Тайный дневник да Винчи - Давид Сурдо

Люди, входившие в Совет тринадцати, отдавая свой голос в пользу того или иного решения, внимали лишь Богу. Совет напоминал конклав кардиналов, только братья ордена были намного благочестивее князей церкви, поскольку умели противостоять мирским соблазнам: материальные ценности, светская власть или богатство их не трогали. Они служили ордену с чистым сердцем. Известно, что человек несовершенен по природе своей, однако стремление к чистоте уже есть одна из ступеней чистоты.

Леонардо и Абигайль сидели на простой деревянной скамье, чуть в стороне от круга посвященных, и наблюдали за церемонией. Она оказалась необыкновенно простой. Тринадцать человек, облаченные в белые одежды, встали перед креслами. Далее, по просьбе Великого магистра, они помолились про себя и заняли свои места. Боттичелли обращался к присутствующим «братья». И он изложил факты так, словно исповедовался перед родными братьями, не скрывая ничего. Он не утаил, как из страха поддался на шантаж Борджиа и подчинился ему, рассказал о своем предательстве, о похищении близнецов, наследников священного рода, о смерти Жерома и освобождении Абигайль и упомянул о ее беременности…

Все слушали молча, не проявляя своих чувств. Лишь когда Боттичелли упомянул о состоянии девушки и о том, кто отец ребенка, по залу разнесся возглас изумления. Даже пламя свечей, казалось, застыло в напряженном ожидании. Слово взял один из братьев, сидевший справа от Боттичелли. Леонардо его не узнал; впрочем, лица других посвященных он тоже видел впервые.

— Братья, положение намного хуже, чем мы предполагали. С Божьей помощью наш орден всегда оставался незыблем, как скала. Но море точит даже самые твердые скалы. Ныне мы переживаем тяжелое время. Никогда еще мы не терпели столь горького поражения. Мы потеряли наследника Иисуса на земле, и осталась единственная наследница. Чаша опустошена наполовину. А вторая половина осквернена бесчестьем. Мой вердикт таков: когда у Абигайль родится ребенок, и его уже можно будет отлучить от матери, дитя надлежит отдать в монастырский приют и оставить на попечении монахинь. Мы же забудем о нем навсегда, ибо он недостоин рода Господа Нашего.

На глазах Леонардо, не верившего своим ушам, и Абигайль, усилием воли сдерживавшей волнение, братья ордена подняли правую руку. Боттичелли не проголосовал, но это сделали остальные члены Совета.

— Итак, все, за исключением Великого магистра, — продолжал оратор, — согласны. Следовательно, решение принято. Абигайль родит ребенка, сына или дочь, и мы разлучим их навсегда, словно младенца и не существовало. Мы забудем о нем и не станем давать ему имени, дабы о нем не осталось даже воспоминания.

Боттичелли сокрушенно посмотрел на Леонардо и опустил взор. Он молча смирился с решением братьев. Но Леонардо молчать не собирался. Он поднялся во весь рост и дрожащим от возбуждения и одновременно громким, звенящим голосом вскричал:

— Вы не сделаете этого! И вы еще называете себя служителями Божьими? Вы полагаете, ваше решение угодно Богу? Нет! Дитя, которого Абигайль носит во чреве, невинно. Пути Господни неисповедимы. Видно, Он пожелал, чтобы ребенок злодея унаследовал кровь Иисуса, воплощения добродетели. Возможно, это назидание, указание, как нечестивцу найти путь к спасению. Иначе, если нет искупления, тогда в чем смысл жизни, земной жизни и этого мира, зачем жить, страдать? Вы не отнимете ребенка. Я лично о нем позабочусь. Вы неправы!

Все внимательно следили за Леонардо и не пытались прервать его речь. Он ждал, едва ли не со слезами: сейчас его подвергнут порицанию, осудят, но случилось противоположное.

— Ты прошел испытание, к нашему большому удовлетворению. Мы видим, как ты справедлив и храбр. Ты выступил против нас без страха. Ты защищал то, что считаешь правым. А потому ты достоин стать преемником нашего Великого магистра Сандро Боттичелли. Он прощен, но не может по-прежнему возглавлять орден. Абигайль произведет на свет ребенка, естественно, он будет признан и почитаем. Не важно, кто отец младенца и откуда он появился. Люди, мужчины и женщины, отвечают лишь за свои поступки. Как делаешь ты. Ты доказал нам это. Ты имеешь право возглавить нас, ибо Бог просветлил твою душу.

33

Жизор, 2004 год

Крышка люка с гулким стуком упала на пол. В воздух взметнулись клубы пыли, отчего Каталина дважды чихнула. Мансарду дедушкиного дома окутывал полумрак, хотя день только начался. И стояла тяжелая, давящая жара. Шиферное покрытие двускатной крыши служило своеобразным аккумулятором, впитывая тепло и нагревая воздух в мансарде не хуже настоящей печи. Каталина открыла настежь все окна, и дышать стало легче, но все равно платье прилипало к телу, спина взмокла, на лбу, руках и ногах выступили капельки пота.

К одуряющему зною примешивался запах гари, словно начал тлеть и вот-вот вспыхнет хлам, которым была завалена мансарда: деревяшки, сундуки, чемоданы, газеты и журналы… Да, те самые газеты и журналы, из-за которых Каталина и забралась на чердак. Их ведь хранили с какой-то целью. Наверное. Во всяком случае, Каталина надеялась, что интуиция ее не обманывает.

Не глядя она перетащила на середину мансарды две стопки периодики и разложила на пыльном полу в том же порядке, в каком периодические издания находились на полках, стараясь не нарушить систему, если она существовала. Проделав это, Каталина устроилась поудобнее перед наваленными горками старых журналов и газет. После беглого просмотра она убедилась, что они действительно были подобраны по определенному принципу и делились на две группы. Первую составляли в основном журналы по истории и археологии, а вторую — ежедневные газеты. И в каждой из двух групп соблюдалась сквозная нумерация по датам: от самых ранних до более поздних изданий.

Здесь была представлена пресса не только на французском языке. Попадались журналы и отдельные газеты на итальянском, немецком, испанском и даже русском языке. Каталина насчитала около двадцати журналов и с полдюжины газет. Весь архив был очень старым, с пожелтевшими страницами. В первую очередь она взялась за газеты, поскольку их оказалось намного меньше. Она приступила к чтению не с самого первого, а с самого свежего номера, в обратном порядке, так как он лежал в небольшой стопке снизу, а не сверху.

Нужный экземпляр оказался местной жизорской газетой за 15 февраля 1944 года. Отсутствие французских газет позднее 1944 года не обрадовало. Именно такого следовало ожидать, если дед действительно сотрудничал с нацистами, и ему пришлось бежать из Франции, когда началось наступление союзных войск.

Каталина отмахнулась от невеселых размышлений и вернулась к газете; на первой полосе красовался заголовок, набранный большими буквами: «СИЛЬНЕЙШАЯ АРМИЯ ВЕРМАХТА В СТОЛИЦЕ ВЕКСАНА».[22] Каталина предположила, что речь шла о Жизоре. Под заголовком редакция поместила фотографию бронепоезда. На заднем плане смутно различались фигурки двух человек, на первом же — более крупно немецкий солдат, высунувшийся из одного из вагонов. В углу снимок портило черное пятно, которое Каталина сначала приняла за чернильную кляксу, пока не сообразила: это дуло пистолета, нацеленного на фотографа.

Она изучила газету от корки до корки, но не обнаружила ничего, достойного внимания. На всякий случай молодая женщина отложила ее в сторону, намереваясь после прочитать еще раз. Этот номер — последний, в нем обязательно содержится нечто важное.

Каталина воодушевилась, обнаружив в предыдущем номере отчеркнутую заметку. Вернее, даже не заметку в полном смысле, а небольшое объявление об открытии аукциона в Париже в августе 1941 года. На торги выставлялись предметы из частной коллекции, собственности «знатной семьи безупречного происхождения». Учитывая дату выпуска, под «безупречным происхождением» следовало понимать отсутствие еврейских корней. Многие французы (причем не только сторонники правительства Виши) с одобрением встретили нацистскую теорию об изначальном биологическом превосходстве одной «высшей» расы над другими, основанную на евгенике Дарвина, и пропаганду «чистоты расы». Они не просто мирились с изуверской расовой политикой вермахта, как с неизбежным злом, а поддерживали ее. К стыду великой Франции и большей части французов, в парижское отделение гестапо непрерывным потоком поступали доносы на евреев — соседей и знакомых: образцовые граждане считали, что выполняют свой долг.

В газете публиковался список предметов, выставленных на аукцион. Коллекция лотов включала картины известных мастеров, обширное собрание английских печатей (их явно продавали с целью подчеркнуть лояльность немцам «безупречного» французского семейства), колоды старинных карт, фортепьяно «Стенвей и сыновья» в «безукоризненном состоянии» и… Неужели?