Мы носим лица людей - Тори Ру

До боли в суставах сжимаю руль, кровь стучит в висках, перед глазами роятся темные мушки. Действие адреналина сходит на нет, уволакивая за собой и алкогольное опьянение.

– Итак, Даня пошла вразнос. Вау! – Макс с издевкой на меня смотрит, но проявляет чудеса выдержки и оставляет при себе чудовищные словесные обороты. – Что же стало этому причиной?

Откидываюсь затылком на подголовник.

Что мне ему ответить? Что бабушка считает наши отношения мерзким отклонением, что она боится за своего мальчика, что я являюсь для него злом во плоти, что она, скорее всего, права?..

– Даня? Ау? – Макс щелкает пальцами перед моим носом и пускается в размышления: – Человек неестественно спокоен, отвечает на вопросы медленно и с усилием, кожные покровы его бледны, пульс учащен – да у тебя шок первой степени…

– Макс, сразу после благотворительного концерта я вернусь домой, – перебиваю я.

– Что? – Он еле заметно бледнеет.

Я бью кулаком по рулю:

– Папаша и мачеха возвращаются! Но это ничего не значит, – поспешно добавляю я. – Мы будем постоянно видеться. Моя школа в городе, мы можем встречаться где-нибудь на нейтральной территории… и я буду помогать вам во всем!

– Это неожиданно… – В растерянности Макс трет синяк над бровью, пожимает плечами. – Значит, я не буду каждый вечер желать тебе спокойных снов и каждую долбанную ночь прислушиваться к твоему дыханию за дверью, потеряю своего стратегически важного союзника в баталиях с бабкой… Не смогу каждое утро видеть твою недовольную сонную физиономию…

Я часто моргаю, губы кривятся…

Хватаюсь за руль, снова давлю педаль газа, но зверюга из металла и пластика не трогается с места ни на дюйм. Бросаю тщетные попытки, поворачиваю ключ зажигания и прячу его в карман.

– Я хотел сказать, твою милую сонную физиономию! – тихо произносит Макс, стягивая шапочку.

Делаю то же самое, отодвигаю сиденье, вытягиваю ноги в синих заляпанных кедах и водружаю их на приборную панель.

За окном начинает накрапывать дождь – он занудно постукивает по стеклам и крыше.

Макс тяжело вздыхает:

– Мне будет хреново, Даня. Но лучше уж так, чем вдвоем улететь в преисподнюю…

– Знаешь, Макс… – Я задумчиво разглядываю носки кедов. – Мне страшно. Я боюсь с тобой расставаться, потому что иногда мне кажется, что тебя на самом деле не существует, а я не смогу постоянно убеждаться, что ты настоящий, что ты во плоти… Ты смотришь на мир под странным углом, но с такого ракурса он играет новыми красками, становится простым и добрым – продолжу ли я видеть его таким? И останется ли в твоем волшебном мире место для меня спустя время?..

Вместе с ползущими по стеклу каплями по щекам вниз ползут слезы. Сегодня я плакала и смеялась больше, чем за всю свою короткую жизнь.

– Спустя много лет, когда мой запал пройдет и мне останется только протирать штаны в офисе за двадцаточку, понадобится ли тебе вообще место в моем мире? – Макс отворачивается к заплаканному окну, а в моей груди зарождается холодный и скользкий страх. Он растет и давит на сердце до тех пор, пока Макс не берет меня за руку.

– Пора отсюда выбираться, израненный солдат. У меня нет навыков спортивного ориентирования в темноте.

Глава 39

По черепице шуршит дождь, скребется беспомощными пальцами в черные стекла огромных сводчатых окон. В темных углах и пустотах холодной гостиной шевелятся одинокие злые духи, населяющие этот дом, и от их бестелесного присутствия колышутся занавески.

Кеды, шапочки и джинсы мирно сушатся на стульях у камина, в отсветах огня поблескивают на полочках Настины сувениры…

Но нас в гостиной нет.

В моей пыльной комнате, в свете тусклого ночника, романтические книжки с полок с молчаливым изумлением глядят на кровать, на которой Макс долго и с упоением целует меня, а я, вцепившись в его светлые волосы, вдохновенно отвечаю на поцелуи.

Обещание, данное бабушке, не действует под этой крышей, и я таю, схожу с ума и теряю связь с реальностью. Челка Макса падает на мое лицо, взгляд обжигает, на нас нет преград из одежды, и каждый сантиметр кожи горит.

Я доверяю и знаю, что эти руки всегда будут меня защищать и никогда не ударят, эти глаза будут вечно светиться огромной любовью, а эти губы будут дарить поцелуи, пока время, отмеренное нам свыше, не истечет.

Происходящее не может быть неправильным и мерзким, потому что оно прекрасно.

Парень, которого я люблю, прекрасен. С ним прекрасной стала и я.

– Я очень сильно тебя люблю… – шепчет кто-то из нас перед тем, как сорваться в пропасть.

Мы стали друг для друга хрустальными.

Возвращаясь домой на автобусе, мы молча сидим, прижимаясь друг к другу, испуганные сердца стучат в унисон, объятия отчаянно крепки.

Меня уносит в сказку прошлой ночи, страшит осознание того, насколько хрупок наш мир, насколько просто его сломать, но я никому не позволю причинить боль тому, кто стал одним целым со мной.

Макс осторожно кладет голову на мое плечо, прижимает к себе еще сильнее.

В прихожей бабушкиной квартиры мы стоим в обнимку и, опустив головы, смиренно выслушиваем учиненный бабушкой скандал: речь идет о том, что мы гуляли всю ночь и не поставили ее в известность о своем местонахождении, стойко сносим ее подзатыльники, угрозы и страшные ругательства.

Мысли не могут собраться воедино, они далеко…

Разрывать объятия почти физически больно, но мы должны расклеить ворохи листовок, должны проинструктировать новичков, должны подобрать и торжественно вручить кеды двоим новоприбывшим, а потом должны бежать дальше, исполняя желания всех, кто нам платит… Потому что пронзительные глаза умирающего ребенка – наша зоркая совесть – смотрят и видят каждого из нас насквозь.

Звенящие светлые дни проходят своим чередом, сменяясь вечерними репетициями, на которых мы с Максом периодически выпадаем из поля зрения друзей и последователей и тайком умираем от поцелуев в тени кулис.