Путь слез - Дэвид Бейкер

Карл, по мнению Вила, носил облик выдохшегося, но вечно преданного пса: всегда на месте, всегда работает, редко жалуется и отзывчив. Круглое, румяное лицо, казалось, не прекратило гореть искренним участием, но он также тощал, и, прежде ясные, глаза все реже вспыхивали радостью: постоянное томление взяло свое и угашало его дух.

В хвосте колонны плелся Томас, всегда один и на расстоянии от остальных. От его жесткого нрава на душе становилось тяжело, а скрытность и угрюмость лишили его дружбы и братского участия среди спутников. Он редко упускал возможность пожаловаться, и всегда был наготове подкинуть Вилу новые причины для сомнений. Черные глаза его отслеживали павших духом и нерешительных, и вскоре все видели, как он поражал новую жертву, нашептывая ей о разочаровании. В последнее время он стал отходить от колонны, иногда на целый день, всегда возвращаясь с новой сказкой о лесных духах или феях, или устрашающей небылицей о колдовстве в темных восточных лесах.

Петер же продолжал верно следовать с возлюбленной паствой, умело скрывая от них мрачные опасения, которые лишали покоя и его душу. В самых потайных уголках разума он отчаянно сражался с сомнениями, которые все сильней охватывали его. «Что мне сказать об этом своем Боге? Одного Он спасает из колодца, так почему не других от лихорадки? Этих Он спасает от голода, а тех нет… почему?»

Его седая голова кружилась, мучимая беспорядочными мыслями, а позади него послушливо шагали его ничего не ведающие, возлюбленные дети. Временами они жаловались, но не так часто, как им действительно приходилось туго, и предпочитали искать силы внутри себя и извне. Всегда щедрый Георг не преминул мимоходом выдавить поспешную улыбку, перебирая тяжелыми ногами. От него-то и слова не слышали, а только запыхавшееся бормотание. Милый Лотар, ослабевший и часто путешествующий у Вила на плечах, успокаивал сердца ласковым пением. Другие, подобно крошке Анне и верным Ионам, продолжали путь с усердием, что умилило бы самых закаленных христианских рыцарей.

На следующий день крестоносцы завернули за поворот пыльной дороги и остановились, чтобы присмотреться к тому, что предстало их взору. Верный товарищ, Рейн, вдруг усеялся плоскодонными баржами и одномачтовыми лодками. На одном берегу женщины собирали тростник для плетения, а вдоль другого – расположились рыбаки, проворно и далеко закидывая своими мощными руками тресковые сети.

– Смотрите, вон там, – показал рукой Лотар. – Должно быть город поблизости. Видите, сколько людей на дороге.

Дети всматривались в неясные очертания страсбургских стен на том берегу. Длинное шествие из телег и наездников, идущее по дороге от переправы, выглядело как множество крошечных фигурок.

– Верно, – ответил Петер, – и впрямь, город и есть, притом город хороший. Ах, если бы вы смогли насладиться им изнутри, его рынками и ярмарками, обилием яств, прекрасными домами и храмами. – Петер обнял Карла и Иона-первого и поведал о временах странствований по сим местам. Он рассказывал об огромном базаре, заполненном товарами с Востока: шелками и благовониями, специями и удивительными изделиями из серебра. – В богатых домах со стен свисают прекрасные гобелены, а женщины украшают себя чистейшим золотом. А вино – ах, какое это вино! Говорят, на базарах ныне вовсю торгуют новомодными принадлежностями, которые благородные граждане покупают для своих одежд. Зовутся они пуговицами.

Дети выжидали объяснений.

– Как мне рассказали, пуговицы бывают круглыми и квадратными, из резного дерева иль меди, и ими края туники крепко сцепляются на груди. Умно придумано. Их пришивают с одного края, а продевают в дырки на другом крае платья.

Дети рассмеялись.

– Пуговицы, – кривлялись они. – Может достать парочку Георгу на панталоны?

– Ну-ну, не смейтесь над нашим другом Георгом, – улыбнулся старик и продолжал говорить о городских менестрелях и жонглерах, шутах и паяцах, которые заставляли смеяться до слез как крестьян так и знатных. – Дети мои, помните, что веселье принадлежит как принцам крови, так и нищим. Когда мы, люди, смеемся, мы смеемся без оглядки на чины и положение, ибо смех наш – не смех господина или слуги, благородного или простолюдина, а смех творений, созданных по образу Бога, Который также смеется. Удивительно сие – видеть, как одинаково солоноватую слезу утирает и шелковый рукав бюргера, и холстяной крестьянский рукав.

Вскоре крестоносцы отвели взоры от видов Страсбурга и вновь обратились к дням сурового похода. Одним поздним вечером после очередного изгиба дороги им открылся вид на торговый город Дюнкельдорф, расположенный поодаль. Солнце уже садилось, и Вил предложил разбить лагерь на ночлег. Спустя короткое время в кругу, посреди несчастных замаранных лиц весело затрещал небольшой костер.

За последние полмесяца стоянки были передышкой приятной, хоть и не всегда радостной, но в эту ночь рождались мысли тяжелые и грустные. Петер, как всегда, коротко благословил их и разделил между всеми остатки угря, пригоршню сушеных яблок и последний, черствый кусок хлеба. Паломники остро чувствовали, что сейчас они съедают последнее из запасов, которыми снабдил их отец Георга, и понимали, что снова грядут тяжелые времена.

Чтобы развеять уныние среди своих детей, Петер встал близ тихого пламени и, улыбаясь широкой, однозубой улыбкой, принялся рассказывать истории древнего германского народа. Он увлекал детское воображение все дальше и дальше, к стародавним деяниям прародителей-тевтонцев, и душевные страдания крестоносцев рассеивались в ночной тьме.

Петер вскидывал свой посох и отражал им воображаемые нападки невидимых врагов, громогласно вещая предания о воинах Мэйфилда, о битвах с драконами, о спасении прекрасных Дев, о незримых взорами духах – хранителей долин.

– А скоро, дети мои, – он указал посохом в темноту, – мы выйдем к пределам бескрайнего Шварцвальда, того леса, который, по слухам, кишит эльфами и феями, места, полного тайн. Там звезды осыпают вас волЗшебной пылью, а деревья хранят секреты. Ах, дорогие мои, что это за чудесное место.

Дети притихли. Петер медленно отошел к краю освещенного костром пространства и величественно возложил обе руки на посох.

– Закройте глаза, дети мои, и разумом узрите дивные образы мира. Все, что только видит глаз, – все имеет предназначение.

Его голос дошел до шепота. Он надвинул на лоб свой черный капюшон.

– Падающий лист осенью, каждая летняя росинка, каждый вскрик совы, каждое дыхание ветра, все имеет предназначение.

Из тени кто-то прощебетал:

– И даже эльфы?

– Да, дитя, и даже образы в нашем воображении.

Возмущенный шепот пронесся по кругу.

– Нет, Петер! – убежденно воскликнул один из сидящих. – Неправда. Vater, отец мой, бывал в лесах и видел их собственными глазами!

– Так-так, – подтвердил другой. – Эльфы окружают мою деревню чуть ли не каждое летнее празднество. Они живут не только лишь у нас в голове.

У Петера не было желанья спорить по этому делу, а огонька надежды в глазах Марии стало достаточно, чтобы ему придержать собственные мысли о подобных вещах. Он вспомнил, как сам когда-то томился от желания хоть одним глазком увидеть кожаный колпак веселого тролля иль взмах легкого крыла лесного эльфа.

– Ну, возможно, это и впрямь так, – уступил он. – Признаться, я не уверен в сих вопросах. Вероятно, духи обитают и у нас в мыслях, и в лесах.

Довольные, что священник пощадил их мечты, крестоносцы снова поддались спокойствию огня и теплых слов старика. И совсем скоро веки их отяжелели и перестали сопротивляться глубокому сну.

Многим показалось, что рассвет настал слишком рано, но только не Вилу: он жаждал отправиться за сокровищами, которые таил в себе город, лежащий перед ним. И поскольку скудный завтрак не потребовал долгих приготовлений, все быстро стали в строй и последовали за предводителем к воротам Дюнкельдорфа.

– Бывал ли ты в этом городе, Петер? – спросил Карл.

Петер медленно кивнул.

– Ja, сын мой сын, бывал. Бывал, и решение снова навестить его мне не кажется мудрым.

Вильгельм был не в духе для пререканий.

– Петер, – отрезал он, – у нас нет выбора, как только пойти туда и найти пропитание. Скоро праздник урожая и, думается мне, в городе смогут уделить нам от своего изобилия.

Петер вздохнул и не промолчал на язвительный тон мальчика. Напротив, он любвеобильным взглядом окинул утомленные лица паствы. Он грустно посмотрел на их изорванные одежды и опухшие ноги. Всем хотелось есть, многие болели, но в глазах, с которыми он по очереди встречался, еще сохранилась искорка упрямой веры и неизменный свет надежды. Вид столь твердой решимости потряс его до глубины сердца, и Петер вознес тихую молитву за мудрость для себя и защиту для малых сих Старик обратился к Вилу.

– Я беспрекословно подчиняюсь тебе, мой юный господин, но прислушайся к моим словам: этого места следует бояться. Будьте начеку, не расходитесь, и платите высшую дань уважения городскому народу.