Дом Людей Живых - Клод Фаррер

Пауза. Я делаю шаг, чтобы уйти. Но голос начинает звучать снова, более медленно и более торжественно, я продолжаю внимательно слушать.

— Поскольку дело обстоит так, остается только примириться с непоправимым. Но в этом заключаются и некоторые преимущества для вас. Возражения, которые мы делали против того, чтобы отпустить вас немедленно, отпадают теперь сами собой. То, что было невозможно по отношению к человеку здоровому телом и духом, сильному и молодому, каким вы были вчера, мы без всякого затруднения можем разрешить человеку старому и слабому, каким вы являетесь сейчас. Сударь, с этой минуты вы свободны, свободны без всяких условий. Если хотите, мой внук будет иметь честь открыть перед вами нашу дверь. И вы можете направить ваши стопы, куда вам заблагорассудится. С нас довольно того, что вы никогда не скажете ни одной душе человеческой о том, что вы видели в нашем доме. И вы не будете говорить.

Я все слушаю. Я не удивляюсь нисколько, как ни неожиданна эта свобода, которую мне возвращают. Я слушаю и чувствую, что каждое из обращенных ко мне слов проникает в меня и запечатлевается во мне неизгладимо. Я понимаю хорошо: из ужасного испытания моя воля, мое сознание, самый разум мой вышли непоколебимыми, уменьшившимися, разреженными; моя голова, если можно так выразиться, наполовину пуста, и эти слова, которые ко мне обращают, и эти веления, которые мне дают, — все это, исходящее от другой воли, другого сознания, другого разума, занимает в моем мозгу место того, что ушло оттуда, и с грехом пополам заполняет эту несносную пустоту в моей голове…

Фальцет маркиза Гаспара продолжает:

— Кроме того, вы имеете наше слово. Госпожа де***, ваша подруга, покинувшая этот дом вчера вечером, никогда больше в него не возвратится.

Госпожа де***, моя подруга?.. Ах, да… Я об этом не думал… В самом деле, я очень стар… И мое сердце тоже начинает истощаться… Я очень стар, и многое во мне уже изменилось…

Госпожа де***, да… Мадлена… она не возвратится никогда более. Пусть будет так.

Фальцет заканчивает:

— Прощайте, сударь.

Все кончено.

За дверью, наружной дверью из дерева, обитого железом, которую мне открыли, и на первой из восьми ступеней крыльца, граф Франсуа и виконт Антуан говорят мне, один за другим, те же слова:

— Прощайте, сударь.

XXXVI

Я шел весь день, от зари до заката. Я не мог бы снова найти дорогу, по которой я шел. Я двигался наудачу, и усталость почувствовал только тогда, когда пришел.

Было поздно, когда я пришел, — очень поздно. Я двигался наудачу, не заботясь о направлении. И вдруг я заметил, что иду по улице. И справа и слева я увидел дома.

Проходя подъемный мост, я узнал Тулон и окружающий его вал. Под аркой ворот я увидел, что небо уже окрашивалось кровью, и понял, что наступает вечер. Мои ноги едва волочились по пыли. Но я продолжал идти, сам не зная куда, — как железо стремится к магниту.

Немного далее я прошел мимо магазина. И я увидел рядом с собою необыкновенно жалкого старика, истощенного, сгорбленного, оборванного, с потухшими глазами, с длинными волосами и седой бородой Я остановился, и он остановился тоже. Тогда я понял, что увидел себя самого отраженным в окне магазина.

Еще дальше я достиг перекрестка двух улиц. И я увидел мой дом. Я бессознательно шел к нему. Мои ноги, внезапно парализованные, остановились.

Я прислоняюсь к стене напротив и смотрю во все глаза…

XXXVII

Улица, тротуары, мостовая запружены огромной толпой, люди сбегаются со всех сторон, разговаривая вполголоса. Многие одеты в черное. Офицеры в парадной форме держатся отдельно, группируясь возле начальника в шляпе с плюмажем. Широкая лента пересекает его грудь. Я узнаю высокую фигуру и серьезное лицо вице-адмирала губернатора…

Духовенство собралось вокруг креста. Красные шапочки детей хора выделяются между стихарями. Мантия каноника вьется по ветру…

Немного далее ожидает рота колониальной инфантерии, с ружьями к ноге.

В окнах домов виднеется множество лиц. Дети взбираются на балюстрады балконов и смотрят оттуда, без смеха и криков. Толпа сосредоточена, или старается быть сосредоточенной.

Все взгляды обращены на мой дом. Его дверь убрана широкой черной завесой. Две серебряные буквы выделяются на щите из бархата. Я читаю: «А. Н.» — Андре Нарси. Так и есть.

Так и есть: мои похороны. Я понял.

Вот погребальная колесница приближается шагом, прокладывая себе дорогу в толпе. Лошади покрыты траурными попонами. Четыре колонны эбенового дерева увенчаны колеблющимися перьями. А вот венки: десять, двадцать, тридцать, все перевитые трехцветными лентами. На каждой — надпись золотыми буквами. Я не могу их разобрать. Слишком далеко. Быть может, сейчас, когда кортеж тронется…

А движение по всей улице… Вынос тела, вероятно! Да. Вот гробовщики показываются в дверях. Они двигаются легко: мой гроб не тяжел. Я поднимаюсь на носках, чтобы лучше видеть. Дерево гроба исчезает под складками знамени, развернутого сверху. Другие люди в черном приближаются и возлагают на колесницу доломан небесно-голубого цвета и кавалерийскую саблю, клинок и ножны которой, сложенные крест-накрест, звенят друг о друга; моя военная форма и мое оружие, — действительно, таков обычай, — а также мои ордена, без сомнения; я их не вижу, я не успел их увидеть…

Зато я вижу кое-что другое… да… Я вижу этими другими глазами, сверхъестественными, необыкновенными, которые проникают сквозь стены и камни, сквозь кустарники, которые проникают даже сквозь доски гроба. Я вижу, да! Вижу ясно…

Ужас! Ужас!

Рожки трубят. Похоронная процессия трогается.

Духовенство идет во главе с пением псалмов. Потом восемь офицеров, держащих покров. Потом солдаты. Потом колесница…

На грубо вымощенной мостовой рессоры испытывают толчки. Гроб качается. Слишком много толчков, слишком много толчков… О, будьте осторожны! Этот бедный, бедный труп внутри… Будьте осторожны! Смотрите: под колесницей в щели между досками просачиваются зловещие капли и падают на мостовую, одна за другой…

Толпа удаляется вслед за колесницей.

Они свернули на углу улицы. Они свернули к церкви и оттуда к кладбищу. Они спешат, чтобы покончить со всем до наступления ночи.

Улица теперь совсем пуста. Окна снова закрылись.

Я остался там, где стоял, прислонившись к стене. Усталость внезапно сковывает мои члены. Обессиленный, я сгибаюсь…

Тем не менее, я хочу идти дальше. Я перейду через улицу, к моему дому. Куда же мне иначе идти?

Дверь, ведущая в коридор, еще открыта. Траурные драпировки висят по бокам. Я переступаю через порог и останавливаюсь.