Предисловие к Мирозданию - Саша Немировский

class="stanza">

Они пешком идут, не на машине,

до океана тут недалеко.

Подъём на холм. Там, на его вершине,

Собачка что-то нюхает. Потом легко

сбегают вниз, к воротам пляжа,

в песок ступают, смотрят в горизонт,

потом в другую сторону, где кряжи

береговых холмов тумана поднимают сон.

Пабло:

Человек пробегает сквозь лето.

Человечки спускаются в осень.

Мы ходили с тобою раздеты,

и была на двоих одна поступь.

Нам звезда на подушку спускалась,

освещая мираж сновиденья,

и желаньем к утру распускалась

в жаркой жажде желтком наважденья.

О, родная моя, ты исчезла,

только зов мой к тебе не остынет.

Мои дни – уходящие числа,

как холсты без окраски – пустые.

Бард:

Он обходит стайку детей,

запускающих шарики в поднимающийся

ветер.

Он чувствует его сначала в бороде,

потом в развевающемся

плаще.

Он подходит по песку к морю, снимает кроссовки

и ступает на дно в отливе. Ноги плещут

по щупальцам водорослей там, где ме́лки

солёные лужицы.

Из них в ужасе

разбегаются маленькие крабики.

Песок сменяется каменным

дном, а он всё идёт, перешагивая

через воду, и, вздымая волны,

океан отступает перед ним, маленьким.

Пабло:

Кто бы мне рассказал до рожденья,

что жизнь – это сказка с плохим концом?

Что как ни геройствуй быть, любить, спасать и т. п.,

что как потом не сгибай шеи

на поклон толпе

в поисках щедрой овации,

уход со сцены всегда искажает лицо,

даже под гримом.

Кто бы мне предложил на выбор

не рождаться?

Зачем любовь, если её дни можно измерить?

И что искусство? – лишь красота убранства!

Ужели жизнь дана, чтобы выбрать способ смерти?

И в этом смысл вселенского пространства?

VI.

Бард:

Квартира Гаи. Пианино, софа.

Нет телевизора, есть книжный шкаф,

набитый под завязку.

Далее дверь в ванную.

На вешалке у входа – модный шарф.

Журнальный столик, затейливая ваза

до половины налита,

и в ней – раскрытые тюльпаны.

Дверь в спальню

приоткрыта чуть, углом видна кровать.

На ней Василий, в одежде прямо на постели,

головой ко входу,

чтоб видеть Гаю.

Та из кувшина подливает воду

в цветы. Вдруг прекращает подливать

и смотрит в стену. На стене портрет Адели,

тот самый, только в раме.

Гая:

Как много дней прошло с исчезновенья Пабло,

а тела

так и не нашли.

Василий:

Они уже закрыли

официально дело.

Сказали, что немало

времени

и средств потрачено. Почти

все берега залива осмотрели,

спасателей нагнали кучу.

Гая:

Все потому, что на собаке был ошейник,

и в ше́рсти лап, по случаю,

застрял морской песок.

Теперь что сделаешь?

Собачка прижилась.

Лишь ночью

иногда скулит. Лесок

наш избегает, предпочитая пляж.

Когда б решение

моё, я б только там с ней и гуляла. Ей прочие

места неинтересны,

хотя и ближе к дому.

Василий:

Да, пляж прелестен.

Недаром Пабло его любил так сильно,

что при упоминании аж дышал неровно.

Крутые во́лны в перехлёст, на скалах птицы, их крики, песни.

Вообще, красиво.

Гая:

Мне кажется, что он готовился к исчезновенью.

Отдал куда-то всё, и краски, и холсты.

Отвёз картины

в дом престарелых,

в тот, где работала Адель.

После мечты он не хотел рутины.

Мне в этом не видна другая цель.

Василий:

А может, лишь хотел избавить

и взгляд, и память

от всего, что было любо?

Гая:

Нет, это глупо.

Когда вас ранят,

вы поднимаетесь опять, хоть всё вокруг горит.

Но это не простая травма.

Нет, дорогой мой, Пабло

не был ранен. Он был убит.

. .

Но что об этом? Хватит.

Прогулка, воздух с океана,

босые ноги по песку.

Идём, Василий?

Василий:

Сейчас. Вот зажигалка, пачка сигарет,

собаке миску,

чтоб воды набрать.

Где поводок? К ноге,

зверюга, милая.

Намордники? Собачий – нет,

людская пара масок —

когда они уже отменят этот бред?

У населения давно, недобрым часом,

весь мозг задет.

Гая:

Ну что ты! На свежем воздухе с покрытым носом

не все уж ходят.

Да и дороги снова пользуются спросом —

почти битком

набиты. И трафик, и движение – опять паршиво.

Василий:

Я видел тут недавно, как в авто,

и вроде

в недешёвом, сеньора в маске, со щитком,

в очках, причём одна, без пассажиров.

Принять могу. Но не понять.

Гая:

Ну, ты решил уже?

Выходишь? Мы идём гулять?.

Бард:

Мотоциклисты – гроздья грохота —

неторопливо и легко так

по горной улице

катились вниз. Немного сколько-то,

похоже, шестеро. Все в шлемах, в куртках

кожаных и на ногах, конечно, бутсы.

«Вот беззаботные и даже не несутся!

Давно ли так и я катился?»

Василий сам спросил себя и улыбнулся.

Дорожкой через парк. Потом через жилой район,

по мостику, что над шоссе,

они выходят к пляжу.

Пляж простирается во всей своей красе.

С земли он окаймлён

Обрывом, скажем,

метров в двадцать.

Через обрыв ведут тропинки на песок.

Собака, люди будут не спеша спускаться.

Не поскользнуться бы.