Голубой человек - Лазарь Лагин

Отсюда, через крошечную Моисеевскую площадь с неказистой темной часовенкой, торчавшей в самом ее центре, круто в гору бежала Тверская улица в невысоких кирпичных зданиях, которые от тротуаров по самые коньки крыш были увешаны массивными железными вывесками, разноцветными, громоздкими, в монументальных рамах, с буквами сусального золота, дорогими, не чета жестяному сапогу Степана Малахова.

А справа, сразу по выходе из Иверских ворот, новое, кирпичное, цвета бычьей крови здание Городской думы… Будущий Музей Ленина!…

И тут Антошина вдруг словно током ударило. Он вспомнил, что сегодня девятое января тысяча восемьсот девяносго четвертого года!.. Как раз сегодня вечером в доме Залесской…

Он нырнул у Лоскутной гостиницы налево, в темный, вонючий, кишевший крысами Обжорный переулок, вынырнул у сверкавшего иллюминацией Манежа. Из Манежа: доносился веселый гром духовых оркестров: шло крещенское гулянье. Свернул на тихую Воздвиженку, вышел к самому ее концу, туда, где она на пересечении с Арбатской площадью и Никитским бульваром упиралась в приземистую, темно-серую, с белыми алебастровыми ангелочками над сводчатыми высокими окнами церковь Бориса и Глеба, и слева увидел угловой каменный дом с главным фасадом, выходившим на Арбатскую площадь. Антошин обогнул его. Бросилась в глаза вывеска «Книжный магазин Залесской „Просвещение“». Это был тот самый дом, на месте которого чуть больше недели тому назад чернели за каменной оградой голые стволы молодого сада.

Антошин вернулся на Воздвиженку, к воротам, и удостоверился, что дом этот действительно принадлежит госпоже Залесской.

Правильно. Все в порядке.

Нет, не все. А вдруг он его уже прозевал? Может быть, он уже прошел в дом, к сыну коллежского асессора Кушенскому?.. С какой стороны вход в эту квартиру – с Воздвиженки или с площади? Спрашивать нельзя. Поинтересуются, с чего это вдруг какой-то мужичонка пожаловал вечером к его высокородию. Посмотреть разве на доску в воротах? Поздно: в воротах появился дворник! Надо поскорее убирать ноги. Еще спросит, чего ему здесь надобно, придерется…

Так и есть, заметил, подлец!..

– А ну, – крикнул ему дворник, – подька сюда, деревня!

Антошин нехотя подошел, стараясь глядеть как можно спокойней.

– Хочешь заработать? – спросил его дворник.

– Хочу, – ответил Антошин.

– Вишь, сколько снегу навалило? Приедут сейчас вывозить, а у меня рука, видишь?.. – Дворник показал забинтованную окровавленной тряпицей правую руку. – Попортил сегодня. А вывозить приказано нонешнйм вечером… А у меня жена в деревню уехала. Мать у нее помирает… Так как?

Знал бы дворник, что Антошин с радостью согласится проделать всю эту работу бесплатно, лишь бы на законном основании, не вызывая подозрений, побыть около дома Залесской хотя бы часочка два!..

– Рупь! – коротко ответствовал он в припадке вдохновения.

– То есть как это рупь? – ужаснулся дворник.

– Вот так, рупь… Меньше нет расчету. Время позднее. Устал… Да ты с возчиками договорись, они дешевле согласятся… А то подожди до утра, найдешь и таких, за пятиалтынный согласятся.

– Сказано тебе, сейчас требуется вывозить. Квартальный посулился оштрафовать в случае чего, – сказал дворник, пропустив мимо ушей предложение поговорить с возчиками. – Да у тебя совесть-то есть?

– Совесть есть. Денег нету.

– Возьми тридцать копеек, и по рукам.

– Ладно, – сказал Антошин после видимой душевной борьбы. – Давай полтинник.

Договорились на сорока копейках.

– Я, пока сани придут, похожу, – сказал Антошин. – А то мне зябко.

Теперь он имел законнейшее основание бродить вокруг заветного дома.

Для лучшего обзора он перешел на противоположный тротуар. За узорной, железной оградой красовался затейливый, с витыми колоннами знаменитый впоследствии морозовский особняк. Антошин попытался представить себе его внутреннее убранство, кто в каких комнатах живет, как выглядит та большая комната, в которой он весной прошлого года встречался с чехословацкой рабочей делегацией. Тогда эта комната называлась Большим залом Дома дружбы с народами зарубежных стран. Интересно, какую рожу скорчил бы нынешний швейцар, если бы он, в своем драном полушубке и дряхлых валенках, вдруг постучался в драгоценные резные парадные двери этого особняка, и ему стало смешно.

– Ты смотри, далеко не уходи! – крикнул ему дворник через улицу, заметив, что Антошин пошел по направлению к Кремлю. – Сани вот-вот будут!..

– Я только маленечко пройдусь! – крикнул ему в ответ Антошин. – Зябко же.

Было тихо и безлюдно. Только на перекрестке, на углу Воздвиженки и Большого Кисловского, подвыпивший подпоручик шерстил толстого пожилого городового за то, что тот не отдал ему честь. Городовой стоял в положении «смирно», лицо его выражало покорность судьбе, а подпоручик, пророчески потрясая руками в желтых лайковых перчатках, наскакивал на него:

– Распустились, мерзавцы!.. Ты куда, хам, глядел?

Городовой только пыхтел, держа руку у низенькой черной барашковой шапки с разлапистой, ярко начищенной бляхой:

– Никак нет, ваше благородие, я – не хам-с!.. Я его императорского величества старший унтер-офицер-с!..

А подпоручик все больше распалялся. Уже стояло поблизости несколько зевак, и городовой в короткую паузу, когда подпоручик замолк, чтобы маленечко передохнуть, с его разрешения прорычал:

– А ну р-р-разойдись!.. Чего не видели!..

II

Антошин послушно отошел, повернул обратно, и у него перехватило дыхание: по Большому Кисловскому со стороны Большой Никитской улицы шел торопкой, упругой походкой, чуть склонив набок голову в шапке пирожком, коренастый, невысокий молодой человек в черном пальто с мерлушковым воротником.

Он!..

Антошину сразу стало жарко. Он расстегнул полушубок, вытер рукавом вспотевший лоб и пошел навстречу, не чувствуя под собою ног, с затуманенными от счастья глазами. И с каждым шагом он все больше убеждался, что не ошибся…

Он не мог больше идти. У него подкашивались ноги. Он подождал, пока молодой человек не поравнялся с ним, глянул ему прямо в его карие живые глаза (Антошин стоял под газовым фонарем. Это было такое счастье, что он остановился под фонарем!) и прерывающимся голосом, с непередаваемой нежностью пролепетал:

– Товарищ Ленин!.. Здравствуйте, товарищ Ленин!..

Молодой человек остановился, с любопытством окинул его быстрым смеющимся взглядом с головы до пят. Его рыжеватая, совсем еще юношеская бородка забавно вздернулась кверху, и он, чуть картавя, ответил:

– Ошибаетесь, мой друг. Моя фамилия не Ленин. Вы меня, вероятно, с кем-то спутали.

Ну конечно же в девяносто четвертом году его партийная кличка была не Ленин, а какая-то другая. Кажется – «Старик». Как он это мог упустить из виду!

– Владимир Ильич! – прошептал тогда Антошин, не замечая, как по его щекам покатились слезы восторга. – Владимир Ильич, здравствуйте!

Молодой человек сторожко глянул Антошину в глаза:

– Ба, да вы, никак, плачете! Позвольте узнать почему?

– Если бы вы, Владимир Ильич, знали, сколько лет я мечтал увидеть вас вот таким, шагающим по улице!.. И пожать вам руку…

– Гм-гм!.. Весьма польщен, но не пойму, чем заслужил… Ну-с, а нельзя ли полюбопытствовать, почему вы именно меня приняли за некоего Владимира Ильича?

– Ульянова, – добавил Антошин.

– …За некоего Владимира Ильича Ульянова? – уточнил свой вопрос молодой человек.

Что мог ему ответить Антошин? Не рассказывать же, в самом деле, что в ночь на только что минувший Новый год он неведомым, никак не объяснимым путем провалился в прошлое из Москвы конца пятидесятых годов двадцатого века. И что в том мире, из которого он попал в девяностые годы девятнадцатого столетия, нет На земле более дорогого имени, чем Владимир Ильич Ленин. Он молчал и жадно вглядывался в чуть скуластое лицо своего молодого собеседника. Он ловил минуты. Он знал, Что сразу после вечеринки в доме Залесской, на которой Владимир Ильич вступит в спор и разгромит теоретика народничества «В. В.», Владимир Ильич уедет в Нижний и что поэтому он, скорее всего, никогда его больше не увидит.

– Я даже бывал в вашем, доме, в Ульяновске, – нашелся он наконец, – то есть, я хотел сказать, в Симбирске.

Это была сущая правда; в пятьдесят шестом году ой ездил в экскурсию по ленинским местам.

– Мой отец много рассказывал мне о вас, о вашем отце, Илье Николаевиче, о вашей маме Марии Александровне, о вашем брате Александре…

Ему показалось, что молодой человек потемнел в лице.

– …о его геройской смерти за народное дело, о ваших сестрах и младшем брате. Он вас очень любил, мой отец, он говорил, что…

– Он жил в Симбирске? – спросил молодой человек.

– Недолго, – ответил Антошин, и это тоже была правда, потому что Василий Лукич в гражданскую войну участвовал в боях за освобождение Симбирска от белых.