Маршал Жуков. Опала - Владимир Карпов

«В соответствии с Вашими указаниями, имущество и ценности, отобранные у арестованного генерал—лейтенанта Телегина К. Ф., переданы 4 марта 1948 года по актам Управляющему делами Совета Министров СССР тов. Чаадаеву…»

Уж если Сталин давал указания по поводу таких «мелочей» как изъятие ценностей, могут ли быть сомнения в том, что и суть обвинения и желаемые показания при допросах Телегина тоже исходили от него же.

О том, что творили заплечных дел мастера в застенках Лубянки лучше всего скажет сам Телегин.

Из письма генерала Телегина Председателю Президиума Верховного Совета СССР К.Е. Ворошилову.

«Климент Ефремович!

Я прошу прощения за обращение к Вам с настоящим письмом, но ужасная трагедия моей жизни вынуждает меня довести до Вашего сведения о той жестокой несправедливости, которая обрушилась на меня.

Я, б (ывший) генерал—лейтенант, член военного совета МВО, Сталинградского, Центрального, 1 (го) Белорусского фронта, Группы советских оккупационных войск в Германии Телегин Константин Федорович, осужден судом на 25 лет ИТЛ и лишен всего, что было заслужено 30 годами честной, безупречной службы Родине и партии в пограничной охране и Советской Армии…

24 января 1948 года я был арестован МГБ СССР и посажен во внутреннюю тюрьму. 30 января мне предъявлено обвинение по статьям 58–10–11 У (головного) кодекса РСФСР и 193–17, 27 января 1948 года я был вызван бывшим министром Абакумовым, который с самого начала разговора обругал меня матом, обозвал врагом, грабителем и предложил мне «дать показания о своей преступной деятельности против партии и государства». Я потребовал от него конкретного обвинения меня, в чем именно заключается моя «враждебная деятельность», ибо я такой совершенно не вел никогда и не знаю. Абакумов мне ответил, что, в чем моя вина, я должен сказать сам, а если не буду говорить, то «отправим в военную тюрьму, набьем ж…, ты все скажешь сам». Так этим разговором был дан тон ходу следствия…

В течение месяца следователь по отв (етственным) делам Соколов и его помощник Самарин, не давая мне почти совершенно спать ни днем, ни ночью, довели меня до полного отчаяния. Не добившись от меня желаемого показания об участии в руководстве военным заговором, состоящим из Жукова Г. К., Серова А. И. и ряда других генералов, шантажируя тем, что Жуков и Серов арестованы уже, они требовали от меня показаний «о методах работы и планах заговора».

После того, как они совершенно недвусмысленно заявили об аресте Жукова, Серова и других «заговорщиков», веря им, органу нашей партии и государства, я старался припомнить все, чему я раньше мог не придать значения и что в совершенно новой обстановке может принять другую окраску и поможет партии до конца разоблачить «врагов—заговорщиков».

Ряд фактов, которые с трудом я вспоминал, оговаривал тем, что я тогда не видел в них ничего преступного. Следствие пользуясь моей беспомощностью, измученностью, сознательно их извращало, придавая им ярко антисоветскую окраску, добавляя от себя то, что им было желательно. В течение этого месяца каждый день я подвергался угрозе быть отправленным в военную тюрьму для истязаний, если не дам показаний о «заговоре». Это еще больше усиливало истощение моей нервной системы, доводя (меня) до невменяемости.

И вот 16 февраля 1948 года руководство МГБ наконец, не удовлетворившись моими показаниями, осуществляет свою угрозу отправляет меня в Лефортовскую тюрьму и в тот же день вечером в следственном корпусе (комната 72) я подвергаюсь жесточайшему избиению резиновыми дубинками (Соколов, Самарин). Из комнаты до камеры меня уже тащили два надзирателя — я не мог двигаться. 27, 28, 29 февраля, 1 и 2 марта я подвергаюсь вновь жестокому избиению этими же двумя лицами уже в 31–й комнате следственного корпуса. Я стал безумен, не мог ходить, не разрешали лежать, не мог сидеть.

Упав затылком на пол, я казалось, уже дошел до крайнего напряжения нервной системы, боль и шум в голове окончательно подорвали силы; ум, сердце и воля были парализованы. Шесть месяцев я не мог сидеть, ходить начал понемногу на четвертый месяц. Истязатели вырвали из тела куски мяса, повредили позвоночник, бедренную кость, били по ногам. Все это довело меня до полного отчаяния, совершенного безразличия к своей судьбе и оставило только одно желание — скорей конец, скорей смерть, конец мучениям.

13 марта (1948 года) я был перевезен обратно во внутреннюю тюрьму. И несмотря на то, что я не мог ходить и сидеть, что я в стадии полного истощения сил и нервной системы, меня продолжали вызывать на допросы, повторяя угрозы свозить вновь в Лефортово на новые истязания. Но этого я уже вынести не мог, и, не отдавая себе отчета, я подписывал все, что им было угодно, лишь бы не мучили, не истязали.

С сентября 1948 года по сентябрь 1951 года всякие допросы прекратились, меня оставили в покое и в конце 1949 года, начав немного приходить в себя, вспоминая свои показания, я ужаснулся мысли о том, что ведь если я сам безразличен к своей жизни, то ведь там, в показаниях моих, фигурируют другие лица, о которых следствие сознательно извратило факты. Этим они (МГБ) обманут партию и пострадают люди. Я стал настойчиво добиваться исправления показаний, объяснений к ним, так как никаких моих мотивировок следствие не принимало категорически. Мне в этом было отказано решительно, и только в сентябре 1950 г (ода) составили один протокол, изменяющий прежние показания о якобы «имевших место систематических разговорах между Жуковым, Серовым и мною, осуждающими и высмеивающими Верховное Главнокомандование и лично И. В. Сталина, рассказывании антисоветских анекдотов». Все это, конечно, была сплошная чушь, сознательное извращение сообщенных мною фактов о разговорах между нами.

Я обращаюсь к Вам, Климент Ефремович, зная Вашу чуткость и внимание к живому человеку и много знающему меня. Я верю, что Ваше личное вмешательство поможет скорее снять с меня это тяжелейшее незаслуженное наказание и позор, даст мне возможность вновь возвратиться к честному труду на благо нашей Родины…

Сейчас истерзанный, искалеченный, я еще не хочу списывать себя в расход, а сколько хватит сил, опыта, знаний (хочу) работать во славу нашей партии и Родины…

(Подпись) ТЕЛЕГИН».

Ворошилов не помог Телегину освободиться. Все, что касалось продолжающейся подготовки окончательной расправы над маршалом Жуковым, содержалось в строжайшем секрете. Тех, кто знал вопросы, задаваемые следователями о Жукове, из стен внутренней тюрьмы не вывозили. Семерых «вредителей» авиаторов во главе с Новиковым держали в тюрьме даже после истечения срока, на который их приговорил суд. Расстановка сетей и капканов продолжалась.

Бдительность маршала надо было ослабить. Пусть он думает, что беду пронесло. Еще одна попытка возродить обвинение маршала в заговоре через Телегина срывалась. Почти сломленный соратник Жукова то давал показания, то, собравшись с силами, отказывался от них. Его «запечатали» на 25 лет! Но дело—то не состряпано — нет убедительного материала для «заговора Жукова».

Сталин готовит новые ходы. Он требует от Абакумова новых доказательств преступной деятельности Жукова. Молодой, энергичный министр Государственной безопасности (ему было тогда 40 лет) готов на все, лишь бы угодить Сталину, от которого зависело не только благополучие, но и жизнь. Поскольку этот исполнитель многих каверзных дел против Жукова встречается в моем рассказе неоднократно, познакомлю с ним читателей подробнее, чтобы вы знали цену личности, которая отравляла жизнь великого полководца.

Виктор Семенович Абакумов родился в Москве в 1908 году. Был он пролетарского происхождения самой высшей пробы — отец истопник в больнице, мать — уборщица в техникуме. Образование, как сам определял, «низшее» — окончил городское училище в Москве, время окончания училища не помнит. Работал грузчиком. В 1930 году вступил в партию. Видно, 22–летний грузчик уже тогда подумывал, как бы выбиться куда—то повыше. А как без образования, без поддержки влиятельных родственников и знакомых. Если таковых нет, надо завести. Завел — нет сомнения, что стал он «стукачем». Это подтверждается тем, что новые знакомые оценили его способности, да и внешность привлекательную: был он высокого роста, плечистый. В общем, взяли его на официальную работу в НКВД. Долго был самым маленьким оперуполномоченным. Но зато в Москве, в Секретно—политическом отделе НКВД. В 1939 году репрессии начались и в органах. Потребовалась замена убывающим. И пошел Абакумов в гору — сразу начальником управления НКВД Ростовской области. Двинул его непосредственный начальник спецотдела Кабулов (правая рука Берия). В 1940 году разделилось министерство на МВД и МГБ. Потребовались кадры. Разумеется, свои. И Кабулов зыдвигает Абакумова на должность замнаркома. И в том же году становится он начальником Особого отдела Красной Армии (позднее стало это учреждение называться Главным управлением контрразведки «Смерш» — смерть шпионам). На этой должности Абакумов проработал всю войну и получил два ордена Суворова, орден Кутузова (полководческих по статусу), орден Красного Знамени (тоже боевая награда). После войны зам. наркома госбезопасности наконец сменил Меркулова на посту Наркома. Для характеристики Абакумова как личности приведу отрывок из его письма Сталину.