В объятиях XX-го века. Воспоминания - Наталия Дмитриевна Ломовская

умерила мой пыл, но отнюдь не совсем его уничтожила. Пока еще там со штатами не все решено. (по-видимому, речь идет о предложении М. А. Воронцовой — Н. Л.)… Рождение мое прошло хорошо (мама родилась 21 февраля — Н. Л.) Были все свои — Глебы (папин родной брат Глеб с женой Ниной — Н. Л.) киты (Марианна Петровна Шаскольская, двоюродная сестра папы и ее муж Эммануил Ильич Адирович — Н. Л.) и даже Владимир Борисович (В. Б. Шаскольский, отец папы — Н. Л.) Это было 23.2. 21-го получила чудесный цветок — цикломен, с твоей запиской. Очень много вокруг него было всяких дураковаляний, т. к., конечно, никто не сознавался в том, как он был куплен. Я сказала, что цветочница, которая его принесла, рассказала, что внешность у гражданина, заказывающего его, была очень представительная. Новая шуба и шапка замечательные (это у Эммы новая шуба). Тут сердце Эммы дрогнуло, но он стоически выдержал… Недели две назад у меня была Мика (Мария Григорьевна Цубина — жена В. П. Эфроимсона — Н. Л.) — она не работает…»

Выдержки из письма от 29.3.49…

«У меня сейчас работы столько, что дышать некогда. Большой практикум по цыпленку. Вскрывают, делают окошечки в скорлупе. В лаборатории сейчас шумно. Инкубаторы, цыплята, студенты и все было бы хорошо но… Иссак Яковлевич (Прицкер — Н. Л.) уходит и хоть он и… но хороший, а кто будет сейчас, совершенно не известно!!!

Сегодня событие. Эмма (Э. И. Адирович — Н. Л.) защитил докторскую, конечно прошло блестяще. Я за него очень рада. И главное, за Майку. У них сейчас мир и все идет очень хорошо… Эмма, конечно, балагурил по поводу твоих писем и телеграмм, которые получались на их адрес и по этому поводу было сочинено следующее:

Сидит в Берлине бедный Дима.

Ему жена необходима.

Несчастный, даже в женский день

Он просидел один, как пень…

…Наташка отличница. Я теперь ведаю аспирантскими делами, еще один груз свалился на меня…»

Я думаю, что письма пока не нуждаются в комментариях, так ясно мама описывает ситуацию на работе и дома.

В письме от 19.3.49 обсуждался вопрос о возможности, а скорее, о полной невозможности маминого приезда к папе в Германию на месяц…

«с кафедрой будет, наверное, сложновато (получить разрешение на отъезд — Н. Л.), т. к. сейчас вообще в лаборатории чушь и ничего не поймешь. Легко выгоняют, но трудно отпускают, т. к., если захотят, то выгонят безо всяких, но, если я захочу, то могут и не отпустить, независимо от того хорошо или плохо относятся и от того, что, может быть, через несколько дней захотят того сами.»

Письмо от 21.4.49…

«Вчера звонила Богданову. Он просил написать тебе, что Анастас Иванович (А. И. Микоян — Н. Л.) одобрил рисунки. С чем тебя поздравляю и очень, очень рада.»

Письмо от 9.4.49…

«Очень скучаю по тебе, даже больше, чем в первый раз. Может быть, сознаюсь тебе потому, что сейчас у меня все сложнее и поэтому тебя особенно не хватает…

Уйти с работы сейчас очень опасно, ведь не всегда так будет везти как с университетом. И, наконец, что самое, пожалуй, сложное — это сама кафедра. Прицкер уходит 15-го. Лаборатория остается, по существу, на произвол судьбы и из научных сотрудников только я одна.

Большой практикум окончится к 1 мая. Я, конечно, понимаю, что я не спасу положения, но все-таки со мной хоть какая-то жизнь теплится, а уйди я — и все замрет, умрет естественной смертью. Несмотря на то, что работу в Москве найти не просто, к нам не бегут. Почему, не знаю.

Ты, конечно, скажешь (хотя нет, ты-то как раз не скажешь) ну и пусть помирает. Но, представь себе, мне жалко. Уж очень дорого все это стоило нам, которые пришли туда этой осенью. Хотя так хочется иногда расплеваться, уйти, уехать к тебе…

Если бы речь действительно шла о том, что нам предстоит с тобой уезжать всерьез и надолго, тогда, конечно, никаких сомнений у меня бы не было, а я просто ушла бы и поехала туда, куда бы мы с тобой решили… не слишком ли много мы уделяем внимания работе, не пожалеем ли мы, что ради работы шли на жертвы, на расставания, теряли драгоценное время, которого не так уж много у нас остаётся. Особенно сейчас, когда трудно заглядывать в будущее и дорог, может быть, даже не год, а месяц. Очень вообще тревожно… Ты не представляешь себе, каким бездарным организатором проявил себя ”блестящий Цицерон” (без сомнения, речь идет об И. И. Презенте — Н. Л.), ты, конечно, понимаешь, о ком речь. Это что-то потрясающее. По существу, сейчас все на краю развала. Не знаю, как будет дальше…»

Письмо от 27.4.49…

«Наташка была совершенно счастлива, когда получила твое письмо. Когда я пришла, она уже лежала в кровати и письмо было под подушкой. В пианино верит только мама (папа писал, что на заработанные деньги он хочет купить пианино — Н. Л.)… В связи с чудесной организацией прихожу домой в 12, а иногда и в час ночи… Каждый день то собрания, то Ученый совет, то семинары, а то кафедральные дела, разгоны и прочее. Да, к сожалению, о подробностях можно будет поговорить не скоро. Сам понимаешь почему…

Прицкер благополучно исчез, и на меня свалилась вся лаборатория… Зав. подписал распоряжение о назначении меня временным зав. лабораторией. Но… уверяю тебя, что в тысячу раз проще было взяться за заведование кафедрой гистологии во Фрунзе тогда, 10 лет назад, чем сейчас, даже учитывая опыт и прочее. Потому что там была простая привычная знакомая гистология, а здесь неопределенная, неясная, никому непонятная тематика. Придумывать одной — это слишком сложно. И даже тебя нет. У зава (имеется ввиду Ф. А. Дворянкин — Н. Л.) в этом направлении мозги не работают. Он не способен руководить в таких вопросах даже ни шагом. Очень много заставляют заниматься планами лабораторий и оборудованием нового здания, которое должно быть по последнему проекту готово в 51 году. Вчера только кончила принимать зачеты по большому практикуму. Три дня готовились к дню открытых дверей для десятиклассников. Кафедра была показана во всем блеске и внешнем лоске. Наташка, конечно, ходила со мной и страшно внимательно все слушала.