самости, напряжение между «я» и «не-я» воспринимается как противопоставление. Противопоставление себя всему сущему как объективной данности приводит (чем осознаннее это происходит, тем все в большей степени) к тому, что «я» оказывается вне пребывающего «напротив». Для мышления эта ситуация совершенно нормальна. Это даже своеобразный мостик к возможности расширять собственные горизонты, видеть многообразие бытия вплоть до почти незаметных отдельных элементов, соответствовать этому многообразию и все же не утратить целостности восприятия. Таким образом, человеческая индивидуальность может и уплотняться, и безгранично расширяться.

Но это состояние переходит на все особенности поведения, в том числе и на те, где «я» должно не застревать «напротив», а раствориться и полностью исчезнуть в «не-я». Нельзя отрицать, что европеец иногда тоже служит своему делу, не думая

о себе; но он осознает отсутствие своего «я» и хочет знать его цену. Даже от своей любви он требует, чтобы она его обогащала, потому что он безоговорочно ей отдается. Но чем больше человек во всем, что он предполагает, видит, чувствует, любит и ненавидит, присутствует в виде своего «я», воспринимая сознательное существование как отличие и призвание, чем больше ответственности он ощущает за все свои дела и поступки, тем быстрее он приходит к тому, что «я» встает во главу угла. Знает он это или нет, но это «я» действует везде, оно мешает, разрушая столь тонкие отношения между ним и многообразием сущего. Все, к чему он прикоснется, уже испорчено. Полный приключений и опасностей путь человека к самому себе оказывается ухабистым. Почитать все сущее просто потому, что оно есть, он с каждым днем способен тем меньше, чем больше ему хочется быть «я». Он вращается вокруг самого себя; он начинает день с заботы о самом себе: его личные благополучие и невзгоды, радости и страдания, значимость, власть, честь — вот тематика его существования. Он горд, сознавая, что все упорядочил, то есть подстроил под себя, все больше сужая семантическое поле неожиданности и хаотичности. И это он называет прогрессом и культурой!

Если иногда ему становится страшно, он воспринимает свой страх как плохое настроение, справиться с которым можно с помощью разума. И даже тот факт, что его сны отрицают день, не нарушает его покой и не заставляет внимательно прислушиваться.

Направленный на самого себя, он хочет быть «я» по собственному усмотрению, называет это характером, сильной личностью, изо всех сил стремится жить через свой центр, стать центром. Центром, который то здесь, то там, вчера был, сегодня есть, завтра хочет быть — и даже претендует на то, чтобы умереть «своей собственной» смертью. Но, дойдя до этой черты, на вершине своих возможностей, он становится невероятно озлобленным, его мужество превращается в высокомерие и заносчивость.

Даже если бы такие люди и хотели, они все равно не могли бы понять, насколько плохи их дела. Потому что их сердца ожесточились. Здесь коренится самая глубокая причина того, почему дзэн-буддизм отказывается от попыток пробудить человека, не создает идеальных образов, не верит в созидательную силу речей. Слова — это только слова, они всегда будут только словами, они прикасаются к уху, но не проникают в сердце. У дзэн-ских священников есть всего два соответствующих друг другу способа: с одной стороны, подать убедительный пример, с другой стороны — ждать. Ждать, пока чье-либо сердце смягчится и, усомнившись в самом себе, почувствует тягу к поиску других форм и устремится к контакту. Только тогда к нему повернется вооруженный своими средствами священник, готовый направить его на истинный путь.

Путь поворота

Это путь полного поворота ради возвращения. Взяться за дело не путем частичных реформ (через воспитание, занятия, жизненные условия, а полностью отрицая, задаваясь сомнениями, перевернув с ног на голову весь стиль жизни. Жестко, не ведая пощады. У кого не хватает дыхания, тот остается лежать на дистанции. Дело не в количестве. Кто отстал, тому приходится ждать, пока его стремление не станет достаточно сильным, чтобы преодолеть все препоны. Полумерами не добиться ничего. «Половинные» дзэн-буддисты хуже, чем явные противники или люди, равнодушные к дзэн.

То, что такой путь есть и у него существует метод, родившийся из многочисленных опытов и подтвержденный бесчисленным количеством примеров, — это великое, затрагивающее самые глубины открытие, сделанное на Дальнем Востоке. Даже у самого Кудлат путь — это квинтэссенция. А тем более в дзэн-буддизме.